А я ищу слова... 1988 - 1998 г. г

БОДРАЯ МЫСЛЬ

Весна безудержно стремится
В долины гулкими ручьями.
Всем полагается умыться,
Отбросить прежние печали.
Забыть невзгоды и упреки
Все наши вечные проблемы
Идет весна, меняет сроки,
И в жизни будут перемены!

2 -14 апреля 1988 г.



* * *

Я тронусь в путь не с грусти, не с тоски,
Я тронусь в путь, чтобы набраться силы,
Чтоб не увидеть гробовой доски,
Что ждет меня безвольным и бескрылым.

Меня убьет неверие в себя,
Так пусть со мною это не случится –
Я поднимусь и подниму себя.
Я полечу, неужто я не птица?
 



МОЛИТВА РИМСКОГО СТРАННИКА

Мне не жить без тебя и не петь мне в разлуке с тобой.
Жду тебя, как ждет берега в море триера.
Но давно позабыт для тебя голос мой,
И пропела на свете последняя вера.

Ну так пусть же, не страшен мне тартар и ад –
Я, как зверь неокрепший, тобой был когда-то приручен.
Я молюсь на тебя, для тебя буду рад
Опрокинуть весь мир, потому что
Тосклив он и скучен.

май 1988 г.



* * *

Синий месяц проплывал, чистотел,
Он на снежную равнину упал,
Он печальными глазами глядел,
Будто душу он свою отпевал,

Но легко и хорошо было мне,
Чистый снег мне серебром отливал,
На заснеженной, холодной стерне
Синий месяц я ловил и искал.

декабрь 1988 г.
 

КОНЕЦ ЛЕОНАРДО

Небесный свод разлился в ожидании
Его конца.
Все ждали утра в ужасе, в молчании,
Как ждут гонца.

Тряслась свеча в агонии могильной,
И леденел
Творец и гений: старый и бессильный –
Таков удел.

Едва-едва забрезжило пурпуром
На том конце,
И дрогнул луч на судорожно-хмуром
Его лице,
Как показались в сплошь размытой дали
Ряды холмов,
И черные монахи угадали
Своих Богов…

…Курился дым церковных ароматов,
ни ветерка.
В ногах король, заплатан, скрючен, в латах,
У старика.

10 мая 1988 г.
 



* * *

А я ищу слова.
Они издалека, из глубины души
мне достаются.
И если мысль проста, прекрасна
и чиста,
То лучшие слова в ней остаются!

1988 г.



* * *

Как хотел бы я отвлечься
От своих печальных дум.
Страстью новою зажечься,
Взяться наконец за ум.
Измениться, постараться
И о людях не судить.
Вдоволь с кем-нибудь смеяться,
Не молчать, а говорить.
Стать горячим и нахальным
И сойти за вожака.
Но уж, видно, быть печальным
Моя горькая судьба.

1988 г.
 




ЗАБЫТЫ ЭТИ СТРОКИ

Забыты эти строки
Из пожелтевших книг.
Утеряны истоки –
Никто их не постиг.
Их просто прочитали,
Не применив к себе,
Лишь вызубрив морали
О долге, о добре.

Так свечку затушили,
Хотя и жаль порой.
Так душу не омыли
Признания слезой.
А гордые герои
Усталые стоят
У стен погибшей Трои,
У входа в Ленинград!

Врачуя и колдуя.
Нас греют их сердца.
Но больше не волнуют
Их судьбы до конца.
Их раны поистлели,
Их голос не звенит.
Героям в самом деле
Забвение грозит.



И не в цене отвага
И подвиг не в цене.
Любовь, герой и шпага
Мельчают на земле.
Их образы стареют,
А новых нет и нет.
И чудеса лелеют
Лишь до десятка лет.

Ну черт с ней, бездуховность!
Закрыть на все глаза.
Вот только эта ровность
И мира бирюза
Зловещими тонами
Порой уже горят.
Дороги с валунами
О многом говорят.

Убьем в себе героя,
Затопчем мудреца.
И мир сдадим без боя
На милость подлеца?

1988 г.
 


СИБИРСКИЙ ТРАКТ
(посвящается декабристам)

Согревает солнце летом
Привалинские луга.
И видна дорога эта:
Широка и далека.

Не фортуна улыбнулась
Этой страннице полей,
Аж в Сибирь она тянулась –
В край неволи для людей!

Здесь сейчас светло и ясно.
Здесь поля сбегают вниз,
Жизнь бесценна и прекрасна –
Не обман и не каприз!

Но, насколько видно глазу,
Все идут они, идут.
И проходят вместе, разом
Те, кто шел когда-то тут.

Здесь когда-то декабристы –
Эти узники судьбы –
Проходили без амнистий,
Без пощады, без мольбы.

Унеслась шальная слава
Петербургских эполет,
Как недавняя забава
Молодых и буйных лет.

Только белые березы
Осеняют их судьбу.
Утешают, словно слезы
В лютый холод на снегу.

Ветру в такт, а может, сами
Шелестят они листвой.
И ветвистыми корнями
Обвивают прах людской.

Глазу радость, сердцу мука
Под березовой листвой.
Отдыхают здесь без звука
Те, кто раньше был живой!
 




* * *
Сколько дней прошло, сколько дней…
Отряхаю я сонные веки:
Водопады вы, шумные реки
Или тихие зыби морей?

Где-то вас затерялось… Сыскать.
Повернуть все обратно, найти бы,
Неповторимые – в ваши приливы
Как в бездонное море сигать.

Или нет уже там, за стеной
Долгих лет ненароком заметить,
Как друзей обернуться и встретить,
Унести за собой.

Поистрепаны, ветром отертые,
Нет, не скряги вы, не любимые.
Все вы в руки мои распростертые –
Дни Мои.
1 апреля 1989 г.
 



* * *

Что-то белым, белым, белым
Запорошено вокруг.
Еле слышным и несмелым
Пробивается к нам звук.

Круг расставленных ладоней
Еле ясен – будто спит,
Белый заяц в белом тонет,
Ветер в дудочку свистит.

И шатается косматый
Волк по заячьим следам…
Бродит леший хитроватый
Вслед за нами по пятам.
 

* * *

Старушки милые, родные,
Есть в храмах место и для вас.
Горят там свечи восковые,
И добрым взглядом смотрит Спас.

Вы тихи, креститесь, и тихо,
Перебирая узелки,
Вы молитесь за чье-то лихо,
За тех, чьи судьбы нелегки.

И вы стоите на коленях
Пред Богом в этот судный час.
Откуда это в вас терпенье –
Молить за многих и за нас?

10 декабря 1990 г.



* * *

Слушай:
Под елкой в лесу одна
Притаилась тихая тишайшая тишина.
Не трогай,
Еще не открылись глаза –
А из глаз уже покатилась слеза.
Такая крупная – капля – росой.
Но не гляди,
А лучше ступай домой.

осень 1990 г.
* * *

Опять смешались дни и ночи,
Как будто вечность или смерть.
И вьюга белая хохочет.
И листьям нужно улететь.

И в лужах тающего снега
Опять знакомая игра:
То фонари плывут с разбега
И тонут, тонут до утра.

В душе опять воспоминанье,
Как ненадолго человек
Вдруг вспомнит губ и губ касанье,
И пахнущий духами снег.

22 октября 1990 г.



НАТАШЕ

Посмотри: на улице дождь
И волшебный ботинок снял.
За воротами пляшет Додж –
Там, в Венеции, карнавал.
Светлый праздник твоих именин.
Почему ты туда не пошла?
Говоришь, что давно не весна.
Ну, тогда погляди в глаза.

октябрь 1990 г.
 
* * *

Лей радость.
Лей.
В обжитом углу
Добрые лети –
Без злости,
Без пошлости,
Похожие на цветы,
Что на стенах.
Такие же красивые,
Романтичные,
По-лермонтовски глубокие.
Но все-таки дети.
Они хранят тепло очага
Вечного дома –
Как в прошлом.
Но мы уже не здесь.
Лей радость.
Лей,
Юная Богиня.
Пусть все будет хорошо.
Мы улыбаемся.
Мы счастливы.
Мир светлому дому.
Мир этому дому.

5 октября 1991 г.

* * *
Галилея лежит, задыхаясь от слез,
А мы терпим веселую муку колес.
В ослепительном снежном убранстве.
Бог прекрасен в своем постоянстве.
2 января 1991 г.





ВОЛЬНОЕ ПОДРАЖАНИЕ В. ЦОЮ

На горе стоит кран.
А у меня стоит экран.
А если что-то не стоит,
То я на это наплевал.
И я сейчас вздремну часок.
И от звезды на волосок,
А то хоть дробь в висок.

Но нет – не горе от ума
И не презренье от вина.
И я не пью давным-давно,
Но светит желтая луна.
И черный бархат в головах,
И словно саван белый прах,
И тени в зеркалах.

Давно за полночь по часам.
В окне темно, и знаешь сам,
Что есть отмычки и ключи
К запорам, душам и сердцам,
Но чей-то облик все равно,
Как пруд, где не увидишь дно,
И сразу не смешно.
28 февраля 1991 г.




* * *

В дыхании ветра,
В норовистой тяге
Огня,
В гудении проводов,
И в скрипе ставень,
И в звоне льда,
И в шепоте волны,
И в трепете листвы
Над головами –
Мы говорим чужими голосами
Но вечно с вами мы

февраль 1991 г.
 





* * *

По всем вагонам – руки размах,
По всем вагонам – дело табак.
Гудит сердце, как сжатый пятак,
В руке крепко сжатый так,
Что губы  не раздвоить в лице.
Губы – как были – в одном рубце.

Язык, вытерший желоба
Во рту как медная рвет труба.
В трубу и в горло, но немота
Голову вверх не открывший рта.

Все семь столетий себя бичуй,
Из крана пей и в стогах ночуй,
Как дикий зверь, по лесам кочуй,
Сырость и осени запах чуй.

И губ, и рук бескрылый размах
За жизнь принимай на всех поездах.
Беги, в последних своих поездах
Дурак!
 





* * *

Два века к черту мимо пролетели,
Как женский капор, сбившийся на плечи,
Как желтые гусары с акварели,
Как тройки, уносящие далече.

И ничего, и ничего не надо,
Как два стакана выпитого счастья.
Что ж – выстрел в рот и алая помада
На картах чересчур кровавой масти.

март 1991 г.



* * *

Смеется разум над собой –
Козел людского отпущенья.
Он знает радость от движенья
И платит звонкой пустотой.

11 января 1991 г.
 



* * *

Вечер теней
Над кружащимся
В небе столом.
Там собрались они
Все вчетвером,
Все вчетвером.

Судят и рядят
Как со мной быть,
Как со мной быть
Белою скатертью
Жизнь застелить,
Жизнь застелить.

Девочка в розовом
Плачет одна,
Плачет одна
Что мне сказать?
Я не вернусь туда,
К ней никогда.
Нет. Никогда.

Киев, 14-15 июня 1991 г.
 


* * *

Осеннего листа горение сухое
Над тишиной плывет, над дымкой, над грозой.
Валежник щелкает, и солнце в сухостое
Стоит малиновой горой.

Позади,
Жизнь практически прожитая,
Как зерно под камнем, не давшее ни единой ветки.
Впереди
Три шага, /может, и больше. Не все ли равно/ по камере.
И размах головы, бьющей по стенке.

Череп в кунсткамере, раскроенный на три части
Сквозняком /пугающим многих/ не испугает соседа.
Старые кости разложив, как дырявые снасти
Он не ищет счастливого ветра.
Он знает все.
Он знает, кто его предок.

Это спокойствие не сродни подкожному страху.
Впрочем, шакалы, рвущие алое мясо,
Тоже спокойны, как смерть,
И также относятся к праху.

Мы относимся к праху.
Они относятся к праху.
Даждь нам днесь
Выпить сырой водицы,
Спать завалиться.


Червленая карта не в масть
Уморит бедолагу-неряху.
Смерть выбирает одних дураков.
Туда и дорога – полога.
Там и не воин – пристроен.
Иссиня-тяжелые звезды
Как в колыбели глядели,
Так и глядят там всегда.

Влажен и черен их взгляд.
Перебрав свои четки,
По звезде их сжигает утро.
Так говорят.

Киев, 13 июня 1991 г.



* * *

Оледенелый комочек.
Сосулька.
Жемчужина.
Трепет в ладонях.
Едва развившись,
Уже начинаешь вбирать
Солнечный свет
И дыхание
Теплых животных.

январь 1991 г.
 
* * *

Пора. Взмахнуло легкое крыло.
Едва-едва. А все-таки светло.
И, кажется, всю Землю обожгло.
Седое зло от сердца отлегло.
И превращение длинный ряд прошло,
То, что летело – белое крыло.

2 января 1991 г.


* * *

Весь быт небытия
Сродни с мешком пустым,
Где острым шилом я
Прокалываю дым.

2 января 1991 г.


* * *

Думу думати.
Дело делати.
В горький час
Или в светлый час?
На заре ли,
Иль к черной полночи?
Для себя ли,
Для друга ль милого?

11 января 1991 г.


* * *

Как линии чисты –
Куда они ведут?
За гранью красоты
Божественный сосуд
Наполни до краев,
Чтоб можно было
Вить.
Начало чисел слов –
Серебряную нить.

январь 1991 г.
 

* * *

Если вздрогнет пух лебяжий
И закружится по небу –
Пусть Земля осиротеет,
Но зато увидит солнце.

Так же я, когда вас вижу –
Наблюдаю постоянно
Бесконечное слиянье
Звезд и утреннего солнца.

Это так свежо, что сердце
Щемит, словно от простуды,
И нездешний дует ветер
В щели, окна или двери.

И я думаю, наверно,
Сирота я, сиротинка,
Одинокий юный странник
Между звездами и солнцем.

2 января 1991 г.
 
ПОД МАСКОЙ (СРЕДНЕВЕКОВЬЕ)

Если есть еще что-то возвышенное,
То в этой маленькой головке.
Бесконечно чистое, как серебряный ручей
В тени огромного темного дуба,
Чувство это непременно вгонит вас в краску.
Вы лжец, вы трус, вы мелочный человек –
Вам стыдно.
И поделом, сударь.
Не стоит жить на свете,
Чтобы творить всяческие безобразия.
Вы копались в собственной душе,
Но посмотрите в эти глаза,
И вам все сразу станет ясно.
К чему эта надуманная спесь,
Когда прикосновение руки
Выше всего вами сказанного.
Служите же ей.
Но не попадайтесь ей под ноги.
Служите незаметно,
Чтобы не причинить боли.
Звезда в конце туннеля.
Не она ли?
Заря.
Не она ли?
В мире ином.
Не она ли?
И если вы принц, сударь,
То она ваша возлюбленная.
Любите же ее,
Но тихо,
Так как еще больше вы любите другую.
И нет ниже зла,
Чем разбудить обиду
В этих родственных душах.
Есть то, чего женщина не может простить,
Даже если хочет.
Помните об этом, сударь.
А теперь возвращайтесь в свой замок,
Зажгите свечи
И хорошенько думайте всю ночь.
Душа ваша не черна,
И сердце ваше не вконец зачерствело
От злодейств.
Смойте же с лица румяна,
Взгляните на него,
Уродуемое неестественной гримасой,
И попытайтесь улыбнуться нормально,
Чтобы зеркало не коверкало в ужасе
Ваше изображение.
Вот так.
А теперь сядьте у камина,
Вытяните ноги к огню
И, пожалуй, отправляйтесь в свой Ад,
Чтобы потом
Погрузиться в Рай.
Милорд, Франция ждет вашего выхода.
- Как, уже…
- К тому же вас ждет принцесса!

