Реквием времени 1988 1993гг

* * *

Горькие дни доживает листва
На заскорузлых ладонях осин.
Дождь без конца обещает Москва,
Дождь, он везде - вездесущ и един.

Жизнь лебединую песню поет,
Жизнь сокрушается: «Что ж  это так?»
Дождь безутешный идет и идет,
Мочит несчастных дворовых собак.

В наших старинных центральных дворах
Холодно, скучно, ненастье и грязь.
Наши дома покосились в ногах,
Сморщилось небо, и жизнь напряглась.

Вечером ветер уносит закат,
Утром туман наполняет восход.
Пристально смотрим куда-то назад,
Жизнь по привычке отправив вперед.

15 сентября 1988 г.
 






* * *

Последние стихи, как осень, неизбежны.
Они уже пришли - последние стихи.
Они в черновиках набросаны небрежно,
Совсем еще слабы, совсем еще тихи.

Я ленты затяну, я брошу это дело.
Я завяжу на всем, что мне мешает жить.
Я душу растрясу: пусть воет, раз не спела,
Хоть волком на луну, но чтоб не позабыть.

Мне тошно самому, плевать на все иное
И, как схожу с ума, пишу, пишу, пишу.
Последние стихи сожгу или зарою,
Уеду в монастырь и душу придушу.

Так вот: когда я зол  и к горлу нож приставил,
Когда дела мои совсем уже плохи -
Быть может, вспомню я, что их тогда оставил:
Не смог, не дописал последние стихи.

15 сентября 1988 г.
 
ЛЕБЕДЬ БЕЛАЯ

Лебедь белая в чистом озере,
В чистом озере чистит перышки,
Чистит перышки - обронит перо,
Уплывет перо в речку буйную,
В речку буйную, в речку темную.

Озарит перо лесных жителей
Светом зореньки раннеутренней.
Светик зореньки раннеутренней
Подберут лесные те жители.
Унесут в леса беспросветные,
В чащи-ельники буреломные,
По-над реченькой распростертые -
Светик зореньки раннеутренней.

Ели синие клонят макушки,
Речка быстрая гонит камушки.
Гонит камушки из-под той земли,
Из далекой той голубой дали,
Из-под тихого того берега
Затонувшие корабли,

Где резвится моя лебедушка,
Бед не зная, печаль не ведая,
Взором гордая, пухом белая -
От дымов городов вдали.

Камыши кругом окоемные,
Высоко стоят непоспелые.
Неразумные люди темные,
Не губите вы лебедь белую.


В хрустале - воде отражается -
Заволнуется, залюбуется,
Заворожится, заколдуется
Лебедь белая - белым мрамором.
Чисто озеро не всколышется,
Небо тучкою не подернется,
Звезды глянут и очаруются -

Сберегут ее, упасут ее
От уродства людского племени -
Птицу гордую, лебедь белую.

17 декабря 1988 г.



* * *

Закружи меня хоть в чем:
В белом танце, в белой вьюге.
Положи мне на плечо
Эти кисти, эти руки.

Пусть настанет тишина -
Среди чуда звуки зыбки.
Я - колодец, и до дна
В тишине твоей улыбки.

Закружи меня чуть-чуть,
Но быстрее тоже можно.
В этом танце отдохнуть
Невозможно, невозможно.



Кони звездные лихи,
В белом снеге тонут сани,
Кружат белые стихи
Пред глазами, пред глазами...

Закружи меня хоть в чем:
В белом танце, в белой вьюге.
Положи мне на плечо
Эти руки.

В тишине падет звезда
На серебряные кроны,
И в рассвете города,
Как старинные иконы.

Лики ясны и светлы,
Но зачахли от разлуки.
И всего прекрасней ты:
Эти очи, эти руки.

И всего прекрасней ты:
Эти очи, эти руки.

18 декабря 1988 г.
 









* * *

Все те же слова - не сыскать мне иных.
Других мне уже не добыть.
Слов мало, а как человеку без них
Страдать, и творить, и любить.

На грешную Землю спускалась не раз
Мадонна прекрасных очей.
И люди не смели поднять своих глаз
И падали ниц перед ней.