ноябрь 1991 г.
 

* * *

Взорваться.
Сбросить маску.
Быть.
Безмолвствовать,
Но втайне превращаться и двигаться
И ось вращать вселенной.
Но рабство –
Нет.
Не по душе
Мне хищные уловки.
Как в рабстве жить?
Как потакать вам нищим,
Величье сна и отдыха морского
Принявших за свое величье?
Стальной окраской я блистаю рыбьей
От многих лун,
Но это отраженье!
Я в бездну брошусь с края
И с головой на дно души –
Я лягу.
Так трепещите ж, жалкие обломки
Слепых родов.
Так расставляйте ж сети
И ждите рыбу –
Я обернусь к вам
Бурей.

Крым, 16 – 18 августа 1991 г.
 



* * *

Отвесность стен.
Боль окон,
Не растворив стекла
Не выдержать паденья.
Грохот.
Из окна упала шляпа,
Накрыв собой ландшафт,
И мигом звезды
Повыползли,
Как червячки из дырок.
Не шляпа, но цилиндр.
Он черен-черн.



* * *

Положив на ладонь лист,
Читаю судьбу дерева.
Рождается эпос,
Когда налетает буря.
 


ЗВУКОВАЯ МЕДИТАЦИЯ

Ша. Шта-шта-шта-шта.
Ша. Шта-шта-шта-шта.
Шон.
Шон.
Шон.
Шолох.
Шоти.
Шоти.
Шопот.
Шенье мотылька.
Ах, Шом, шом, шом.
Милая, шу-ти.
Шух-хом.
Шух-ах.
Вус-тах.
Шух-лах.
Ладонь волос-ши.
Об-ши-ними.
Шах-ти.
Шооо-о-о-ох.
Шооо-о-о-ох.
Шаа-яах.
Шолк.
Движений шоо-лк.
Поднимись.
Воздуха шолк.
Шшшш-ва.
Нннн.
Мммм.
Уууу.
 


ПОСВЯЩЕНИЯ

Волны колышутся долго и стройно
Давняя музыка каждую помнит.

Жизнь

Волны в седом океане.
Я же песчинка.

Маше Стронской

Убегающее –
Убегай.

Вере Иваровской

Изъясни неизречимое,
Но лейся ладьей.

Иринке

Откуда?
Куда?
Плыви посредине.

Маше

Только взгляд
Этот
Звук.
 
Наташе

Скрытое
Настежь.

Лене

Все
Свято.

Кате

В том
Там.

Анюте

Сила колосьев,
Листья шире поля.
 



УЛИТКЕ СОЛЬМИ

Солоко, Сольми, солоко,
Лассо любви ласкает улитку.

Дети – люди.
Взрослые играют в человека.

Непостижима вечность.
Но если бы меня попросили
Изобразить ее,
Я бы взял в руки
Цветные карандаши и белую бумагу
И нарисовал бы много-много
Круглых шариков.
Полетят –
Значит наступила вечность.
 
ЯЗЫК

Пытайтесь открыть язык звуков,
Тогда вы будете понимать деревья,
Научитесь разговаривать по-птичьему и звериному,
И наконец постигнете язык человека.

Звучания – шум лон.

Гальки эллин моря
Горы гнездо дал.

Увидеть ли
Отблеск дна?

Первый звон камня
В ведро.

Тень яблони –
Тишина.

Чекан слова –
Сваржич.

Никто не знал,
Как трогает облепиха –
У ней в крови
Желтое кипенье,
А наклоняется
Под тяжестью ветра.

Пенью певунное
И птенец.


Горох молодой –
Тихие сабли.

А што?
Шаль.
Лицо.

Кижей кижа
Над длинным озером.

Стук
В балконную дверь.

Оло лам
Лия Лу

Дар
Дхарм

Головы у них - ветки,
И они клонятся пред ним
До самой земли.

Росли гусли.
Проведи рукой
Или дунь.



1.
Дно растет
До слепоты.



2.
Коралл язычен,
Воздух краток,
Слог
Унижен до подробностей предела,
И тело наше стиснуто землею,
И только мыслящий коралл –
Язык.
3.
Глубина есть
Огненное влепетанье.
Ее матерь – птица.
4.
Гармония звуков
Есть последний предел
Сочетания огненного.
5.
Между хаосом.
 

* * *

Белый платок накинь на плечи –
Узнаешь, как кружится голова.
Серебристо-ровная
И онемевшая лазурь
Перекатилась в глазах.
Тихо бьется сияние
Сквозь тучку, охая.
Вереск помню я.
Говорили, как птицы,
Птицы с того пригорка
Летевшие.
Недолог-о-ог.
Ол-вооо.
Крутизна ходимая взглядами,
Овеваемая наволоками перьевыми,
Что спросишь?
Все знаешь.
Тонет небо пространства.
Очень тонкое облачко.
Осыпались.
Уже.
Листья.

Взор
Звени,
Небо кушай.
Льдинок слушай
Голоса.

Янтарь
Я рос.
 



ПО ЛУЖЕ

Прозябанью воды –
Месяц да дерево.

Синих веточек
Мудрец
ОМ.

Вслушайтесь…
Вслушавшись –
Примите.



* * *

Также неспешно, как смерть переходит в сон,
Мысли начало путает свой конец,
И оставляя здесь маяту и сор,
С веткой коралла уходит на дно ловец.

январь 1992 г.
 


ОГОНЬ

На войне как на войне
(фр. поговорка)

Взрезав волну железом,
Взрезав небо молнией,
Прах поправши,
Землю разверзши,
Встань, огоревший.

В твоих очах холодный век –
Дурак и лихо.
В твоих ногах – чужой доспех,
Земной владыка.
Но для него в руках есть меч,
Звенящий ковом.
А на устах твоих, чтоб течь –
Как вихрь – слово.

16 ноября 1992 г.



СВЯЩЕННИК

Человек – священник  луговых  трав
И  своей  души.

Надо  быть  матросом  в  Океании,
Чтобы  плыть  на  узких  плотах,
Напрягать  парус  уха.

Чау-Шоу, – сказало  Небо  Ночи.
Шоооф-Шоооффф, – ответил  Океан.

А  священник  луговых  трав
Читал  луг:
Лос-Пи-О-У,  А-Э-У.

Матрос:
И  тогда  я  стану
Нищим  и  раздетым  перед  звездами –
Слышшш,  Слышшиш
В  Океане  мириады  миров.

И  тронула  неба  птица  крыло,
И  перо  упало  на  луг.

И  звезда  осветила  Океан.

Занавес  из  лепестков  трав  и  водорослей.

Цветы  оживают  и  кивают  головами.

Умершие  деревья,  птицы  и  люди
Открывают  глаза  радости.

Рыбы  водят  большие  хороводы  вокруг  синего  кита.

Все  живущие  хлопают  в  ладоши.

Священник  и  матрос 
Прорастают  лицами  сквозь  все  это
И  растворяются.

Все  это  прорастает  лицами
Сквозь  лица
Священника  и  матроса.

И  они  вечно  живут  в  нас.

 1992 г.
* * *

По грани асфальтовой ленты
Шел человек,
Шел на Восток.
У него в кармане стихи,
У него в кармане обрывки слов,
Он пил березовый сок
И благодарил за удачу.

Порванный мячик висел в проводах,
Значит, мы умрем, и развеет прах
Веселый ветер
На языке наших слов.

Этот мир приснился нам в тишине
Долгой дороги –
Нас укачал путь,
Мы дышим запахом звезд.

3 мая 1993 г.
 
ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

День без грядущего утра.
(Оноре де Бальзак)
1.
День без грядущего утра.
Без единого выстрела птица
Падает в смерть.
Девушка смотрит в окно.
Горы в тумане
Несколько раз повторяются.
Знакомый пейзаж
Нарастает и гаснет.
Сумерки,
И холодная, необъятная
Равнина.
Черное фортепьяно
Выводит «Интернационал».
Девушка поправляет волосы
И подзывает птицу
В красном и синем.
2.
Хорошо.
В белой тайне проделана дверь.
По крышам домов
Проходит разлом.
Антенны тянутся сами к себе,
Чтобы лить гром.
В жилых помещениях –
Сон.
Неврастения.
Цвет и музыка.
Мадемуазель, котильон.
Между этим –
Фригийский колпак в окне – пли!
3.
Из Сены рождается Солнце.
Горишь, авестийский Восток?
Дремлете, индийские горы?
Солнышко плывет.

А над Сеною – вечер.
Поглядим еще раз
Как уходит меж пальцев песок,
На шершавую гальку волна набегает.
Утром пена растает и Афродита.
4.
Просвечивающая сквозь нить
Времени –
Искрится,
Ползет змеей,
Сливаясь с холодной рекой –
Летой-забытью.
Проклятье!
Перчатка брошена.
Не спасет ни перепонка
Уха,
Ни сетчатка глаза.
Взгляд погружается на дно
И нету взгляда.
И с хоров революций
Несется рев.
И на штыках – свобода.
Но все пропало.
И стоишь на берегу реки,
Вцепившись в волосы,
И не можешь броситься
Вниз.
26 января 1993 г.

* * *

Обол.
Бесконечный обол.
С подковою тусклый прах.
Пыль да не в наших руках.
Что там до мертвого стука?
Еще не стучатся.
Тварь на своих костях
Уходит в последний путь.
Уходит в последний прах.
Сползает в заспинный страх.
И сумеречный загар,
Где не невинно ничто.
Прощальная красота
Прощального взмаха.
Тайна рождает ночь.
Ночь забывает день.
И череда их имен
Бывших - небывших
Уходит.
И называется то, что должно умереть
Именем ясным, негромким –
Камня и ветра вроде –
Шорох.
Камня и тины
Порох.
Склизи и грязи –
Волок.
И топора –
Волос.
Плач.
Плач.
Взрыл.
Чтоб от жизни течь –
Ты от людей спрячь.
Ведерко в колодезь –
Глыбко и страшно.
Ведерку не страшно.
Чтоб лопнуло протяжно,
Да навалилось тяжко.
Да отпустило.
Всех отпустило.
Он эту смерть крестом.
Ты эту смерть перстом.
Только кума она,
Кум я.
Вместе помрем,
Кума, от безумья.
В дверь да в окошко.
В дверь да в окошко.
В нашу дверь да в окошко.
 
* * *

Здравствуй, ребенок.
Тебя я не обижу,
Не сделаю больно тебе,
Хотя в голове
Много мыслей и чувств,
Суетливых и разных.
Да, что говорить –
Я из этого мира,
Хотя не в себе
И не в нем.
А в тебе
Только-только проснулись
Печаль и улыбка –
Возьми себе яблоко –
Золотое, мое и ничье,
И не скучай никогда на Земле.
Когда же поймешь –
То проснешься.
Топ-топ.
Это первый шажок.
Топ-топ.
Это шарики разные:
Надувные, цветные, проказные.
Тянутся ручки.
Шарики летящие.
Шарики блестящие.
Плачет ребенок.
Ты идешь по городу –
Моему и нет.
Ты идешь по городу своему.
А в глазах твоих –
Лукавый свет,
Но прости –
Больше я не могу.
Я тоже, как шарик –
Хлоп – и улетел.
Лопнул. Лопнул.
Смотрите –
Он не сумел.
Он поднялся над толпой
С твоим отражением,
С пустотой.
Китенок, глупый китенок.
Он ныряет там,
Где людям нельзя.
Он доволен,
Ведь кругом вода,
Родная моя вода.

апрель 1993 г.



* * *

Я подумал, что больше всего на свете
Я люблю тебя.
И я в чем-то предал тебя,
Потому что меж нами завеса дождя.
Но это дождь от мира всего,
И хочется брызгаться.
Я не хочу думать.
Я хочу, чтобы мысли стекали, как капли,
И оставалось мокрое лицо.
 
* * *

В комнате пыток
Мне снится
Эта чуткая ночь
В окулярах безогненных окон.
Неужели увидеть,
Как из волоса вырастает
Безобразная шевелюра рассвета?

4 – 5 июля 1993 г.



* * *

В бездонных проемах открылись неясные блики,
Отчалив, по озеру манят других отраженья,
И в водах сияющих движутся бешено крики,
Над сонным затоном, в котором ни сна, ни движенья.

Объятая трепетом, рябью застыла поверхность,
И вспять все предчувствия гонит – как ломятся звуки.
Но голос высокий, как ветер, упал в беспросветность
И столб отвечающий вырос,
И столб нарастающий вырос – смятенья и муки.

Орущего выдоха был между них промежуток,
А следующий вдох обозначил начало рожденья,
И лоно бессилия в страхе качается немо,
Где в сон, как стрела, вырывается имя из лука,
Где кровь с молоком потечет в прояснившихся венах.
И лоно бессилия слепо раздвинуло стены.
И зарево вспыхнуло диких схлестнувшихся суток.

Обретшего выдоха белый цветок распустился
И пар поднялся, заливая туманом виденья.
В кипении волн сгусток жизни боролся и бился,
Дышал и дрожал, знаменуя победу рожденья.
Дышал и дрожал, ощущая безумье рожденья.
Дышал и дрожал, ощутив уже ясность рожденья.



* * *

Трогать тень лица –
Отчуждению понятная новость.
От синих аквариумных цветов
До морских брызг
Алеет полоса заката.
 
ВРУБЕЛЬ

Сквозь хор усталых голосов, сквозь бег
Шестерок взмыленных на бал, на пир, на буйство,
Сквозь стены города, сквозь дым его и смех,
Сквозь копоть труб печных, убийство и безумство,

Сквозь пестроту и шелка и румян,
Восточных сказок темные гаремы,
Сквозь жар соблазна и туман, дурман,
Сквозь уши и глаза, и руки девы

Возникнет знак и снежная пыльца
Замечется вселенною в аркане -
Ложится мрак лилового лица
В беззвездном и безвольном океане.

1993 г.



* * *

Берега любви
В сиреневых небесах
Для безумных птиц
В перевернутом мире,
Где иконами
Давно стали реки глаз,
И бездонны, и хлестки,
Как плети.

август 1994 г.
 



СТАНСЫ (МОЛИТВА ПУТНИКА)

Этот из песка и камня
Серый дом, береговой гранит.
Выше небо, что слеза мне
Вестью озарит.

Пол разрушен, вышел в стены.
Разве это залп?
Свежий воздух опьянел и
Вены распаял.

Позади храни дороги.
Развяжи шаги.
Устоял, хоть был немногим –
Смерть не из таких.

Мир вобрал, страстями полон
И еще имен.
Но любовью я оторван
И затерян в нем.

Моя память, ты храненье.
Развяжи мне мысль.
Но забывшись в повторенье
Лучше ошибись.

Для пришедшего незрячим,
Видев Океан,
День поет и вечер плачет.
Полночь – пустота.

Не с сумою переметной,
Выйдя из игры.
Вышибая клин работой
В сраме наготы.

В трепыхание живое.
В понедельник мой.
Снится сон, что я с тобою
Надо всею мглой.

28 августа 1994 г.

* * *
Наверное, я ничего не могу понять.
Наверное, я ощущаю себя как цену
Товара, который здесь можно купить, продать –
Держаться за что-то –
Любимейшая измена.

Наверное, я шутя не могу простить.
Старинная сказка – король никому не верил.
Наверное, я обязан отгородить
От скорбных дверей ваши чужие двери.

Наверное, я любитель финальных сцен,
Но мной овладело отчаяние артиста,
Что я прихожу к вам в гости, пью чай, терпеливо ем.
Мне хочется литься Гангом, - я должен скрыться.

Наверное, это трусость, игра в поддавки
С законом убийства себя и себе подобных.
Наверное, это итоги большой тоски,
Когда чем обнять – легче в каменоломню.

ноябрь 1994 г.

* * *

Кто не лицемерит – тот уйдет в синь неба
Навсегда, без апелляций, без борьбы.
Он раскинет руки и задышит грудью
Часто-часто,
Будто счастье не впродых.

В грязненькой церквушке, на больничной койке,
В кабаке –
Вспомнит про обыденные прятки,
И как день попутал с ночью,
И отдастся манящей реке.

Будет праздник тот безвинно безобразен,
И подумают, что свински пьян актер.
Без усталости он гол, не выбран и не связан –
Ветер в спину –  задушевный разговор.
Беспардонно хорошо. По этапу. Хорошо.
Беспардонно задушевный разговор.

декабрь 1994 г.



ГОРКА

Поцелуй мою горку, безбрежный господь.
Я снегами укрою усталость надежды.
И по торному пламени взыщется плоть
И откроются легкие синие вежды.

Лысая горка, 17 ноября 1994 г.
 
НИРВАНА

Я ухожу в нирвану
С полным боекомплектом,
С ненужным автоматом
В напрасных руках.
А для оставшихся в живых
Я оставляю спички,
Красивые картинки,
Нормальные привычки
И полную палатку
Сухих сосновых дров.

Я ухожу в нирвану
По горячим улицам
Счастливого города
Поздним вечером,
Отражаясь в стеклах,
Ловя ее блики,
Танцуя чуть-чуть по земле.

Я ухожу в нирвану,
Разгадав загадки,
Отдавая должное
Богам на небе,
Чертям в аду
И людям на Земле.

Я ухожу в нирвану.
Я ухожу в себя.
Я ухожу в барабанные перепонки.

Раковина необычности,
Створки твои раздвинуть
И шаг…
И. ЛЕТОВУ

Вокруг него сыплются смерти
И наполняют яму,
А горе дыханием чистым
Уносит прошлого реки
В тайну.

А он, как Микеланджело,
Ваяет виселицу,
Чтобы любимая не иссякла,
Чтоб не испортилось вдохновение
Всуе.

Спокойный господь внял его терпенью
И возродился к новому году –
Значит я снова услышу пенье,
Значит в пустыне гремят составы –
Уголь.

Надвинулась грудью зеленая елка,
И опустились дегтярные лапы –
Праздник вина, угощайся, Солнце,
Дайте шинель, я его укрою.

Дышит.
С духом.
Вьется.
С миром.

Безвозвратные дороги за нефритовое небо –
Тяжко, тяжко Соломону.

17 ноября 1994 г.


* * *

Нарисую себя
Я на белом листе дня.
Для тебя, для него, для нее.
Я знаю то место,
Где мы не напрасно
Любим друг друга.

август 1994 г.



* * *

Гудит земля – пчелиное здоровье.
И правда, плетью обуха ты не перешибешь.
И сколько не казни дверное безголовье –
Прозрачным солнцем чуткий снег пожнешь.

В накале кайф – растраченная гильза.
И запах пороха, и серебрится пыль.
Исчезновение – в тебе я не исчезну.
Ты не умрешь во мне – как ветер, боль, ковыль.

Ничья по замыслу приходит в исполненье.
За каплей каплею сочится из желез –
Трудолюбивое в миг копится творенье,
И выдыхается ослепшей вспышкой мозг.

21 – 24 декабря 1994 г.
 
НАСТУПЛЕНИЕ

Спокойное безумие
Швартуется в ночь.
Уж человек сигнальные
Тушит огни.
Оно невыносимее
Веток под снегом.
Оно отождествляет
Меня с собой.
Но я-то знаю –
Это буферная зона.
Я буду навсегда
Штопать носки.
Отказ от войны –
Это война.
Я не хочу быть
Ничьим героем.
И я ни с кем из вас
Не пойду в разведку
К себе
В сокровенный
Смысл врага.
У вас осталось право
Наблюдать за моей
Реакцией.
У всех у нас
Есть право
Наблюдать за своей
Реакцией.
Ловить
Скважистую нитку.
С чего-то
Торчать.
ноябрь – декабрь 1994 г.
НА ВЫСТАВКЕ Н.К. РЕРИХА

Закован в небо молнии побег,
И дерево растет сквозь ветви тихо,
И шелестит ночная тьма у уха,
И заговаривают руки над огнем
Тень журавлиную на каменном уступе.
И садятся в ладью ночные духи,
И темно-синий Бог в ладье багряной
По Окоему правит в Хималай,
В своей руке он звезды растворяет,
В груди его и свежесть и покой
Он дышит. Горы дремлют на рассвете.


ТЫ

Когда теперь я привлекаю Вас
В холодные и сильные объятья-
Не дай мне, Бог, забыть про остальных,
Не дай мне, Боже, жадно скинуть платье.

В покое невесомости парить
И после обернуться красотою…
Еще не дай мне, Боже, позабыть,
Что разделяет смертных – нас с тобою.

Ты говоришь, что это лишь игра.
Но это перефраза мысли длинной
О том, что по ту сторону стекла
Снег валится бездонно и невинно.

Послушай, мне не нравится сюжет.

25 – 29 декабря 1994 г.
ГЛУПОСТЬ

Серебряное дерево – ты мой исток:
Все реки текут к тебе,
Все люди спешат к тебе,
И полное небо известий о счастье
Стоит на твоих корнях.

А травы мои горьки,
Могилы сыты,
И в луковом Боге сил
В квадраты грудных земель,
И жадные пальцы лет.

Тобою звенит полынь,
Тобой заросла река,
И все мы теперь твои.

Господи, неужто только смирение?

29 декабря 1994 г.

* * *

К подведению итогов
Горемычный взвод готов:
Перебрались через ров
И сломали семь винтовок.

Может, братцы, мы шпана –
Наше дело, братцы, худо.
Ну, а может, и десант,
Козыри, восьмое чудо.

28 декабря 1994 г.
НОЧЬ ВО ВСЕЛЕННОЙ

Ты меня ждешь – я спокоен в смертельном бою.
(из песни)
1.
Город утих.
Бульвары пусты.
В черный триптих –
Окон костры.

В каждом из них
Кто-то из нас,
Очи из чьих
Светятся глаз.

2.
Серп на дворе.
Печка в норе.
Тайна в лице.
Свет на конце.
Чайник – стакан.
Город шумит.
Люблю – будет жить.
Легкая ночь.
Бранная речь.
Полная печь.

3.
……………
……………
……………
……………

8 – 18 февраля 1995 г.



* * *

Мертвых за борт!
К черту мертвых!
Что за ремесло –
Оттачивать карандаш.
Огонька по тлену –
Спичку сюда!
Замри.
Погасни.
…Дальше.

27 января 1995 г.



* * *

Потерял весь мир,
А тебя не нашел.
Потерял свою голову
И в кармане спички.
Эх, идиот, по тебе нирвана плачет.
Девочка в розовом, голубом и белом.
Небо такое трепетное.
А я пойду лесом,
Черным, страшным, косолапым.

27 января 1995 г.
 


* * *

Просачивается в грудь
Земля и вода.
Сгорает золото.
Млеет серебро.
А я, повзрослев,
Вновь ухожу туда
И, закружившись с Землею,
Парю над светом.
Я жду моих любимых
На опасных тропах,
На горных вершинах,
Не дремлющих никогда.

24 февраля 1995 г.



* * *

Трамвайные рельсы льются.
Последние крошки снега снятся.
Старушка идет – с нею можно молиться.
Песчаник дороги – с ним нужно обняться.
Трамвайчик бежит, никого не  пытая.
Ведерко лежит, ничего не вбирая.
Наверно, и солнце, с Землею вступая
В союз, одиночества не покидает.

4 апреля 1995 г.
 



* * *

Только для меня.
И никто другой
Больше не увидит, не услышит
Этих маленьких зайчат
На заиндевевшем морозе.

16 сентября 1995 г.



* * *

Закричись –
Сырой воздух
Ударит в бревна.

16 сентября 1995 г.



* * *

Смолистый воздух.
Небо – губы дракона.
Разверстая полночь дрожит.

20 сентября 1995 г.
 
* * *

Часы стоят.
Я просто не знаю:
Сколько у меня сейчас времени.

20 сентября 1995 г.



СМЕЛОСТЬ

У воронки кратера растут одуванчики,
Васильки, рожь, полынь. Небо бежит.
Серым охватом оно сдавливает обруч.
Видимо, неизбежна гроза. Ливень.
Загустеют тона, прохватит порыв
Воли и тревоги. Серые глаза. Жизнь. Дым.
Потому что пахнет живым, залезает в
Ноздри. Брожу. Сползаю по откосам.
Отсюда – как курган, как могильник
Вверху, и, когда как – соскальзывающие,
Мерцающие, отстраненные,
Отпущенные, со снимка отпущенные,
С фотографии – звезды. Или опять
Парит, туманит – шишки в траве
Сандалией. Жгучая молодость – земляника.
Хотела опереться на палку, на травинку.
Ела по ягодке. Прикусывая каждую.
Рот наполняла розовым соком.
Горчила. Касалась чего-то: плетня что-ли,
Плетки, ивушки. Казенщины не люблю.
Не люблю, когда все повторимо.

30 января 1995 г.



* * *

Посидим еще, посмотрим в окно.
Но ты же знаешь – я не смотрю в окно,
И это стена.
Посидим еще, посмотрим в окно,
А потом встанем и пойдем,
Спустимся с четвертого… пятого этажа,
Откроем дверь.
Я внимательно посмотрю, чтобы не было ничего лишнего –
Ты слышишь?
Посидим еще, посмотрим в окно.
На дворе темно.
Или что-то в этом роде.

2 октября 1995 г.



* * *

Каждый из нас сказал:
Я остаюсь.
А как ему хотелось вернуться,
Да хотя  бы коснуться,
Да хотя бы увидеть,
Да хотя бы расслышать,
Да хотя бы почуять.

2 октября 1995 г.
 
ПРОХОЖИЕ

У нас есть свое удовольствие.
У них есть своя победа.
У них есть брожение в мыслях.
У них есть бескозырка.
Они уезжают в ночное –
Я не скоро увижу их рядом на улице,
С высоко поднятыми башмаками,
Почему-то не имеющими
Других внешних примет.

5 мая 1995 г.

И.С.

Добрался  до  неведомого,  руку  протянул –
Неведомое,  я  здесь.
Рыжее-рыжее,  смеется  надо  мною:
Сколько  сможешь,  столько  и  возьмешь.
А  еще  я  кота  гуляю –
Молчит  у  окна  и  смотрит  наружу.
А  еще  я  палкой  землю  ковыряю,
Потому  что  так  задумано  природой –
Я  ее  сын,  и  она  меня  хочет  учить.
Я  так  думаю,  что  уже  давно  живу
И  привык  ко  всему  этому,
Я  даже  привык  к  собственной  пошлости
И  радуюсь,  глядючи  на  себя,
И  на  других  радуюсь.
Вроде  как  вещмешок:
Откроешь,  а  там  разные  драгоценные  вещи –
Ведь  рыжее-рыжее  неведомое,
Ры-же-е.
1995 г.




ПРИНОШЕНИЕ

Капель в венцах.
Многотрудные реки,
Тяжелые росы,
Острые столбцы.
Раздирают буквы.
Бичуют удары
Капели –
Ряды.

Разъяряются гвозди –
В развязные доски раздольные
Дремоты, покоя,
Работы.
Завсегдатай посмертно чего –
Он заместитель –
Он мусор.
Капель и брат –
Равные доли
Тебя и воли.

Звено в звене.
Кольцо в кольце.
Стена в стене.
Цветок в цветке.

13 марта 1995 г.
 


* * *

Разбегается золота круг,
И зеленые листья –
Это ты.
Ты конец и начало немой вышины,
От которой ни звука не слышно.

осень 1995 г.



* * *

Долгих встреч родник печальный,
Утоленность нашей тайны,
Приговоры и провалы,
И сутулое ничто –
Отшумело не случайно,
С дикой ломкою ушло.
И доверие, как галька,
На берег морской легло.

август 1995 г.
 


МАРТ

Капель седая учится началу,
Разбрасывая этажи, балконы.
Да, что там – учится какому огоньку?
Сквозь темь выхватывания зрится око.
Не расточая тень, оберегая, укрыв разрыв,
Роняет в тесноту, не забывая, и не гадая.
Несутся воды, крик и плач стирая.

Теряются вагоны. Уезжая…
Ты не увидишь…и беда какая?
А веко затворилось и, глотая,
Все видит сквозь ночное ни к чему.
И в сердце тишь – багровая, простая.
Уже иду. Сейчас ключи возьму.
Зачем иду?

Но растворились до конца событья,
И залило потопом, и смерклось, и потом
Забрезжило и началось – готовилось отплытье.

3 марта 1995 г.
 


* * *

У меня есть желание высказаться.
Да, у меня есть желание
Все сказать Вам,
От начала и до конца,
Как будто я помер,
Как будто остался
Мускусный, новобрачный,
Глицериновый ком,
Как будто Вы женщина
Или еще некто,
Как будто Вы хотели уйти,
Как будто Вы забыли время,
Лежащее у Вас
В левом брючном кармане.

5 мая 1995 г.
 



* * *

У меня температура.
А я весь, как скала.
А голова у меня горячая.
И смотрите, как действует
Закон притяжения –
Перед «как» я ставлю запятую.
А слова по инерции вылетают на бумагу,
Как пломбы из зубов.
Это значит, что дырочки свистят,
А десны побаливают – эге!
Я ведь очень люблю солнышко
И люблю дождь.
В него можно так уходить
И самому решать свою судьбу,
Хотя куртка мокрая,
И з-зябко.
Вы знаете, у меня внутри,
Словно доски по реке,
Плывут минуты.
А раз дождь – сами посудите –
Доски мокрые.
Волнение, безошибочный расчет,
И я верхом.
Пока!