Не знаю, быть может, святая и ты,
И я б не поднялся с колен.
Но нет во мне слов описать красоты,
И тем я наказан, что нем.

1988 г.
 
ВОЛЬНЫЕ ЛЮДИ

Вольные люди, вы улетаете -
Я остаюсь.
В дымке серебряной скоро растаете,
Смоете грусть.

Где-то вам землю дадут хлебосольную,
После дождя.
Скоро и я отыщу свою вольную -
Ждите меня.

Сеять вы будете радости первые.
Пусть наперед
Счастие вечное нива безмерная
Вам принесет.

Души вы верные, други сердечные
Первого дня,
Жизни вам ясные и бесконечные -
Ждите меня.

Мир наш от края его и до края
Страшно велик.
Горько, но, может быть, и не узнаю,
Где ваш родник.

Но улетая, да улетая
Прочь от огня,
Сердцем услышьте, вздох принимая:
Ждите меня!
Ждите.

11 декабря 1988 г.
 





* * *

Спят глубокие сугробы,
В солнце мартовском сияют,
Крутобровы, белолобы
Еле слышно увядают.

Тихо падают снежинки,
Как беззвучно они тают -
На веселые поминки
В сини реки убегают.

Где-то ива плачет в иней,
Манит лес стеной мохнатой,
Белый дым из труб подымет
Ветерочек сыроватый.

Сыроватый, тепловатый,
В гневе веток не ломает.
Он над вешнею землею,
Над былинкою лесною
Чудным звоном проплывает.

12 декабря 1988 г.
 



* * *

Порой мне кажется, что ничего здесь нет,
Что все ушло, растаяло, пропало.
И я живу тому назад сто лет,
А то, что есть, забыто и увяло.

Я удивлен, что мир так полон мной,
Хотя кругом затишье и далеко,
Как будто позабытый, но родной,
Гуляет колокольчик одиноко.

Уверенный, с улыбкой на лице,
В чужие жизни вкрался незаметно -
Я, как пчела, летящая к пыльце,
Я очарован легкостью момента.

Я - тень, не облаченный ни во что,
Я сквозь людей иду совсем прозрачен.
И все глядят сквозь тайное ничто,
И только я один не одурачен.

Не студит ноги мокрая земля,
Не тяготят ни тяжесть, ни заботы.
Я ощущаю гений тишины.
Все звуки пропадают, не начавшись.
Как будто достигаю вышины,
Куда-то в Мир неведомый умчавшись.

январь 1989 г.
 

НЕУДАВШИЙСЯ ФИЛОСОФ

Мне кажется, уже не кончится зима.
И будет снег, а я всю жизнь, как пленник,
Из окон дома буду зреть дома,
Как в воскресенье, так и в понедельник.

Художники писали этот мир -
Какие краски были вековые.
А те слова и корни -бер и -бир
Как будто дети, только не живые.

Я жизнь глотал бы, как дешевый снег,
Мне все понятно, что не прописное.
Меня давно украдкой тянет в бег,
Куда-нибудь от всех с самим собою.

Но в окна дома серые дома,
Но вместо солнца - стильная пороша,
И я сижу и брежу от ума,
И не могу найти себя в хорошем.

Зима пройдет - болезнь проходит вся,
Когда она тебе осточертеет,
Спокойная и теплая земля
Оттает, отомлеет, занемеет.

Мне от зимы брести и до листвы
Куда-то по асфальту безнадежно.
Над небом милицейские посты
Мне путь укажут просто и надежно.

23 февраля 1989 г.




ИСПОВЕДЬ

Одной ногой в могиле, другой ногой в психушке -
Сегодня гроб забили, а завтра закопают.
Держите меня за ноги, медсестры и старушки,
Я мир ваш незабвенный навеки покидаю.

Садите меня на цепь, колите меня серой,
Заламывайте руки, выламывайте зубы -
Не будет вам от трупа покорности и веры,
Я умер, и в улыбке застыли мои губы.

Снесите меня тихо на кладбище под ели,
Заройте меня ночью, забудьте про могилу.
Мы тоже жить хотели, мы тоже пили-ели,
Ну вот мы и поспели ко мне на панихиду.

Потупимся, ребятки, затушим папироски -
Не то что неприятно, но даже и неловко:
Сегодня ваш товарищ ушел (без всякой сноски),
А вы не допахали до этой остановки.

А я ведь говорил вам, да только вы не вняли,
Что жизни молодые напрасно мы сгубили:
Мы на судьбу чихали, мы на себя пеняли,
И что же мы в итоге, в итоге получили?

Теперь по наши души врачи и санитары,
А по ночам нас душат отчаянные крики.
Мы боли не стерпели, мы убоялись кары -
Валились в изолятор полумертвы и дики.

А кто-то скажет после, цинично и с усмешкой,
Мол, дескать, так и надо - как все мы умирали.
Я буду сыт червями. Стонать во тьме кромешной:
И мы свое имели, и мы свое не взяли.

В России - деспотия, в России - самогонка,
В России пьешь до точки, а колешься до смерти.
И от кого осталась последняя воронка,
А от кого - затяжка той самой белой смерти.

8 марта 1989 г.



ПУТЬ

По ночам отдыхаю:
Мне снятся сады,
Голубые моря, одинокие льды,
Где всплывают дельфины
Сплошной синевы
С глубины и откуда-то
Со стороны.
Плавниками прибрежные волны кругля,
Они смотрят мне вслед, они любят меня.
И я к ним возвращаюсь - дарю, что могу,
Предлагаю гостить на моем берегу,
Чтобы слышать их плеск
В глубине, в тишине,
Чтобы видеть их блеск
На ближайшей волне,
Чтоб спокойною думою
Жить по ночам,
Чтобы сажень косая достала плечам,
Чтобы радость влилась
Во все поры души...
Я их жду, я скажу себе:
Ты не спеши,
Мы успеем, еще до заката - века,
Будет скорбь велика
И печаль глубока,
И печать наложит
Чья-то злая рука,
И в сердцах будет жить
Трескотня дурака -
Мы успеем, нам участь дана свысока -
Будем драться,
И смерти не выбить
Клинка.

5 марта 1989 г.
 
ФИЛОСОФЫ
(На могилу Ф.М. Достоевского)

Перевелись философы давно:
Над ними крест поставлен гробовой.
Кто из руки не выронил перо,
Тому скрутили руки за спиной.

Потом пришли иные племена -
Уже не тот удар, не тот настрой.
На мясе замешались времена,
И страх осел в коробке черепной.

Философы, продажные, как псы,
Придворные дворняги без хвоста,
Смотрели с восхищеньем на усы
И целовались в алые уста.

Уже читали только по слогам,
Зато с рублем, всегда на высоте.
И недостойно падали к ногам,
Увы, совсем не к Вечной Красоте.

Я не бегу, не жалуюсь, не лгу -
Я задаюсь вопросом бытия,
Я гну в подкову страшную дугу
С задачей, где же смерть и что же я?

Кто я на вечереющей земле,
Скормленной без остатка воронью?
Каким патроном лягу я в стволе,
Чтобы продлить, Россия, боль твою?

6 марта 1989 г.
 

* * *

Не хочу держать себя в монастырской крови:
Если б захотела ты, я б в колени бухнулся,
Я бы гордость променял - на ее, трави,
Я бы о земь головою, не жалея, стукнулся.

Выдирайте меня с корнем из земли сырой -
Я, как ясень молодой, зеленею нынче,
Зеленею, распускаюсь с майскою грозой,
В меня дождик-недоросток мокрым пальцем тычет.

Отучите меня думать - буду чувствовать
Всеми порами коры, всеми жилами.
Расцветает моя глушь, бьется хрустами,
Наполняется она новожилами.

Я диковинку свою - озорство храню,
Чтобы листья молодые ветром пробовать,
Я зеленые побеги из ствола гоню -
Пусть на воле расцветают, не под робою.

Все богатства мои - скрытые, зарытые,
На мой самый лучший час припасенные,
Я раскладываю, щедрые, омытые,
Непорочные, прекрасные, зеленые.

Забирайте ж все - красота моя,
От поленышка и до донышка,
Загрусти, умрет, пропадет за зря -
Не пришло ко мне мое солнышко.