25 сентября 1995 г.
 





* * *

Пасмурная погода смеркается ноябрем,
И это приводит к раздумьям над фишками в наших руках –
Ведь завтра же мы пожалеем о том, что посеем сейчас,
А непреклонное время будет бежать на часах.

Впрочем, и это «мы» разлагается, как сноп искр,
И я покидаю порты подлодкою в океан,
И «я», почуяв свободу, играет со мной, как дельфин,
А у нее на постели лежит мое бесчувственное тело.

Я различаю позы: собака бежит быстрей,
Но поводок мешает, и скачка идет по кругу.
Продолговатая разгоряченная плоть, похожая на кувшин,
Превращает ее, удивленную, в чужую скульптуру.

Теперь пора разгадать, кто и кого осилит –
Я явственно припоминаю, что этот аврал к тебе,
Но в октябре на улицах слякоть, огни горят,
Словно снег поднимаю крылья,
И потом, зима может не начаться,
Потому что столько раз начиналась неожиданно –
Пока мы жили.

1995 г.
 
* * *

21 апреля с утра
Вновь пошел снег.
И зима, приказавшая долго жить,
Была возвращена и найдена
Остроглазым рассветом
Ночующей на проводах,
Распахнутой на асфальте.
И я, восстановив целостность
Этого замка, вошел в него,
Потому что нечего было
Больше ждать. Было
Холодно. Ветер.
И почти что некуда
Было ступить,
Чтобы шагнуть мимо шага.
Одинокие волки
В это время в степи,
Я заметил это на краю краев,
Неотвратимым желанием
Прокусили снег,
И добыча снилась им,
Уже влажная, на клыках.
Отбросив воспоминания
И рассмеявшись, не показав виду,
Что как ворон прокаркал:
«Больше никогда»,
Я оставил за собой
Падающую круговерть,
И никому не добраться
Сквозь снегопады, даже мне,
До блеснувшей было мать-и-мачехи
И до шороха тихо смеющейся
Травы.
Я соорудил красный костер,
В нем была грация живого,
Того, что я видел.
Поэтому к нему пришли волки,
И в него затащило молнию,
Похожую на взрыв.
Я иногда подхожу к нему поближе
И вижу себя чумазого,
Красноглазого и краснощекого.
И нас безжалостно обвевает ветер
За широкой стеной снега,
Как из ведра.

1996 г.



* * *

Выпевать: Выдень,
Выдень, выйди день,
Выйди день на луг,
Вдарь в рогожи стук,
Заключенный в жизнь
Хлеба и бедра.
Как чекан честна в караул река.
Как дичок черна.
Как чека цепка.
Вырвав с корнем жабры из бурляка.
Как сестра-звезда во лбу быка.

1996 г.
 
ИЗ ГЛУБИНЫ...
(эссе)

Земля Предуралья и Урала стара и священна, как древний Эпос. В ней лучится огонь Ариев – детей звезд, соединивших когда-то Восток и Запад, Север и Юг своим устремлением.
Земля эта – воск, который плавится и горит снова через время, несоизмеримое с человеческой жизнью. Каждая пядь здесь непроста и трудно прочесть ее. Лишь Солнце (вечное с нами) понимает и любит ее полностью, когда ложится ночью на этот песок и камень, устланные хвоей.
Поднести горсть песка к глазам, не думать и не помнить, что есть прошлое и будущее, имеющие над нами власть, и разжать пальцы, когда ветер унесет песок. И тогда только сомкнуть веки.
Пройдет еще десять лет и то, чем мы мучаемся, – изме-нится. Мы изменим. Залог этого – наш рост. Прошлое деся-тилетие незримо завершило век, а нынешнее, судное, смутное, несет в себе неиссякающие две тысячи лет, две тьмы. Годы «несутся». Годы как утроба. Человек стоит и молчит.
Молчание человека сейчас и молчание Земли. Огромная (никуда не денешься) работа. Строят люди. И какие-то насе-комые – неуловимые вихри-энергии: бабочки, жучки, свет-лячки. И дух Святой носится в пространстве.
Я вижу лицо этой планеты: безжизненное, но светлое лицо старухи в гробу, уже обмытой, и девочка держит ее за руку. Лицо же девочки неизъяснимо хорошо. И золотисто-белый, иссиня-голубой и розовый свет-нимб, струящийся в космосе.
Дальше захватывают другие тональности – мощного спокойного движения. Словно мы видим, как распускается цветок: сначала он проклевывается из семени ростком, про-бивает землю, начинает показывать голос (как будто «о»), вытягивается (вспомните надежду, все, что есть в мире для вас – пока только надежда), и, волнуясь, выпрямляется, горлышко на стебельке приобретает осанку (он вызмеился, он вычудился, он горд и силен), вокруг ошалелая вселенная, как ему кажется, и тогда он распахивается алым цветком, и вы-плескивается синим цветком изнутри, и еще остается цветок его полночи, который спит. Всякое движение имеет такую игру приливов ожидания и радости успокоения. За ними снежная мудрость и ослепительное не-произношение; склоны, на которых растут горькие травы и висят тяжелые камни. Берегите свои кости! Но тот, кто однажды испытал Чувство, пусть знает, что растеряет его. Пусть в горах нарастает эхо, а человек вновь собирается по частям: из глины, лазури, талой воды ледниковой, воды земной и премудрого небесного огня. Воды потопа уже друзья человеку, сбросившему одежды глу-пости, злобы, самонадеянности и жадного эгоизма. Что-то огромное готово прийти к нему. Огонь раскручивает свои спирали, глубокий и жаркий. Не человек, но пылающий факел, светящееся Имя. Мысль обнимает понятия и события: не время – а шагреневая кожа сжимается, ящерица ускользает, веремя-веревочка довивается, за которую держимся.
И от любви тепло, потому что – фитиль зажженный, бикфордов шнур.
Земля лежит, стоит, висит (не знаю, где и как). Она раз-верстая и простертая. Не то что ботинками и каблуками, а встанешь на нее и увидишь себя как пропасть и в нее летишь как в пропасть. Сгинь, сгинь, нечистое недоверие! За каждым атомом, и по кольцу электронов, по орбите, по орбите!
Сейчас мы только вбираем космические линии, только выстругиваем ложку, которая дорога будет к обеду. Приходит срок, когда вода под дождем начинает бурлить и пузыриться, и брызги летят во все стороны. Приходит срок, когда человечество, как распускающийся цветок, ищет свое место в огромном «неопознанном» цветнике. Наша Земля изначально знает это место и подсказывает его нам. Чуткости и смелости, а не логики и ума!
Начинается и новое существование земли Удмуртии и земли Урала. То таинственное, что едва-едва брезжит в нашем подсознании, гудит в ночных глубинах и требует нашего внимания и понимания. Это рождающее, земноводное начало наиболее свойственно Удмуртии, сохраненное и осмысленное здесь. Кроме того, мы находимся на широкой огненной плат-форме, в границах которой связаны с Уралом, и движемся по направлению к Уральскому хребту.
Это метафизическое движение вскоре даст свои резуль-таты: изменится ноосфера, биосфера и экосфера. Появятся новые источники жизни. По-новому, более осязаемо, раскро-ется природа нашего края. Наше сознание, неожиданно для нас, пробьет скалу, близкую к смерти. Но не стоит оболь-щаться, смерть и иррациональность все еще будут внутри и вокруг нас, потому что это необходимо для духовного поиска. Главным, как и прежде, останется путь самостоятельного познания и просветления.
 





* * *

Скрыть свой сон в берегах.
Отдохнуть и прилечь
Среди выцветших трав
На озерное дно. Пренебречь.
Затонуть.
Птицы пусть поют там.
Здесь мне рыбы расскажут
О страшной любви к небесам.

Голубоглазая муть.
Ледяные глаза.
И волна за волной
Бирюза –
Глубиной.
Друг, зачем небеса?
Когда ближе покой.
Когда слаще покой.
 


ТЕАТР ДЛЯ ТРОИХ

Умер Калигула.
И они построили театр для троих.
Сидели и пили вино,
Пока не закончился страх.
Пустые скамейки.
Евксинский, евксинский понт.
А за Уралом дорога на Колыму.
Через тайгу прокладывай топором.
И когда они тащили ель на горбу,
И в головах, как отдых, вставали круги,
Им казалось, что выжили,
И это театр для двоих
И зрителя одного.
Но пока он расписывал стены, как в монастыре,
И наслаждался любовью, святостью и тщетой –
Те двое подтвердили, что он один на Земле –
На работе, в трамвае, на вечеринке,
В постели с женой и когда по нему отыграют поминки.
И его съели, как бутерброд с колбасой,
Пока он охальничал, как скоморох с козой,
Пока он похабничал, как дождь грибной,
В общем, являлся всем сам собой.
Тут и утро начерчено,
И Колизей просох
Или поле под Костромой.
И трезвая поляна или комната
Осветилась солнцем или жуткой луной.
Все было ясно без лишних слов –
Это был театр для других троих.

3 сентября 1996 г.
 




* * *

Вроде человеческий ребенок.
А что творит.
Звезда горит почти еще с пеленок,
И не горит.
Весна ушла, и сквозняки, метели
Подняли щит.
И горя нет, когда на самом деле.
И спящий спит.
Горят огни в болотах изумрудных,
На пиках гор.
И ни души в просторах этих людных,
И никого.
И время спит в своих запасах скудных,
Как мышь, как вор.
Ты одинок, и ничего не ждешь ты.
Ни грез, ни сна.
Мерцает ток лишь – там, куда идешь ты,
И многолика тьма.

5 января 1996 г.
 


* * *

Мне никогда не прорваться
В горячий и свежий огонь
Невозможности.
Там внутри абсолютный ноль,
В котором сгорело «ничто»
И нет «никогда».
Да, это неприступный замок.
Двери туда не взломать рукой
И не задержать на мгновение мыслью.
Туда идет поезд, что вечно уходит
Одним из жарких и пыльных дней,
Из пустыни, где нет оазисов.
Новички ходят по улицам,
Заразным весной,
Как музыкой шестидесятых.
И из черных клубов дыма
Разит огонь,
Невозмутимый и неотступный.
Он у тебя за спиной,
Только шатайся и танцуй.
Да, что-то придумано зрением,
Но ты одиночка –
А внутри тебя всего
Изводит желанием
Высказаться и повернуться лицом
К невозможности, сладострастнейшей
И ничейной лгунье.

4 мая 1996 г.
 

* * *

Вы ищете в звездах света?
Там его нету.
Когда я гляжу туда –
Я понимаю, что вся эта лабуда
Окончится очень жестоко,
И здесь без меня, например,
Не будет вам одиноко.
Одиночество – дар,
Который растрачивай тайно,
Все остальное – карты в руках игрока.

Когда я пишу для потехи –
Эхо отнюдь не крика.
Это работа цеха,
Срок зэка,
На коромысле реки веха
Бог знает куда.

Куда мы течем второпях,
Переполняясь друг другом.
Пространство нам кажется кругом,
Но это не так.
Я знаю, что этим лугом
Никто не прошел, и вместе
Мы не пойдем туда.

По льду я иду, иду.
Один я в воде тону.
Из плена людей веду
Непонятную вину.

1996, 1997 г.
 


* * *

Нам дарит отдых четкое названье –
Искусства лечащее ожиданье.
Откусит голову
И забренчит Катунью
По камушкам вороньим
Звонко-серым.
Прозрачны листья воли:
Просветы их, глубины,
И неба с звездной раною
Овчина.
Точь в точь, как человеческое бденье –
Пастушеского глаза несмыканье.

конец 1996 г.
 


* * *

Все время ускользающая тайна
В мир следствий на рассвете внесена -
Она коснулась властно глаз твоих.
В висках еще лежит сырая пашня,
Плуг разрезает жирные пласты.

Кровь стелется рекой, спасая мир.
Пустое небо опресняет жир.   

Но ты решилась думать поперек:
Прямая алгебра, разучивай поток,
Дай нам послушно жить
В сей костной галерее.
Мы любим, как уральская скала,
Ножом вскрывает небеса
И заросли из перистых лазеек.

Ты - радость простодушная, а я -
Запретный ужас солнечного дня.

1997 г.
 


* * *

Мало ласки знавала сухая земля,
Мало тела,
Уходила все дальше, молчала все чаще.
Разве знала она, как шумят, как влекутся слова?
Сдержанный ропот в рассерженных ульях:
В красное солнце попала,
 зарылась,
 влетела
 пчела.
И замерла в безвозвратном восторге,
С тех похорон, впереди бытия.

1997 г.



ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ ЭКВАТОР

Запутано. Ясно.
Запутано – ясно.
Запутаноясно.

1997 г.
 

* * *

Проникновенной жалости отчизна,
Как дрябнет тело матери моей!
Идет зима, свирепая до визга,
В еловый шум ломаемых костей.

И неоткуда ждать успокоенья –
Разве прикроешь пленкою глаза?
Дверная ручка в отпечатках зренья
Под пальцами немеет, как гюрза.

В гортань любимой жадный и раскосый,
Двуострый вложен навсегда язык,
И пестует слюдой моря и росы
Нам вечность обещающий двойник.

Уж с золотом багрянец рассыпает
На шубы зданий неба полоса,
И необычно долго все играет,
Играет в чары с люлькою звезда.

За водкой в продуктовый у дороги,
Где воздух чешет трудовой народ,
В пальто зеленом по советской моде,
По снегу женщина усталая идет.

январь 1997 г.
 
* * *
Ветер пружинит,
Гоняется осень
За непокорным снегом.
И у нас, и в Кордове
Пьют чай.
Но у нас снега хруст,
И жалость к бродячим собакам.
А в космосе зреет вопрос:
Что ж с нами делать?
Зреет собой
И, как яблоко, может упасть:
Язвы да войны,
И что-то визгливое
Будет кататься и биться
Об стену.
И отомрет, и забудется,
Потому что
Мы – отрицание отрицания,
Каждый сверло,
Когда крошится зуб.
Диски планет
В атлетической длани,
Мрачный старик Сатурн –
Держава до
Безатомной пустоты.
Я помню урочища,
Полные снега,
Непостижимые.
И знаю стойкость в ответ
На много-
Километровый лед.
Ветра порыв делает дело,
И я говорю: Будь, что будет!
И дую в ответ.




* * *

Махнешь назад лет на пятнадцать, где
Цветы махровей, небо голубей,
Десантники наивней и куски
Говядины под резаком сочней.

Там из сберкассы деньги выдают,
Из наотмашь открытого окна.
Качели мокрые кусачий ливень пьют,
А переулки кривы, как луна.


* * *

С утра соловьиная флейта,
А пополудни спички жжет воробей.
Полгода, как птица, живу.

1997 г.


* * *

Я держал в себе пустоту.
Отпустив ее,
Я узнал, как нас мало.

1997 г.
 



* * *

Я доволен, сидя в лунном кратере:
Я вижу Землю.
Я вижу Солнце.
У меня много-много
Снега песчинок,
Песчинок снега.

1997  г.



* * *

Соберите меня из лучей подземного солнца.