14 марта 1989 г.



В. ГАЛКИНУ

Всеми фибрами черной души
Я скажу тебе: «Потерпи, погоди, не вой!»
Пусть твои стремена порешены,
Пусть твой ветер гуляет дурной и злой.

Пусть сегодня весь снег широты Земли
Опустился на сад твой, зеленый чуть,
И гнилые ворота твои вросли
Ледяным издыханьем в могильную грудь.

Нету правды и мира - ушло всуе.
Пусть все так: и в башке ковыряй - ни грош.
Ветер бродит в опухшей пустой голове,
Ни пригоршни в нем золота не соберешь.

Даже хуже, чем было, - в ногах провал.
Все дороги завьюжило за тобой.
Даже больно, погибельно ты устал.
Даже кажется - мертвый, а не живой.

Но пока еще друг не сошел с ума,
И гитара твоя за грехи скулит,
Даже радостней будет, если сума -
В темный день, что безвременье просквозит.

Белый сад твой цветет и кудрявит лист.
Грубый лед можно камнем со стен сколоть.
И монетки сшибает дурная жизнь,
Пусть шарахнется время в безумную кровь.


Это счастье твое - пить огонь с листа.
Электрический шок по нервам пускать.
Пусть бушуют раззвонные колокола:
Это счастье твое - умирать и вставать.
Пусть бушуют колокола:
Это счастье твое - умереть и встать.

26 июня 1989 г.



1990 - 1991 гг.


* * *

На меня смотрит с грустной улыбкой
Итальянская донна Джоконда.
На портрете нет никакой рамы,
Значит запросто можно выйти
И гулять пять веков по свету,
Каждый раз встречая кого-то,
И для каждого есть улыбка,
Приглашающая в вечность.
За спиною пылит дорога,
И дымятся туманом скалы,
И вдали начинается небо...
 








* * *

Для прозябанья сооружены все города.
В них рай - не рай, дыханье - не дыханье,
Желудок трупа, мутный взгляд лжеца
И в глубине стесненное желанье.

Вся жажда чувства, свойственная нам,
Вся воля праха к своему созданью
Есть в палаче, что, приступив к щипцам,
Торопит жертву к нужному признанью.

И дальше лес, и страшный лес вокруг,
Где не доищешься ни выхода, ни входа,
Где дверь, но в непонятный людям круг
И не в ущельях мозга - в безднах рук
И в красоте покоится свобода.

Нас нет там нынче, и неясен звук.
 




ОН И ОНА

То ли жизнь, то ли смерть,
То ли запахи слез на петлицах.
Там, где шли по колено в грязи,
Прорицала дорогу луна.
Но он верил во что-то,
Он делал колеса и спицы,
И дышала в ладони,
Дышала в ладони она.

Все бы было тюрьмой, преждевременным тленом, могилой,
Было главное в том, как ответили руки ее.
Ее имя, как снег, и он помнил, что в имени было.
А потом он сказал, что Она и судьба - это Все.

Говорил, что война, словно бирка, привычная к телу.
Значит, слава Иисусу, не только сухарь да вина.
Говорил еще: «Жизнь - это вовсе не случай, а дело», -
А портрет ее лучший повесил напротив окна.

В это время в пространстве, над Миром, над Миром
Распускались огни и цветы, и ложились снега.
В это время был Гамлет, как соль на глазах у Шекспира,
И вакансия духа на время поэту дана.
 







* * *

Из раздвоенной чаши окна
Пьешь небесную синюю муть.
Слишком жарко натоплена печь
У раздвоенной чаши окна.
Под желтеющим куполом стен,
Под беленым пятном потолка
Руки вытянуты до колен,
Словно судорогой сведена,
На колене лежит рука.
Отражаемся в тесноте.
Слишком жарко натоплена печь,
Мы струимся сквозь слой стекла
И теряемся в темноте.
Но зачем так напрасна речь?
Я прошу: принеси воды.
В уголках твоих губ тоска.
За окном чужие следы.
Взгляд надломлен о край стола.
 






* * *

Неизлечима сладкая болезнь:
Она, как море, плещется по венам
От сердца к сердцу, от виска к коленам,
Чтобы забыть про страх, завет и честь.

Чтобы забыть про страх, завет и честь,
Своя корысть, как жалкая забава,
И в странный мир не проникает слава,
Когда другое чувство в мире есть.

Когда другое чувство в мире есть,
Как две реки, с тобою мы играем.
И эту песнь, как волны, повторяем -
Мы ниоткуда и уже не здесь.

Мы ниоткуда и уже не здесь,
И вот оно накрыло с головою,
И мы уже единое с тобою,
И кажется, мир покачнулся весь.
 







* * *

Все одною печалью засыпано -
Невеселая спит сторона,
И зима надвигается лютая,
Будто мы отыграли сполна.

Мы играем, нас мучит бессонница,
Любим мы, выбиваясь из сил,
Этот мир, где живет Богородица,
Где однажды Христос нас простил.

И уже ничего нам не надобно -
Невеселая спит сторона,
И любимая в доме одна.

Вдаль глядим мы все пристальней, пристальней -
Где-то там, в заметенной дали,
Наша новая юность хоронится,
Наше юное сердце болит.
 






* * *

На пригорке вьюга мечется -
Распростерла рукава:
Кто-то ножичком калечится,
Кто-то строит Покрова.

На душе тоска бездомная.
Руки к небу протяну -
Подарите ночью темною
Хоть единую звезду.

Слабым людям в утешение,
Гордым - перстень золотой,
Юным - пьяное кружение
Над весеннею водой.

И покойнику для савана
Выткешь шелковую нить...
Мне же ничего не надобно -
Разреши поговорить.
 






* * *

Умри. И сумерки растают
В своем обличье снеговом.
Смотри, как тени исчезают,
Рассевшись чинно за столом.

Они глядят тебе в глазницы,
И жуткий холод сквозь тебя.
И ты прекрасно знаешь лица,
Все до единого любя.

Какой-то хохот обреченный
Среди морозного огня:
Ты, не умерший и влюбленный,
Смотри - они же ждут тебя.

Как жаль, протягивая руки,
Уже не находить ответ.
Не стоят шутки эти муки -
Приятель, нет тебя, их нет.
 









* * *

Огонь поет. В однообразном танце,
Сменяя день и ночь,
Цыганки, скоморохи, оборванцы
Уходят прочь.

Целую луч и оставляю пепел
На рукавах.
Но каждый миг нелепей и нелепей -
Целую прах.

Жизнь ослепительна, прекрасна и жестока:
И тьма и свет.
Но тает след ушедшего пророка:
Исхода нет.
 
РЕКВИЕМ ВРЕМЕНИ

1.
Снова ночью проявляется
Старая привычка не спать,
Дирижировать странную музыку,
Руками махать
Над бумагой,
Вновь возводить свой крест,
Каменный,
С тюльпаном в руке -
Для любимой женщины,
Читающей в уголке.
Выходить на улицу ночью
И не дышать.
Так сто сорок весен пройдет,
И я буду знать,
Как лучшего друга,
Первый поток солнечного круга.
Выговориться на рассвете
Перед каждым окном
И уйти в свой лес,
Где я был в одном
Веке хранителем,
В другом -
Чьим-то сном.
Здесь
Старый леший по природе своей
Философ
Живет на елке и любит детей,
И каждый встречный ему родной,
Кроме двух,
Тех,
С ружьем и со злой головой.
Здесь время гораздо дольше, чем жизнь.
Здесь можно аукаться
Или играть в прятки.
Я узнаю
По взмахам ее ресниц,
По блеску глаз,
По сжимающей руку перчатке,
Что многое просто не нужно,
Что здесь давно
Понятие времени года
Заменено
Проявлением свежих чувств.
Здесь розовый куст
Прорастает из самых уст,
И ветер весенний
Над стайкой парящих птиц
Садится на лица
И выраженья лиц.

2.
Да, нужно не помнить о том, как растет трава,
Движение гадов морских позабыть и всех звезд в округе.
Послушай, старик, как к ненастью болит голова, -
Нелепые пятна на солнечном круге.