1997 г.



* * *

Над твердью ледяного беспредела,
Над пустотой
Вертится флюгер:
Go to…

1997 г.
 

* * *

Данте сюда не ходил.
Я не встречал там Данте.
Нам не понять друг друга
И не узнать себя,
О, Вергилий!

1997 г.



* * *

Я люблю апельсин
Солнцекрасный, горячий.
Я хочу с тобой
В одном апельсине течь.

1997 г.
 
О СКАЗКЕ
(эссе)

Настоящая литература – подобна роднику, текущему из-под каменной кладки. Вставая на обтесанный известняк – дело рук человеческих – мы ищем воду, которая не заботится о своем творце. Мы утоляем жажду, и только потом оказывает-ся, узнаем – тяжелая вода или легкая и какой ценный элемент содержит. Есть и еще что-то вроде испуга - хорошо, что не произошло – мог бы ведь и умереть, если бы она меня совсем оживила, а теперь, глядишь, на твердой почве благоразумия. Дайте отдышаться!
Настоящая сказка хороша жизнью. Отдышаться не дает. Гляди, гляди, не передыхай и не думай. Тут, между отдыш-ками – самое интересное, самое твое, твое. Как же я потом запомню про свое? Ведь мне надо еще и думать, что оно есть. А оно у тебя самое больное. Так и узнаешь. Больное у ска-зочника не притупилось, а ведь ему приходится туда-сюда прыгать, из сказки к нам, а у нас на дороге опять сказку под-бирать. Не стыдно сказочнику больное иметь и себя не стыдно, что он такой неу-равно-вешенный.
А у-равно-вешенность начинается тогда и продолжается, когда – человек сам себя боится и никакой ответственности за происходящее взять не может. Поэтому, чтобы ничего не происходило, надо поудобнее устроится и накрепко усвоить какой-нибудь закон (на выбор: божий, материалистический, математический – список можно по желанию продолжить).
Этим законом, сидя на лавочке, как газетой глаза закро-ешь – и ты сделаешься не-ви-димкой. Потом до смерти захо-чешь хоть от одиночества повыть. Дашь слабину, распус-тишься, глядь, твой вой уже в голос переходить начал. И ря-дом с ноги на ногу топчется – то ли совесть, то ли что – на солнечного зайчика похожее. Оно тебя твоим же голосом пе-редразнивает. И твоими же аргументами убивает наповал.
Сказка – это где мы с вами. Обыкновенная такая. Еще поэт Арсений Тарковский писал, что мир наш самый удиви-тельный. Потому что мы тут сами на себя натыкаемся и по-средство чуда нам в этом никак не мешает.
Чудеса, как облака, стороной проходят, а те, которые сказочники, на них смотрят радостно, как ни в чем не бывало. Еще перевернут, погладят и отпустят: Добротные чудеса – мастер делает. Ухмыляется такой сказочник, что называется, в бороду, трубкой дым пускает, из дыма облако лезет. Только с милицейским намеком к сказочнику не подберешься.
Я не буду настаивать на том, что вы, мой читатель, тоже – нет, нет, да и сказочник… может вы думаете, что это какая-то элитарная профессия. Сказочник уверен, что шиворот – навыворот. У него по специальности работают: и Судьба, и саксофон, и Андрюша-дурачок, и козленок потерявшийся, и ежик, которому спать хочется.
Так что ключевая вода студеная, без умысла текучая, га-рантий никаких никому не дающая. Если кто боится, что родник может иссякнуть, то на это у меня есть догадка – жи-вая и мертвая вода там навек переплелись и без всякого на-шего согласия образовали там невиданное бессмертие, не-слыханное тридевятое царство. И не где-нибудь там, а тут.
Я сидел, как ворон на суку, и видел такую картину: волшебной походкой, пританцовывая по московской улице, шла женщина, зажимая в кулачке огромную неподрезанную розу. Эту женщину я хорошо помню, она всегда взлетала, как на воздушных детских шариках и – была не была – исчезала, растворялась. На этот раз шла она к знаменитому на весь мир сказочнику, настолько знаменитому, что у нас о нем никто не знал. Сказочника зовут – Лев Устинов, а ее… Не знали и не знают его потому, что на весь наш город всего три экземпляра его книг, а вот молодежные театры его уважают и ставят. С его пьесами уже 30 лет носятся дети и их родители в Европе и даже в Японии. Называют его русским Андерсеном, а по глубокой вдумчивости и остроумию – он нынешний брат Шекспира.
Лев Устинов пишет серьезные сказки, но не впалыми щеками, а с мудрыми глазами (как на одной бальмонтовской фотографии). Читая его сказки Оно (как – не назову) иногда пробирает до слез, а иногда до смеха, но не дурацкого, а над собой.
Ловя начинку в сюжете, забываешь, что и сам он прекаверзный и новосовременнейший, а кончается хорошо, то есть без конца, без начала.
Жили-играли четыре друга, четыре музыканта: саксофон, барабан, скрипка и труба. Бродили они втроем (пока еще без тубы) своими вольными дорогами, но по острову, на котором властвовала Судьба. Судьба, как и полагается, была злая и горькая, живая и глупая… Хотела она расколоть остров на пополам, чтобы люди не нем никогда не поняли друг друга. А люди верили в нее, как в реальность. Надо помочь людям запеть вместе одну песню разными голосами каждому на свой лад, чтобы – не судьба – расколоться и прокиснуть, и протухнуть.
Саксофон: Это смешно, но мы не можем вернуться.
Скрипка: Почему?
Саксофон: Клянусь всеми семью нотами, но, кажется, мы первый раз в жизни взялись за настоящее дело.
Барабан: Обратной дороги для нас нет! Только вперед!
Саксофон: Это смешно, но похоже на то, что и вперед дороги тоже нет.
Что смешно-то? Черная, запрограммированные на убий-ство, камни, обрывы в скалах… Это опасность. Это отчаянная серьезная шутка, это диссонанс в музыке.
Голос черного камня: Остановись, безумец!
И все-таки прыгать надо. Это смешно, но обратной до-роги нет.
Есть у Льва Устинова бережно укрытые – не заметил, не трогай – эпизоды, когда слово звучит, как откровение, обретая смысл, о котором никто никогда не вспомнил. Детская уверенность – как сказал, так и будет – побеждает.
Это саксофон о черных камнях: Погодите… Они живые, и они могут смеяться… Я им сейчас такое сыграю, что все они умрут от смеха. Как только они умрут – вы прыгайте через пропасть.
Черный камень не смог отнять жизнь у саксофона, потому что саксофон успел отдать ее своим товарищам (то есть за товарищей). А, оказывается, у человека нельзя отнять то, чего у него нет.
Так же оказывается, что Судьба не может победить тех, кто в нее не верит. А вот сказка будет продолжаться, пока в эту судьбу еще кто-нибудь да верит. Почему? Но это уже другая сказка… В которой… и жизнь наизнанку, и комичность удивленная, и банальность с житейской мудростью в разгрызку, как орешки.
 
МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

О, рассказательное пенье,
Репьев строенье,
Нетворенье.
Изображенье –
Изближенье –
Затворничество – хрязь –
Окамененье.
Рыдван, оркестр и исцеленье.
Олигофре- ни не- ни ненье.
И жук-олень и дальше пенье
Под принтере-рере-реренье.
Распахнутое усеченье,
Водохранилищ мимо мненье,
Вот звук земной –
Столпотворенье молебна с сойкой – замещенье
На пуговицу цифр именье –
Ее от голоса слоенье.
Вотще – усталость ще и щенье –
Лишение или лишенье?
Как хочется – но разделенье
И основания о меру тренье.
И голошенье этих праздных,
Докучных, смертных, безобразных –
Прими в свою обитель
Их члененье от А до Я
Остереженье.
Шалых, малых, впалых,
Всех присных и во веки и во веки
В одну трубу,
Чтоб было, было, было
Начало и не чаяло, что стало,
Наоборот оборотило,
Но впрочем чем и в про,
Чей нечет чет –
Хай нечет будет свет –
Оторопи, но в оторопи мыло –
Так надо, судьи – хер на рыло,
Процессуальный кодекс чтобы чтило,
Но я то чту и этим виноват.
Любезные мои, куда вы делись,
Где вас искать?
Мне горько, горько, горько.
Мне постоянно, вечно и неправда,
И не слова, и мне не надо слов,
И я без слов пойму,
И мне не то – а то,
Не это мне – а это.
И чтобы в уши спирт
Молчаньем –
Как ты далеко,
И как мое молчанье бесполезно,
Хотя его и не меняю я
На эти гущи, пущи – гуще, пуще –
Вельветовую нечипучирень.
В конце концов так наблюдать, так рыться,
Таскаться, впиться и перебеситься,
Чтобы взмолиться и взорвать к отцам –
На камне камня чтобы не, живого
Чтоб никого,
Чтобы упасть и смерть.
И рухнуть, и чтоб чтобы –
Чтобы чтоб, и никогда всегда,
И сквозь сквозняк нигде,
Где ни, но все. А вам? Но нет.
И быть, вам – быть, вам – быть.
Осунувшее пенье,
Дождя строенье
И земли теченье,
Покуда есть верченье и скольженье,
Торчание и счет –
Очу очей оченье,
Красавицу мою –
Мой свет, мой свет, мой свет.



ОБЛАКА

Одинокий предмет на льду.
Слоган, вышедший в слух.
Кем бы ты ни был –
Неповторима власть.
Лес, покачнувшийся,
Колос, налившийся всласть.
Тайная сторона обычных вещей,
Насколько возможно.
А возможно не следующее,
А предыдущее.
Или падать в голову –
Терять обыкновение.
Можно пропасть
Будучи найденным.
Условно говоря,
Все к этому и идем.
К чему тебе паника,
Когда ты смотришь на воробья?
Зачем тебе ужин,
Если ты играешь джаз?
Вот ведь серьезный разговор –
Раскрывай рот.
Мало ли кто придет следующим.
Я выражаю состояние
Тарелки с синим цветком на ней,
Медленно передвигающихся облаков,
Похожих на дым.
Одно  в воображении,
Другое вижу глазами.
Спокойствие, тяжелое, как монета,
Которую нужно продать,
Затягивает, куда пропадают люди.
Это грустно, это суть человека.
Без этого стоит ли его понимать?
Такой вот резкий рисунок.
Такая вот голая жизнь.
Волосы, оставшиеся на гребенке.
Тепловозы, совершающие путешествия
По железным дорогам.
Много несправедливого,
Где-то есть даже фашисты,
И тем более много виновных,
Шелестящих губами,
Чтоб я не слышал и пропускал мимо.
Ты летишь, она летит, да и они летят,
Будто птицы –
Никто ведь не сходит с ума.
У всех есть доказательства своей непричастности,
Или меняющиеся пейзажи в окне вагона.
Как бы ни обернулось, куда бы не ехать,
Как себя не обманывать –
Далекое становится близким
По ряду причин.
Стоит ли объяснять?
Иногда стоит, и оно проходит.
 
МОЙ БРЕД О ТЕБЕ

Стричь ногти, курить сигарету.
Курить одну за другой.
Не думать, не думать, не думать о тебе.
Курить одну за другой.
Не думать, не думать, не думать.
Оставить ногти в покое.
Не думать и вообще запретить помнить.
Быть выше этого, быть человеком –
Быть искренним, хотя бы с самим собой.
Не думать и запретить себя обманывать.
Просто смеяться.
Смеяться и не говорить «просто»,
Потому что все нормально –
И даже более чем.
На самом деле это удивительно, это просто здорово.
На самом деле гораздо хуже
Видеть тебя и уходить в себя,
Лучше бредить, а еще лучше заболеть
И выздороветь, тогда все кажется неизвестным, новым.
Это гораздо достойнее, чем хвататься за голову,
Потому что она болит вполне виртуально.
Когда это кончится, чтобы оно чем-то кончилось,
А не оборвалось. На полувзгляде, полуслове –
Как будто ничего не было. Нет. И так не получится.
И потом нужно запретить себе эти построчные переносы.
Строки должны обрываться в отличие от всего остального.
Все невыносимое наоборот должно продолжаться,
Поскольку это ничему не мешает, и потом тонизирует.
Надо понять, что-то как-то понять –
Пусть лучше вырвет и тогда все успокоится,
Отойдет на задний план.
Ну, хорошо, вот я уже разозлился на тебя,
Сделал тебя мишенью. Это уже хорошо.
Л. Я.

Ты не светишь, ты не бьешься,
Ты булавкою несешься
В вездесущей тьме.
А она тебя не знает,
Зыбким ветром обвевает,
Сторонясь верней.

Даль чердачной амбразуры,
Скука камеры-обскуры –
Городской поп-арт.
Земляничные поляны,
Непролазные бурьяны
Для подробных карт,

Не кривишь ты и не гнешься –
Ты булавкою несешься,
Выцарапать тщишь
Населенное местечко,
Зло пронзенное сердечко,
Ветер да камыш.

ВЕСНА

Зачем тебе, Солнышко, кузнечити?
Чтобы воробышку не проспать.

* * *

Берега моей жизни
Скрылись из виду.
Бреду по молочной реке.

1998 г.
 




АВГУСТ

1.
Ее бедра узки.
Живот – амфора,
Тело – арфа.
Талия возвышенна,
Плечи остры,
Груди игривы,
Шеи изгиб беззащитен.
Губы говорят
Влажное про сухое,
Отчетливое про безбрежное,
Главное про неспрошенное.
Уши ее – камыши бесшумные.
Губы ее – озера.
Ноздри малы,
Кожа прозрачна,
Веки округлы,
Глаза пьяны,
Ресницы запутаны.
Лоб ее гневен.
Волосы ее – диадема.
 
2.
Триумф элегии – полная бестактность.
И северная эта мягкость
Кровощемящим током бродит в нас.
Лесов и неба бронзовая случка –
Под этой узкой юбкой что за штучка?
Все напоказ, бесстыдница! Интрига
Тебя не кроет.
Что в тебе там бродит?
Экстаз Елены? Смутная боязнь
Родиться Эвридикой? Прижимая
К губам сухую флейту, знай –
Тебя я не узнаю.

3.
Она преисполнилась крохоборства
И стала таиться, скрываясь за ярким,
Но мертвым.
Обмануть нас ей ничего не стоило –
Мы идем, куда глаза глядят,
Или проще, глядя под ноги.
Она придумала шар,
Чтобы мы напрасно не сомневались
И всегда путешествовали.
Случившееся превратилось для нас в историю –
Это, как пить дать, товарищи,
Мы научились подражать ей,
Изнывая от пройденного.
 
4.
Сошла весна, как с моря лед,
И лето вскорости сойдет,
А солнце все же нянчит море.
Его рыжеющая цедь
Не даст авралом рассмотреть
В потемках что-либо другое.

И если нам цена дана –
Монета менная она.

Зенитом ласточка зашлась,
Описывает кругом снасть
Голубизны в проранах мяты.
Она водицы напилась,
Потом канцоной сорвалась,
И в свист вложила непочатый

Печаль, что и ее полет
Уже замкнулся в свой черед.