Ведь все мы стареем под ходиками часов,
И глаз утомляется сценою дня и ночи,
И в бритых висках, как падающий песок,
Бурлит то ли кровь, то ли вода, короче,

В стальные колодцы грез
Уходит последняя неизбежность.
Все остальное - в навоз, в колхоз,
В горячий чай и в беспутную нежность.


И чтобы в собачьих глазах уже
Не отражались и наши лица,
Мы уходим от времени, и в душе
Остается место, где будем длиться.

3.
Аист над полем раздаст привет.
Японец скажет о месте, которого нет.

Серое небо подернется кирпичом -
Не проболтается всуе и ни о чем.

В стеклянных киосках расстрелянные цветы
Станут символом пустоты.

Жизнь перевернется, как порванный мяч.
Отдаст концы весенняя птица грач.

И всюду, где время окончит бег,
Выпадет снег, снег, снег.

4.
Откуда взялась разлука? Какая-то часть души,
Опять оторвавшись, уходит в дождливое небо.
И вот, разбежались: ну, хотя бы пиши,
Хотя бы приветствуй, целуй. Впрочем, мир не без хлеба,

Не без добрых... Сырой огонек у глаз:
Все прощаю тебе, а ты мне - это долгая память.
Качнуться, как в лодке разок, - ну, вот видишь, Бог даст,
Все глаза в небеса на прекрасное синее пламя.
 







* * *

Скрыть свой сон в берегах -
Отдохнуть и прилечь
Среди выцветших трав
На озерное дно.
Пренебречь.
Затонуть.
Птицы пусть поют там.
Здесь мне рыбы расскажут
О страшной
Любви к небесам.

Голубоглазая муть.
Ледяные глаза.
И волна за волной
Бирюза -
Глубиной.
Друг, зачем небеса,
Когда ближе покой,
Когда слаще покой?
 




* * *

Свисти в сломанную свистульку -
Все уже было.
От гари и пыли делалось горько -
Осень умыла.

Жили вечность,
Пили ковшами, пели, любили.
Всех приводила бездонная млечность -
Туда уходили.

Наши дороги, мечты, обманы -
А дело немое:
Камень щербатый и безымянный,
Сущий в покое.

Мельниц, движений, круговоротов
Катится жернов.
А после времени только остов -
Черные жерла.

Крохи с ладони склевали птицы.
Что за забота?
Камень - забвение, жизнь -  страница,
Слово - немота.
 
* * *

Я иду к гибели,
Я малюю последний холст.
Голубые мечты,
Но кончается голубой.
Можно открыть окно
И еще перекинуть мост
До осенней звезды
Между мной и тобой.
И разгребая руками
Сгущающийся туман
Доплыть и поцеловать -
Пить молоко из губ.
Звенят колокольчики медные,
Трясется шаман,
И пока бьет бубен,
Я что-то могу.
Как казалось когда-то,
Еще на ступеньку вверх.
Вот посыпались стекла души -
Выбил ногой.
Улыбаясь улыбкой,
Которой не нужен смех, -
Я, шатаясь, иду
По воздуху за тобой.
Время, просрочен счет.
Природа, просрочен век.
В жаркий июньский день
Душа рвется в асфальт.
Я увижу твое лицо
Таким, когда падал снег.
Но почему и теперь
Хочется умирать?
 






* * *

За стеною, плача, дом стоит.
За решеткой радости разбит сад.
По ту сторону горя - тишина.
За околицей смерти - путь к себе.
За семь верст от начала вновь начни.
Переплывшему море - горя нет.
Посадившему дерево - смерти нет.
Перешедшему радость - радость вся.
За воротами совести - правды нет.
А в прихожую истины всякий вхож.
Долг заплаченный - камень с груди твоей.
Каждый облак на небе - верблюжий горб.
Нету розы прекрасней любви твоей.
Нет кухарки сварливей жены твоей.
Перемешаны вместе алмаз и пыль -
Нет алмаза прекрасней ее любви.
Чем ты дальше уходишь, ясней рассвет.
С каждым встреченным утром живей иди.
Роднику под сосной благодарен будь:
Он напоит в дороге, и жажды нет.
 









* * *

Пусты карманы мои,
Может быть, поэтому я пляшу так беспечно.
Черны кудри мои,
Может быть, поэтому я всегда улыбаюсь женщинам.
Солнце и звезды - колыбель моя и могила моя.
Может быть, поэтому в каждом простом лице - звезды.
Немногословие - речь моя,
Но ветер немногословней.
Каждый из вас в моем сердце,
Потому что оно - земля наша.
Цветок подношу к губам,
Знаю - он душа моя.
Целую красавицу - помню
Недолговечное в вечности.
На юг улетает стая -
Вот только сошлись,
А уж расходятся руки.
 
* * *

Найду ли силы, чтобы вернуться к тебе.
Ласточки гнезда вьют у самых вершин скалы.
Месяц, мой частый гость, не ходит больше ко мне -
Молвит: «Зачем я бросил тебя?»

Уж вечер меня гнетет - зажгу лучину скорей.
Красные угли раздую - страшен осенний мрак.
Утром рассвет с петушиного крика начнет,
Спросит, зачем я бросил тебя?

Чердачный сверчок перебрался ко мне домой,
Возле окон шатер раскинула мэйхуа.
Жду, когда дерево первый уронит плод,
Лодку давно смастерил, чтобы вернуться к тебе.

Силы меня покидают. Дождусь ли опять весны?
Серебряный иней отмель зацеловал.
Каждое утро слежу за теченьем реки,
Вытащил лодку на берег и трогаю звезды рукой.

ОСЕНЬ

Луна, как нищий, мне протягивает руку.
Холодная вода в реке застыла.
И время лодку унесло.
Цепь ржавую ладонями сжимая,
Забылся и тоскую о забытом.
Очнусь - опять о прошлом говорю.
Ничто не изменилось в этом мире:
Как говорил Су Ши, все те же вещи,
Все то же время медленно течет.
Зажгу фитиль и бабочек сзываю
На трапезу осеннюю свою.





ХУДОЖНИК

Все ближе к осени.
Приметы хороши:
Часы становятся ,
И стрелки опадают.
И тупятся его карандаши:
Художник спит,
Художника не знают.

Он брызги краски со стены не стер,
Он пролил банку золотой гуаши,
И спит, облокотившись на ковер,
Он осень ждет, а осень рядом пляшет.

Холст чист, как будто память у детей
Лет в семь - а в голове все блики, тени.
Там собралось так много сентябрей,
А в сентябре всех больше откровений.

Имбирный лес шутя ломает ветвь,
Все дарит и ничто не отнимает.
Рука рисует избранный сюжет,
Художник спит - художника не знают.
 


ДОРОЖНЫЕ ЗАПИСКИ

Я холода дыханье ощущаю:
В моих глазах зарницы,
В этих - бездны.
В моих - шары надломленных зрачков,
Тепло родного очага,
Но в этих - лишь бельма.
Сломана судьба -
Мне не связать мгновений.
Не вяжет лыка мой язык.
И, кажется,
Тот в самом деле пленник,
Кто больше всех привык.

Все поезда свистят:
Гудки, гудки, гудки.
По вешнему звонят:
Свистки, звонки, свистки, звонки.
А рельсы невпопад,
Впритык да наугад -
Качаемся.
Какая тьма за окнами,
Да красный семафор -
Кончаемся.
Во истину,
На рельсы, под колеса.
Я все сказал:
«В тупик уходит поезд
Москва-Чернигов,
Мой вагон - десятый».




Со-чувствие и со-страдание -
Простые чувства,
Но куда до них:
Все степь да степь,
Да пусто, пусто, пусто.
Пусто в сердце от песни веселой,
Еще стучат колеса,
Значит жив.
Десятый номер,
Отзовись, кто жив!
Все косы твои, все бантики, все прядь золотых волос -
Обрывками.
Вагончик мой зеленый,
Пусть детвора бежит вслед за тобою,
Как за солдатом, что уходит на войну.
Я люблю вас, как дерево,
И на земле и на небе.
Я несусь к вам, как поезд,
Гудками, свистками, звонками,
Гудками, свистками, звонками.
Все поезда похожи на слонов,
Трублю вам это,
Тороплю вас к этому,
Дарю вам это,
Люблю вас в этом,
Живу в этом,
И иссякаю с каждым прожитым километром.