Так аллилуйя, если дождь
Утешит ласточкину дрожь,
Омоет солнечную бурю.
И мысли, что в тебе текли,
Из солнца в гари и пыли
Уйдут в прохладу дождевую.
 


НЕБО ДЛЯ ЛИЗЫ

5.
За этим ломким сургучом
Скрывается письмо.
Конверт лазурный разорви
И ты поймешь его.

И тут же позабудешь, что
Хотела ты узнать.
И от зари и до зари
Научишься читать.

6.
Что мысли повторенной соль
Огненная в сравнении с тобой?
Еще ничто не дышит и найти
Так странно твой покой,
Как в сердце свое в первый миг войти.

Не я ли ты – так вторит тебе бой
Часов на старой башне городской,
Что звонит полночь утру вопреки.
Проснувшись, ты глядишь из-под руки
В затерянный во времени прибой.

7.
Тешит ли тебя готическая недосказанность, шмель?
 

НАТЮРМОРТ

8.
Поздний ужин. Лампа.
Не так жарко.
Днем потерял терпение –
Почему же теперь спокоен?
Студеный февраль
В эмалированной кружке.
Два огурца.
Разрезанные помидоры.
Кусок сыра.
Ломоть черного хлеба.

9.
Сосняк взъерошенный на основании песчаном
Промокшим путникам предоставил ночлег.
Костер на сучьях колосился,
И сосны, сдвинув плечи, обвили ветвями бессонных.
Послушно мысль меж ними мчалась,
Забыв объект стремления дневной.
Событья-отсветы на коре и коже
Казались пробелами в бескрайнем смысле ума.
Чай в котелке кипел
И прыгал в жестяные кружки.
И речь, в преданье обратясь,
Пырнула красными стволами
Непроницаемый ночной холод,
Чтоб нежное утро разлить.
 
10.
Квадрат – ты тоска кирпича.
Фортуна всякого предмета.
К тебе сведен многоугольник –
Деревьев шустрая толпа.
Мрамор удивленный ищет в тебе законченность
И в памятнике ощущает тело.

11.
Стеною крепок – в нем прорехи рваны.
Но заступ, как известно, пригодился:
Построен деловитый мавзолей
Почтовой марке через головы потомков.
Вокзалы – утешение
К свободе – услаждению
Романтиков, то ж – девы.
Экономически выверенная, тщательно изображенная
Клаустрофобия, среди которой ясная душа
Бессмертья ищет, ну а тело – плоти.
Стакан сдвигая с тарою соседа,
Оставим критику – к наитью перейдем.
Смешаем карты – козырей мы не найдем,
Но запоем, а, может быть, и воспоем –
Бывает ли беспроигрышней тема
Для трагика? Язык у хитреца
Расщеплен от борьбы добра со злом –
А по нему я меряю колена,
Родное, но червивое сомненье.

Да если б не парижская шарманка –
Я говорю – не бублики Москвы,
Что было б вспомнить среди нас младенцу,
Заброшенному полночью в деревню.


АВГУСТ

12.
Рябина совсем ослепла, и липа бросила цвет.
Тучи ползут так низко –
Дождь бунчит непрерывно.
Отражения домов в лужах
Ищут краткого свиданья,
Но молнии бьют их зеркала.
Так и должно быть – следы заметать, уходить
Они научились.
Но в этот раз невыносимо.


А РАЗЛУКИ НЕТ

13.
Наплывало облако на светило дневное –
А разлуки нет.
Летчик, ты не посадишь самолет!
А разлуки нет.
Кто-то кому-то что-то должен,
А разлуки все нет.
И отметить нечем,
Что разлуки нет.
Не с кем поделиться,
Что разлуки нет.
Кончились различия,
А повторений не отыщешь в роще-целине –
А разлуки нет.
 

14.
Я хочу говорить просто –
Вбивать в стену гвозди.
Я хочу говорить еще, 
Но не слишком долго.
Дайте мне паузу –
Это честно.
Дайте мне миг,
Но не давайте будущего.
Нареките меня,
Сложите мне песню –
Я буду голым ритмом,
Ревущим рвотой.
Отпустите меня из честности
И желания быть
Равным. Отпустите
Разгневанную пулю
Делать тело.
 
МЫСЛЕКУЛЫ

1. Мыслекула – а) молекула отвлечения – пустота
б) категория возрастающей конкретизации образного ми-нимализма
в) новая порода акулы-каракулы для взрослых страшилок.

2. Безднание – пограничное состояние, в котором понимание в отличие от знания кажется безнадежным. Безнадежность– ловля собакой блох.

3. Гармоничестный – а) подразумеваемое, но неправдоподоб-ное совпадение эстетики и морали
б) культ, официальная культура.

4. Благобоязнь – а) испуг перед завершением беспредела
б) униженность

5. Дырость – а) метафизический «отбой»
б) захолустье

6. Чарый – а) неустойчиво очаровательный объект
б) масть жеребца или «озабоченного» субъекта мужского пола (с оттенком иронии)

7. Латонь – а) прикосновение к лицу рукой
б) проникновение света сквозь пальцы
в) воображение

8. Чтовесть – а) повествование, протекающее в самом предмете
б) с вопросительным знаком – глухота



9. Шизоист – игрок на поле повторяющихся соответствий
Шизанка – а) клоун на арене того же самого (ударение на третьем слоге)
б) мироощущение этого мудака (ударение на втором слоге)

10.Коснительный – а) необязательный
б) располагающий ко сну
в) прикасаемый


ТИРЛИМ - БОМ - БОМ

Я не постигаю,
Но проступаю.


ОСТАВШИСЬ НА ПЕРРОНЕ

Поезд ушел
К точке на карте.


ПРИТЯЖЕНИЕ ЧАСТЕЙ

Скатался
Снеговик.


АБРАКАДАБРА

А брака
Да бра.
 


ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬ

Ты спросишь: «Как меня зовут?»
Как именно?



* * *

В полночь
Ослепший ветер
Свалился с ног.



* * *

Как много слов осталось для молчанья.
 
ТРИЛИРИУМ

(Как ни пытаюсь вглядываться –
горизонт все равно сужается.)
(И в наушниках нет альбома
Cure – «Pornografi» -
Изменение.) (И поэтика такая синхронная.)
(Сколько ни гляжу, понимаешь – все сужается.)
(Да, да, да – и зрачки становятся как у кошки –
Уже чечевичного зерна.)
(А потом все переворачивается –
Нутром чувствую парадокс.)
(Но он все равно разрешим, не так ли?)
(Вот, допустим, потеряю нить сознания и буду знать.)
(Но так ведь уже не сможешь,
И умереть не сумеешь.)
(В таком случае ради чего он жил?) (Господа, помогите, спа-сите,
Не могу не смеяться – потому что антропоморфно серьезен.)
(Хуже, чем придушенная Муркой мышь?)
(Зачем же так упрощать.)
(Чтобы излить наши сожаления,
Например, со стыдом.)
(И чтоб ни боли ни стеба, ни того ни другого?)
(Не надо оправдываться
За провалившуюся тишину.)
(Тем более, что от шампанского он уже отказался.)
(У него были отличительные приоритеты.)
(И белые ангелы с крылышками. Хи-хи.)
(Идите вы..! (вполне беззлобно))
(Выйдем, выйдем – нам по пути с тобой.
(Очень беззлобно.))
(Сколько времени по часам
На этой дороге?)
(Нет. Это звучит основательно – ради этого стоило
Так долго болтать с ним.)
(Да. Это был незабываемый вечер.)
(Потому что он не сумел ответить ни на один вопрос.)
(Все сужается в этом начале – этим многие интересуются.)



АДЕКВАТНОСТЬ И ЩЕМЯЩАЯ НОТА (ДУБЛЕР В)

Как ни пытаюсь вглядываться –
Горизонт все равно сужается.
И рядом нет любимого альбома
Cure – «Pornografi» -
Попса. И поэтика такая непритязательная.
Сколько ни гляжу – все сужается.
Глаза становятся как у кошки –
Ужу чечевичного зерна.
А потом все переворачивается,
И чувствую парадокс -
Сейчас потеряю сознание и буду знать,
Но видеть уже ничего не смогу.
Ради чего жил? Люди, помогите, спасите.
Простите, что не могу не смеяться – я абсолютно серьезен,
Хуже, чем загрызенная крыса.
(Здесь нужно добавить еще что-то,
Например, стыд.)
 


* * *

Спой мне, солнышко луковое,
Песенку про людей –
Я не умел их запомнить.
Спой, как ветры ни злые, ни добрые
Разметали широкую рожь,
Наклонили ее до пояса.
И гневные близились тучи,
Озаряя молниями опустелый мрак.
Да макушки леса.
А дождь опять прошел стороной
Над дорогами в пламени улиц,
По воску тысяч свечей и невидимых горизонтов –
Люди вымолили твои слезы
Опытом слюнявых волшебников.
И звонкою песенкой любви
Далекой-далекой
Пропал бесследно.
Бурями экстрадиций и смысла
И желаниями, размешанными в чашечках кофе.
Фотография сохнет на подоконнике
Никто не пошел гадать про сказки
На Лысой горе.



* * *

В засвеченное пространство
Ныряет
Юная луна.
 
* * *

…Касаясь падалицей рук
Декабрьского смычка.



СМОТРЕТЬ ЧУЖИМИ ГЛАЗАМИ

Я смотрю чужими глазами на себя.
Я смотрю чужими глазами в чужие глаза,
Которые смотрят в меня.
Я смотрю чужими глазами на те действия,
Которые я делаю и своими глазами на то, что не может про-исходить.
Я смотрю чужими глазами так, что нелепость становится аб-сурдной.
Я смотрю чужими глазами, потому что мир огромен,
И только крохотное значение отмерено моему взгляду.
Право не знаю до сих пор, наверное, я извращенец,
Но каждый имеет право на извращение,
И всем безразлично, чьими глазами ты смотришь,
Скорее всего многие делают именно так.
Даже каждый, не подозревая, смотрит чужими глазами.
Это очень долгая вереница взглядов,
Но я бы не стал подходить к этому подобно Сартру,
Я бы исключил даже упоминание о бессмысленной героике
и сопутствующих ей последних атрибутах разума,
Потому что это всегда возможно, и поэтому сделать уже нельзя,
Нельзя говорить – масло масляное, но можно его есть.
Нельзя видеть своими глазами, но все делают именно это,
И только в этом, мне кажется, есть незабвенная острота су-ществования,
Пьяный весенний ветер, бесстрашные поцелуи в трамвае,
Когда катись все к чертям, если это не так на какой-то беско-нечно короткой ноте,
И чтобы никто не верил, чтобы никто не ждал, чтобы никто не знал,
Что же произойдет в следующее мгновение. А произойдет только разлука,
И больше никогда не видеть эти глаза, пить в подворотне те-плое пиво,
Разговаривать и смеяться над собой, это стоит делать, потому что дорога,
По которой уходят одни, и любви нет, есть только одиноче-ство,
Огромное, распростертое, которое проваливается под ногой,
Как расступается все, чего боишься, уступает дорогу и не ос-тавляет тебе никакого смысла.
Голые еще деревья, не распустившиеся почки, утопающие глаза,
Глаза в кровеносных сосудах деревьев, как это грустно, в этом есть что-то от неожиданной святости,
И утро грязного асфальта с прохладным дымком над ним, что-то вроде утра жизни.
Всегда есть известное в пешей прогулке, что нужно сдвинуть и поставить на место,
Быть атлантом, держать на себе, переходить через улицу, не придавать этому значения, смотреть чужими глазами.
Категорическое спокойствие, такое бывает у моря, у неба,
Неприкаянная нищета правой руки, которой здороваешься,  потому что оставленность, брошенность левой.
Амплитуда движения, ритм, пульсация крови связывает нас в одно.
Ветер в лицо, вполне натуральный воздух.
Как смотреть на прозрачность чужими глазами? Закрываю глаза и вижу
Безобразные битвы, трупы, автострады, разговор городов, крашенные губы витрин,
Открываю глаза и знаю, зачем это надо, зачем мне это знать, мне совсем не хочется это знать.
Но это уголь, он жжется, это трава, которая горит, это пламя, которое сжигает.
Дым марихуаны – почему бы нет? Стакан алкоголя. Фетиши сгоревшего чуда.
Проходить через эти прозрачные стены, смотреть чужими глазами на тех, кто смотрит чужими глазами,
На тех, кто смотрит чужими глазами на тех, кто смотрит в те-бя. Перейти с шага на бег,
Бежать, пока не перехватит дыхание. Неожиданно упереться в чужие глаза.
Разбить прекрасный кувшин чужих глаз,
Пусть они плачут, смотреть, как они плачут, только так можно прийти в себя и навсегда пожалеть о причиненном горе.
Но это не пугает. Нет, это совсем не стоит ни чьих сожалений.
 


ВЕЧЕР

Множество веток в безводной лазури –
Гнезда для исчислений.
Старая новость вернулась к ним юной
Со слов очевидца,
Слепцом пожелавшим остаться.
Так даже семя звезды одуванчика кажется спорой
И трудно проверить,
Где пожелает оно ожить
За оградою кирхи.
Сличи отпечатки ветвей, не расторжимые с ветром,
Что кончились в нем, как ущелья,
В которых мерцает ручей-сонливец.
С делением чисел на точные зримые дроби.
И с катарактой, что новое ждет без надежды.
И имя «Никто» называет.
 
ВРЕМЯ

Исследуешь ли сфинкса или мелос
Пытаешься от сажи отделить,
Переходя к двоякому согласью,
Что, да, из бесконечности одной
В другую путь настолько же неблизок,
Как разница между землей и сушей,
Но все мешается и в близком узнаешь
Обратное, к которому стремишься.
Вот так между «уже был» и «еще
Не приходил» - тех милых отговорок
И понимаешь: множество возможно,
И каждое число губами шепчет:
Один, два, три – творя себе подобных,
А ты их слушаешь и шепчешь про себя:
Один, два, три приветливому хору
Отвергнутому хаосу. Заметив,
Не прерываешь детскую считалку.
Когда тебя окликнут, ты уже
Ушел, еще не появился.
То Альфа, Бета, Гамма… То с Омеги
Вновь начинаешь детскую считалку.
Когда тебя окликнут, ты скажи:
Уже ушел, еще не появился.



* * *

Солнце в рябиновой тени
Алые вены
По светлому льду.
 
КАТАСТРОФА

Клеврет ответил: где, когда и сколько.
Из мешанины стал похож на ноль,
Который не поднять со дна морского:
Такая тяжесть – не разлепишь глаз.
Разламывает пенная пучина
На злые части ледяные струи,
И в судорогах корчится титан –
Блефует, отчуждая свое место
Из монотонно шарящей волны.

От миллионов точкою отсчета
Отгородился. Гимн дышали губы.
Пустыня наступала на эскадры.
И клеились, как марки, корабли
На белые со штемпелем конверты –
Отправлено. И почта понеслась.

Сильна лазурь, когда она синеет.
Когда гадают не о том, что будет,
А на одном краю ударит гонг,
И оба края стягивает калька –
Как будто наша гордость отзовется
Одним ударом. Но вблизи не мы,
А переборки залиты водою,
Скупой на годы, месяцы и дни.

Всего лишь вариант из массы дел:
Корреспонденция о катастрофе.
Но капитану легче: прорва зрима,
Все адресаты получили письма
В родных краях, вдали от скучных вод.

17 августа 2000 г.


СУБЪЕКТ

Из атомов, где птичка-невеличка -
В колечке точка,
А небо - дрожь.
Где ухом спишь заочно,
А бьешься лично.

2000 г.



* * *

Вечер - грач.
Летит снежок -
Предуральский городок.
Тоже он похож на птицу,
Только сон его глубок.

Перекручен он рукой.
Заполучен он тоской -
И под яркими огнями,
И под полною луной.

Станет пресною водой,
Убегающей весной,
Если шалости ночные
Мерить детскою игрой.

2000 г.
 
* * *
Чрезмерно в беспамятстве:
Склеенный мост через Великую реку
Шатается под ногами прохожих.
В такую бурю - выше воротники -
Не каждый из этих господ
Вернется в постель к жене.
Замрите, зрители!
Ветер, вой!
Шарманку-песенку напоминай!

Ты говорила всегда одно -
О том, что случилось давным-давно.
И я не добавлю ни йоты там,
Где все идет своим чередом.
Мне так спокойно, когда фонари
Горят на бумажном мосту,
Когда они гаснут один за другим
Под проливным дождем.

2000 г.
ДОКУМЕНТ №1930

Заснежена вишневым цветом
Во второй половине мая,
В форме, правомерной для января,
Скрипучей шарманки
За погибших под Ляояном
Синяя сценография
Романтического балета:

Балерина чернеет на сопках Маньчжурии –
Ромб скрученных мускулов,
В который несется конница.
12 апреля 2001 г.
 



МАК

Объять необъятный позор
Учит твоя пустота:
Алый цветок на дне
Темного озера
Тихо бежит из рук
Не принадлежа никому –
Полный притворства мак
Лунную песню пьет.

Призрачен свет твоих глаз –
Им глубока любовь.
Слишком изменчив покой,
Не изменяясь сам.
Жизни желанной плен –
Для берегов судьбы.
Но не верна нам смерть
В черных снотворных льдах.

29 июня 2001 г.
 
ПРОЙДЯ УЛИТКОЙ

Притулились уловки к другу друг. Во взглядах обесчещенной харизмы
пронырливо ваяют мир деньской.
Ночной же, запахом воспетый роста - лишь выписка из их разменных правил. Но у оторвы
оторвали грудь, и гипс повис изъятый
на железах подбадриваний ложных и слепней.
Не отбирая в транспорте узнать безотносительное в свалке голошенье.
Теснее сжаться, но не в лепрозорий - я не люблю огульные оценки.
Ах, мимикрия, чешуя, малина - она дает раз-бивку как магнит,
по полюсам - и новое собранье.
Вместо толпы раздерганных частиц - чужой и есть чужой и параллельный,
что искренней, чем тупо соглашаться с эмо-цией, разящей исподволь.
Пускай трава и хлещет из асфальта - непререкаемый портной, а я  - беспретенциозный сыщик -
мы сходимся в наличии предпочте-ний.
Чтобы понять - вернешься нас создать, но изменить едва ли ты успеешь.

И как негласная огласка спора бежит недвижимое время из рук хозяйки.
Пирог ко дню рождения взахлеб против чего? Поджарой ко-рочки и хрустнувших объятий.
Весомо, лестно, празднично - причиной
подмененная причина, и сила в локте.
Ломовые стебли
Растут из предначертанности тучной в глоссариях объемных сочленений:
Ни дать ни взять - тропические вены с курси-вом джонок.
Ближе всех к чему-то. И разморило. И опасность близко,
что подозрительно, когда итог не важен.
Но нужен по стечению концов, никак не обвиненных в пред-рассудках.

Наивности здесь нет, как и смиренья. Сопровожденье - про-воды - проводка.
И можно пехом шарить, как кирза
(в моряцкой нищете под изголовье
Подложенный сапог, и звезд набег. За ним другое, третье - до корчи и перегибов
в толкованьи шара).
Так отступись. Ужель не отступился? Я на плаву затихшим колесом,
в причмокиваньи волн остолбеневших, в их чуждости.

В маневренности действий - неравнозначная симфония, каскад
нюансов.
Точка
совершенья.
Откуда, надо полагать, расходятся глухие абсорбенты, как нечто недоступное для линз.
Заранее решать нельзя - заплатка
на устрице толкает Колизей.
Крадутся связи неудостоверенности, где замыкающий не ты, а твой потомок -
как ни банален выбор.
В ракушке жили уж давным давно. Не пересилили разнящих мерок, ее заполонив
добычею себя.
Прополз ли жук-отшельник, рак ли семиолог - позиции пес-чинок, скатышки их муз:
Зурну-зур-нур-рзу-зур - подвинулись, раскрылись для чиф-чифа цифири.
Как тянет Цикломеной, не последней,
бывающей, сбывающей все с рук. Это при том,
что сгинуло и стало.
Вползло и впало. Что ж - обосновалось - лазурью закрепив свой кругозор.
Сухое небо как глоток свободы
и равенства в скользящем триколо-ре.
Отшельничьих болот и зарослей среди - без апелляций смена поколений.
Уличностей улика удается, и ломкое подобие витрин - за-цветшее в пруду пришествие второе -
необъяснимой смелостью лежит.

Найдется без поспешности отсылок. Да и вообще без ссылок на мираж.

Что уголь древа, убранного мелом, свой скажет беспощадный катехизис,
что, космами звеня, старик произ-несет -
Все проще к истине в надменной правде детства.
И факт, заложником пришедший оказаться, как на него, ули-тонька, ни смей,
А все ползешь, сурово сообщая
обертки, и обмолвки, и обеты -
гори, гори грядущим камнетесам,
Сошедшим от опрокинутых лиц звезды.
Безвременье.
И, если не ездить, если не мять -
Как тундра затмится северными цветами.

2001 г.



ЗА ПЕРЕЕЗДОМ

Замедленней ветер колышет, проносятся поезда.
Березы беззвучно путают ветви
Над трудной участью снега.

Железо раскуривает чубук –
Правда дыма и соль золы
Остаются
На вечно белом.

Пора ходить нараспашку по мокрым рельсам,
Но пальцы стынут на молнии,
А за станцией
Чудится волчий вой.

2001 г.



* * *

Капли скупого дождя
Застыли в пыли –
Утренник в детском саду
Начался.
* * *

Навязчивых игорных состояний,
Обугливших прозрачную крапиву –
Нашлись такие радужные страны,
Что дальше опускаться непривычно.

Бушуют краски в новобрачной мощи,
Ликуют в устремленьи, словно птицы,
И точки негде ставить горизонту,
Бунтующему как всегда, как тихо
Поющая огласка. Друг за другом,
Что наволочки облака белеют,
Наброшенные с легкостью факиров
На нежно-голубое постоянство,

И в даль течет все рябью, оставаясь
Нетронутою песней, звонкой-звонкой,
Немного отстающей от приветов,
Где ломкая трескучая пластинка.

Опустишь то ли ухо, то ли руку,
По-человечески теряя ризы,
И между дуновеньями качели
Раскроешь как клонящийся пергамент
В рискованное бешеное время.

Когда в нем утопать ты соберешься,
И к правилам его ты не крадешься,
И вряд ли чье-то дело обрываешь –

На ветке времени сидела птица.
Она мне говорила как пороша
Про то, что нас обязывало быть.

(Хотя местоименье в переводе
Расставил лично он не без усердья…)

Сейчас когда-то близкие пейзажи –
На окнах запотевшие узоры,
И стали неприметно молодыми.

Шаги.., пора.., загорбленная битвой –
В ней времена на ухо не шептали,
И пряди свет перебирать руками –
Не выдворять, ищеек не ловить,

Латиницею бравой слух не множить
У маркитантки сочной на весах.

Чего изволите? Льняного полотна
Перетеканье: вмятины – озера
Хлопочут пухом праведным, как свечки,
Сошедшим с валика, как выборы каргою.

Для перелесков, брашен, переплетов,
Да и в сени остервеневшей счастья
Кочуют облака, моргают птицы –
Морозный дух захватывая – яться –
От комнаты до комнаты пройти,

Невольно щедрых красок разбирая…

октябрь 2002 г.
 


ПОПЫТКА УЧАСТИЯ

Формы отличаются дуновениями
От зафрахтованных систем ветра.
Несутся со скоростью какого-то света
И не приемлют ассимиляции.
Кого они еще не разузнали –
Могут ждать этого момента
Как статическое электричество
На старой нейлоновой водолазке.
Разумеется, расползающейся по швам
От еженедельных стирок.
Бугры и тени влюбленных мускулов –
Аберрации зрения, как минимум дважды.
Что их готовность, что отстояние их природы
От проникновенья Бога.
Так все запутано, в то время как нужно
Усложнению ускорять значение,
Ненарочно заждавшись гостя.
И значение тушит свет
В комнате, кухне, ванной,
Вставляя сюда еще одно непонятное слово.

11 – 12 февраля 2002 г.
 


Д. М.
Брента – рыжая речонка.
(Ходасевич.)

Обожженного льда
Объязычивание.
Наложение воска
На сколы
Проточной воды.
Overtime по живому
Моменту,
Впрочем, Brenta,
Опять эта Brenta
Из-под воска –
Туды и сюды.

13 февраля 2002 г.


МЕЧ

Вживление растяжки через сито
Прореженных рубах
Куском мелодии из повторений слито –
Размыто в смыслах и на именах.

29 января 2002 г.



ТЕНИ ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА

И лицемерия мне тягостны оковы.
И реже карликовые звоны.
Раешник да финифть –
Тоска, инфинитив.
Молчанье света.
И перцепт Голгофы.

29 января 2002 г.
 


МОЛИТВА

Как и что петь с рассерженными небесами,
Стоящими за поклоном земли
Удивленною ночью?
Исподлобья разверзнутой взглядом,
Перехлестом станичного дыма
И снежным румянцем щеки.
В вечернем дверном коридоре,
Где мысли твои потерялись,
Как листья, поставленные без присмотра
На вздыбленное пространство.
Как клюшки, ловящие тень
Закрученной шайбы.
Таким вот наклоном плеча
Что-то ветру советовать,
С однозначной помолвкой из шулерских переулков –
Косматую осень взывать на очную ставку.
Бранить ее, не видящую
Своих рук, просвечивающих из морозного чада.
Поставленных, как изваянье молитвы,
В палисадниках возле деревьев.
Когда начинаешь словами
Хватать нерастраченный воздух,
И падаешь в нем, задохнувшись,
На острые мерзлые пальцы,
Прижавшись к ним больше, чем к людям –
То вряд ли ты веришь, что снег
Вернется сегодня с ответом,
Сутулым и важным помином.

14 октября 2002 г.
 
ТАКОВО ТАКОВА

Постой, я додумался.
И, кажется, не стал идиотом.
Но в меру своей наивности.

2002 г.



КОРОЛЬ ЛИР

Лютует море дремлющей волной.
Левретки гладкие расселись на коленях.
На свиту мрачную уж снизошел покой,
И дамы осмелели хорошея.

На море буря, а на небе – шторм.
Кто кем представился - в шипы и розы призван.
Король вихляется, но про себя остер:
Пусть ищет спорное – за что и будет изгнан.

Скликает пастухов для драмочек своих...
И если единиц никто не осуждает –
Он вправе защищать безумные мечты,
И в театре Фигаро сыграет.

Что, может быть, и стоит. В этот миг
Раскроются волшебные чертоги,
И на актеров пристальных своих
Из лож своих
Посмотрят боги...

2002 г.
 


* * *

Стеклянный шар.
Звезда.
И молния в реке.



ПАНТОМИМА

Горячие головы вновь болтают о жизни,
Как перхоть смахивают с плеча.



ВЛЕКУЩИЕСЯ

На обочинах – жаркие листья
И гречишная грязь –
Модными толпами вперед.

2002 г.
 


РУЧЕЙ

Можно и не упоминать
Словари раздора.
Говорить по суду,
Как божьи дети.
Вешнюю мудрость склонять
Злаковых геометрий.
Цокая языком,
Болтать ногою.
Над переводами
Маркиза без сада.
Как над березой,
В ручье отразившейся.
Переменчиво мелком
Вниз головою.
Вскользь не упоминать
Милого друга.
Так никогда
И не приходить в сознанье.
Литься, плескаться
Совсем серьезно.
Переходить от простого
К сложным.
Но ненавязчивым предикатам
Камней да гальки.
В омуте нервном
Протекторатов имений.

2002 г.
 



* * *

Рассуждать.
Долгие выводы делать
Из коротких, но постоянных –
Не слишком и надо
Благоденствовать.
К чему это освобождать?
Гораздо важнее отчетливые ходы
Столкновений со всем, со всем
Происходящим размеренно
Беспечно.

Каких еще желаний мне желать?
Я вымылся сегодня, старый киник.



ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ ЛУЧ СВЕТА

Точка. Ноль. Точка
До бесконечности.

2002 г.
 


АГНОСТИЦИЗМ

Белое
Никакое
Недоделанное
Поле
Поседевшего
Разума.

Ушли от себя.
Отслоились.
Некому слушать
Такие рассказы.
Железные шестерни
Скребутся.
На все отзывается
Мокрое белье

На затвердевшей коже.

2002 г.



* * *

Непризнанная надежда
Восходит на трон –
Некоронованная любовь
В бесконечную веру вечности.


 

РЕБЕНОК

Автоматизм
Одинокого солнца
В голубой жаре
Обескровленным криком
Раненого птенца
Зарылся в кроватку.

2002 г.



* * *

Ближе к утру
В алых бутонах тюльпанов
Роса умерщвляет холод. 


 
О КРАСОТЕ

Дети взрослеют быстрее старых.
В реках сухих не тухнут пожары.
Атом не движет мертвую точку,
Но красоту заполняет построчно.

Вам бы кидаться к любимой цели:
Пели цевницы да загустели.
Время их цугом залепетало –
Вот почему горделивым стало.

Мне бы разнять вас, но шито-крыто –
Песня надежна, щебечет жито.
И без надежды на этот промах –
Космос открытый грохочет в кому.

Затем звездочеты плетут финалы 
О том, как опасны в небе фиалы.
Потом за “Солярис” святые панки
Дернут с Тарковским еще полбанки.





ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ ОБМАН

Лист рябины
Уже и не лист больше,
А ломаная линия
В патологическом разрезе,
Особенно по воде.

2002 г.


БЕСПОЩАДНОЕ ТАНГО

Лишь дикари пристойны в жизни скорой
И постижимой. Длинные пироги
Напевно поднимаются по руслу,
Как бы язык по небу. Альвеолы
Полны ночною сыростью. Роса
Посеребрила лоб шамана. Губы
Надтреснуты. Когда с ужасным воплем
Он падает и вырывает солнце
Из темени. Бред благоволит
Жестокой силе. Выстраданный случай
Желанного прощанья - вокализа,
Продленного из рода в род, из песни
В предание - так жизнь своезаконна
И так груба в кругу своих причин.

Искал бы я возможность повторенья,
Столь явственно кричащую во всем:
Простую заколдованность событий,
Предчувствий, узнаванье фраз и лиц?
Нет. То, что столь наивно спор ведет, -
К тому бы подступиться было ложью.
В насилии я чувствую брезгливость,
В известных истинах - поруганную честь.
Они пленяют хуже, чем коррида,
Но, может быть, здесь место есть печали:
Перчинка страсти - чем не острота?
И каждый раз из пропозиций грозных
Я дорогую славу раздаю
Насмешливо и честно, как создатель.
 
УТРО

Утро начинается с дождя.
Под тяжелым зонтом в полумраке
Женщина бежит, стуча каблучками.
Луна погасла, солнце еще не взошло
Или уже умывается - краешек видно ребенку.
Будто подглядываешь ненароком
За нежной излучиной света -
Хляби и радуги мглой занялись.
Ты хочешь, чтоб дождь продолжался беспечно,
А он серебрится под влажные листья сирени,
Старый, как звездная пыль
На панцире черепахи.



ПОЧЕМУ СЕГОДНЯ?

Почему сегодня,
А не вчера и не завтра
Миг за мигом
Проходит?



СЧАСТЬЕ

Завидное счастье –
Быть мудрым и сильным,
Совсем позабыв про эту
Счастливую муку смерти.

13 января 2002 г.
 


ИСКИ ЗНАЧЕНИЙ

Формы отличаются намерениями
От зафрахтованных систем ветра.
Несутся со скоростью почтового поезда,
И не приемлют ассимиляции.

Кого они еще не удивили -
Ждите, ждите ответа
Как статическое электричество
На лиске нейлоновой водолазки.

Вот беда, расползающейся по швам
От еженедельных стирок.
Бугры-тени олимпийских мускулов -
Обман зрения, по-видимому, дважды:
Их прозрачность и отстояние их природы
От божественной милости
(Множество оговорок).

Что ж, все примерно запутано, в то время как нужно
Усложнению лишь ускорять значение,
Засидевшись, заждавшись гостя.

А значение вырубает свет
В комнате, прихожей, ванной,
Оставляя для вас одно
Безусловное вето
                Нарастания.

февраль - март 2002 г.
 



ФОРМАТ – 28

Больше хлама покинутого - больше, чем спрошенного.
Мало круглого - больше квадратного.
Больше геометрии, чем сознания,
Потому что возможных направлений - two,
А истина - в черепе пса на кольцевой дороге .
(-Черви пса.)...? Постойте...



ОДИНОЧЕСТВО. ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Запись ручкой внутри сигаретной пачки.
Пустая пачка. Гофр бумаги изнутри белый,
Снаружи золотой. Остатки рассыпавшегося табака.
А вот и причина: воодушевленный баян
За пятой дверью по коридору -
Поет Евгений Григорьич Ламбин,
А вспоминается Володя Тепляшин,
Его клетчатый шарф, снятый с дочери,
И розовые очки.


Н. Б.

Оттепель.
И чувства, сведенные к простому пейзажу,
Чирикают, как воробьи
В намокшем снегу.

13 января 2002 г.



* * *

Мания желтого цвета -
Резного величия дюны
Перебегают с места на место.
Это пустыня или моленье листвы,
Со ступеней сметенной



* * *

Переходная стадия -
Не унизительная,
Но самостоятельная.
Певшаяся неприметно,
Среди ветра, играющего во ржи,
Берез на околице.
К древесной прохладе
Прижмется виском
Девушка на гулянье.
 


* * *

Зима пришла вьюжная и вовсе не южная –
Сколько метелей и холодов, столько снегов.
Как в оправдание за опоздание
Месяц глядит так печально-суров из облаков.

Щурится нам зима, хочется лечь в снега
И, несмотря на жестокий мороз, выкупать нос.
Ели все важные пятиэтажные
В небо глядят, строятся в ряд и говорят:

В небе ни звездочки, а  ведь до полночи
Не остается нам даже ждать и полчаса.
Кто-то срывает грим и разрывает дым –
В синих потоках звезд молчит чистота.



* * *

Цапля
На одной ноге,
Безмятежная перед своим повторением.
 



* * *

На краю музыки я встретил поющего человека,
Голосующего на перекрестке молитвы.
Садилось солнце. Остывал туман.
Земля потела холодным потом.
«Можно подумать, эта история
Будет длиться вечно» -
Выдохнул он, гладя беспечный
Живот Земли.
Его увозила телега по тряской молочной дороге,
Где даже пушинка отдается в колесах.
Не было сил преклонить голову
И проснуться счастливым: Я знаю!
Прошептать, как зовется дорога,
По каким краям едем…
Нет. Улыбкою он отвечал на расспросы
Старых и мудрых встречных.
Не прислушивался к их советам.

Шевелились реки, как беззубые губы.
Оголенные десны дрожали.
Кричала вода,
Разбиваясь в отвесное горло.
Зато переправы жизни были свободны:
На берегах тут и там попадались деревни,
Жители вязали снопы
С песнями. Черный пот
Сводил рубахи на спинах.
Да и дети резвились неподалеку.
 


* * *

Прекрасное чело – высокий лоб,
Каштановые кудри я люблю.
Люблю смотреть в глаза твои,
В зеленых
Зрачках давно читаю я страницы
То горя и печали, то забвенья.
Так свет порою впитывает тень
Прозрачных облаков над Океаном,
Так в летних снах ложится снег в полях –
Немного не любовь – Очарованье,
Шестое чувство, греющее кровь,
Звезды заветной чистое дыханье.
Я снова жив.
Мир человечен вновь.
 

* * *

Взять от жизни то, что она скрывает.
Оправдать себя за бесчинства,
Сделанные при этом.
Угодить в яму.
Проснуться от треснувшей по лбу
Капли талой воды.
Протрезветь от того, где находишься,
Или стать пьяным.
Покончить с собой, поджигая костер
Для ненужных манаток.
Пойти на разведку и не вернуться.
Для этого сделать крутой бумеранг.
Набраться храбрости –
Набить безобразную рожу.
Взломать ногой дверь
И черную стаю кошек,
Которых признаешь мыслями в себе,
Обломать, не дав мяса.
Поставить здесь точку,
И не поддаваться нахлынувшему небытию.
 


* * *

Из-за спины у меня поднимается солнце.
В грудь засыпаны звезды,
Голова подвешена месяцем,
А ноги ушли под землю.
Но это еще ничего –
Это образы.
По крапиве бегом без одежды,
Пока не вернулись все те, кого я желал.
Они срежут мне голову,
Сварят суп из нее, и мы будем
С сияющими глазами
Плясать вокруг и веселиться.
А потом мудрецы вырвут сердце мне,
И золото будет долго и тихо катиться,
Пока не уснет каждый вечер
И не поникнут цветы.
И наступит ночь для меня –
Одиночества, где буду я плакать,
Вжавшись в колени,
Пока не рассыплюсь на то, чем я был,
И из меня не выползут змеи.
И тогда я умру:
Мир зеленый и мир золотой,
Мир серебряный и мир черный
Зажав в кулаке.
И как беса повешу слово.
 
* * *

Над стружками и над обломками
Разбойных стрел
Взвился призрак –
И сложив на груди руки – он сказал:
Я – ничто.
И тут же в этом усомнился.
А тот, кто молча наблюдал весь этот бред –
Знал, что все закончится банально –
Хотя заранее нельзя сказать: Как.
Но черта, конечно, будет подведена,
И самое прикольное –
Его реакция на то, что будет Он.



* * *

Вот и стало бессмысленно тяжко
Выговаривать истины нам.
Череда их осенней промашкой
По оставленным кем-то следам.

Их надгробий и пересечений
По-хорошему в ряд не исчесть.
И разрезанный камень в ту темень
Обнажает судьбу и болезнь.

Черновые наброски природы
Сразу намертво в жар и скандал.
Белый лист означает свободу,
Ту, какую еще не искал.
 

* * *

Друг, которого нету совсем у меня,
Выпьем – сухость во рту –
Голубого вина.
Над затылочной областью клекот –
И там
Бесконечная бродит страна.
Также плохо усваиваются
Представителями массовой культуры
Слова, не слетавшие со взмыленных губ,
Поэтому описанная действительность
Повествует о событиях неполных,
О торжестве вкуса над туманным
содержанием.
Прояснить реальность однако
Невыносимо хочется –
Самый древний инстинкт влечет нас
К тенистой реке,
Утешивший невесту серьезного
мальчика – датского принца.
 
БАЛЛАДА  О  ДУЭЛЯХ

Разрозненность. Но это действо, мне помнится скрипом каче-лей 
больше, чем шумом листвы уходящей -
из требника бронзовеющих шуток,
Которые я обращаю в веление времени, словно заутреню к прихожанам почтенным,
Если не сказать более - «постоянным», радетелям общего места –
но есть ведь и не они!
Разрозненность слитного хора го-рячих причастий,
Как велика твоя крайняя льдина - гордыня, по которой идут,
как к погосту или танцуют на ней,
не утруждаясь обратным
Движением - поскольку принимают все сразу в одуряющей схватке. Воловья поступь
удобряет китайскую грамоту хитросплетений,
как проливные дожди над рисовыми полями:
«Он уедет в далекий край - на западную заставу, где горы и засуха подведут итоги
 неспешной жизни - еще и переметнется
к кочевникам» - так думать не за-претишь жене.

Разъятие выдумали и организовали,
чтобы случайность вставала в ряд, молодыми силами
брила тяжесть,
Чтоб в размеренном почитании воли можно было следить
из фюзеляжа парящего самолета
за пограничным арабам Хевроном.
Чтобы можно было о том, чего нет, говорить открыто, под-тверждая простые слова,
что есть что-то,
и, значит, умысел подтверждая.
Не от этого ли и заводятся дети? В разглядении «А» от «А».
Их приводят за руку для общих
мест,
как следствие,
презумпций белого цвета и щебета окончаний.
Следствие наизусть побеждает равенство. Равновесие следует из остатков
и чрезмерного употребления.
Если есть «Я», то оно не участвует в пресыщении
в качестве секунданта. Острый камень -
в пустой сапог.
Свиное рыло - в калашный ряд, дядя Ваня, не травите гусей,
не давите гусениц в зарослях крапивы.

Марш, Патагония! Паталогическая агония с пропиской в рай-оне Чили.
Вот и сослали тебя куда подальше -
в обратную сторону неба.
Она входит в цену момента в виде затрат на его усекновение,
в таких вот барочных дуэлях,
как в расписных саночках
Покататься, скинуть медвежью шубу, облапить красотку под шалью и затянуть
бесконечную мову.
По сегментам. Просачиваясь по капиллярам. Взрезание ножом. Ползком,
поелику:
«...И внутреннее - часть шизофрении. Смотреть на солнце марлю сквозь -
сквозь отрешенный гул
склонившихся участий.
Надергать корпии из голосов - баллистику тумана разобрать,
наткнувшись на него чутьем звериным,
как рыться в давно не запрещенных книгах.
Такую стройную и параллельную всему расчерчивая схему полой кости -
и сочленения, и перекрестки, и шов обрыва -
умной речи
О том, что может прямо не касаться навязчивых внутри-угольных тяжб,
которым дела нету, просто мухам,
до найденных для радуги страстей,
которые играть не в праве тесно...»
Как скрытое высокий колокольчик выслушивает, разиня на-тяжение поштучно
и, отмечая мелком,
бесконечно ребристый уголек со-седства.
И целомудренного связкой зашитый угол рта мне отвечает –
какою прорвой может стать итог
мифического самовластья.
Но редуцируемый рай наоборот сжимается перед сверхновой-
мичуринского яблочка привой
на нелогичных кольцах годовых.
Я даже не пытаюсь отказаться - мой выстрел цель не может упредить,
а выбоина камню -
не прореха,
И не стареющая рана для меня.

Туман - вы правы - ширево участий, с проплешинами. В энном кабачке -
хорошее, но дорогое пиво. Рыба.
Наценка заведенья за услуги.
На улице погода не к лицу. Как раз по мне рассеянное бденье
и фраза, что приписывать пора
любому из времен прошедших зад-ним
Числом: дуэли запретить,
как вид растраты,
и  примером личным
склониться за пределы status qvo.
Как собака.



* * *

Вечерняя премудрость воротилась в свой город
С головокружением, как будто свесилась с крыши и смотрела долго,
Как солнце синицей билось в окно, а потом затуманилось, как снегирь.
И когда отражения стали меняться - кто-то писал бисерным почерком
И постоянно ломал карандаш, оставляя графитовые кострища или эти язвочки на стекле -
Они увидят перламутровые разводы, - говорю я, -
А ночь, дитя измены, пусть станет для раковины морской во-дой.

Неисчислимы наши заботы, зато мы безгрешны:
И воронья свадьба плачет над нами, и старый ворон ходит вприсядку
Перед невестой на дубовом суку.
Только мы ходим его походкой и видим его глазами -
Говоришь ты - но это правило не распространяется на умею-щих делать шаг.

Так почему же никогда не найдется третьего,
Не виноватого в происшедшем? - говорю я.
Потому что он бесполезен - говоришь ты.



КРАСНАЯ НИТЬ НА ХЛОПКЕ

Девушка
Ищет
Смелость.



КРАСНАЯ НИТЬ

Женщина
Ищет
Гордость.
 


* * *

Будучи проволокой выйно исследовать трубы и нервы.
Выспрашивать, выведывать. Печально находиться относи-тельно непонимания.
Проволокой из железа или гибкого стебля с придуманными атрибутами, но
(Вносится поправка самостоятельно) - всамделишными поч-ками.
Небо светлее синего
Моря полного
Горгон заклинаниями,
Пригубленными безбрежно неслышно пою песенку,
Пою песенку:
Стремглав ускакали сумерки, прижавшись к горячечной красной гриве -
Нежданно-негаданно в первый раз.
Прицепился репей к подолу Аленушки,
И крапива в пояс поклонилась
Серебряными бусинками:
Ждали, ждали, ждали, ждали -
Сослагали успокоительные безнадеги, согревали руки на про-стоте,
И просто улыбались самозабвенно.
От бесстрашного света отрубали топорами
Целые максимумы. Горлопанское счастье, готовое прийти на помощь, идти на штурм
Набиралось в колодце.
Проволакивая волокушу, что невод не ймет язя,
Волокновение чем не мыслищи
Очи чимаю буки.
 

* * *

Горячее
Обращение гносеологии
Не связано дружбой,
Но закадычивает развитие жизни.

Веселое
Рвение паутов над деревней,
Вытачивает целину горизонта
До мизерного «крылышкования».
 
Невнятная
Эсхатология электромонтера,
Как субъект цельного счастья,
Когда Я
Вышибло пробки.

Содержание этих действий
Непредсказуемо.