Вся осень в золоте, а не иначе.
Все небо в звездах, и не может быть иначе.
Вся любовь в женщине, в ком же еще?
В мужчине стремление - к осени, к звездам, к женщине.

В зеленых, зеленых, зеленых вагонах,
Глядя в мрачные глаза,
Глядя в бельма, а не в глаза,
К вам обращаюсь,
Разговариваю с вами.

Шестое июля.
Где-то под Калугой.
Поезд Москва-Чернигов.
За окном темнеет.



ЯНКЕ ДЯГИЛЕВОЙ

Я не знаю твои глаза.
Я не видел твое лицо.
Ноя, присяду с тобой на лавочке,
Чтобы курить, глядя в землю.
От отсыревших твоих папирос
Будет стелиться дым,
Дым Отечества,
В нем что-то щемящее внемлю.

Ты глядишь в свой обратный путь
Выцветшим взглядом материка,
В который костьми лечь, как горькой березе:
Равнины, изгороди, дома, река,
Могилы, продрогшие на морозе.

Знаю, никак не сойдутся земные пути.
Правда лопочет вопрос, задаваемый ложью.
В место пустое и мимо хвалы не пройти.
Тайну соития с бездной познать невозможно.

Чаши весов наклоняются шумом измен.
Горе сгоревших омоет росою молчанье.
Смертью венчаемый в пепле вовеки прозрел -
Вечный ребенок, как радость придет на свиданье.

Обморожено сердце, как белый камень, -
Ни у кого не болит.
За девчонку с русыми волосами -
Ни у кого не болит.
Пляшешь и не чуешь, что под ногами -
Ни у кого не болит.
За вечно плывущих покоем с нами -
Ни у кого не болит.

Сыро: никто не пускает к себе на постой.
Лапой зеленой стучишь в потемневшие срубы.
Из глубины твои мысли встают и идут бечевой.
Над похоронной процессией скалятся желтые зубы.

Китеж расцвел, опустившись на самое дно.
Вот и пристроимся рядышком стайкою рыбьей.
Сколько печали прозевано! И ремесло
Смертное прожито - продана гибель, продана гибель..

Домой!
От поклонения грезам.
Домой!
Тяжелым, измученным и бесслезным.
Домой!
Поздним поездом, смертью поздней,
Домой.

Под Новосибирском идут обложные дожди,
И грозами смотрят на нас живые глаза оттуда.
 
СИМФОНИЯ МОРЯ

В последний раз
Меня поймали в сети.
Но не надолго:
Гром, и свист, и скрежет -
Дела мои,
Дыхание.
Смотрите:
Как только тьма опустится на землю,
И берега покроет бездна ночи, -
Ужасен будет облик,
Распростерто
Между огнем и чешуею неба
Я взбунтуюсь,
Я вырвусь за пределы.
Покинув русла, впадины
И ложе
Свое покинув,
Я подвину тело
И подымусь,
И мир перевернется.
Я - Море.
Я - спасение живого.
Я - рыба.
Братья мне и сестры -
Другие океаны и моря.
И что за звезд холодное сиянье
Вы принимаете -
Любимые мне братья -
Взошли из глубины и с ней сольются,
Когда во время Оно мы заполним
Всю котловину мира, все пределы.


Восстание –
Вот что дурную кровь
Мне портило,
Вот что меня мутило,
Что гнало меня бурями на берег,
Воспоминанье воли,
Жажда - взлом.
Расправить мускулы затекшие -
И в плавни,
И дальше -
Перевалиться из желанья в ясность,
Предположений отметая сеть.
Проснуться.
Пробудиться.
Врываюсь в недра
И бегу из них,
Как демон,
Из рая в ад,
Из ада - в никуда.
Кто видел смех в стене подобной плача,
Где остальные чувства пережиты,
Где порвано в бессмертие кольцо?
Взорваться,
Сбросить маску,
Быть,
Безмолвствовать,
Но в тайне превращаться и двигаться,
И ось вращать вселенной.

Но рабство -
Нет.
Не по душе мне хищные уловки.
Как в рабстве жить?
Как потакать вам, нищим,
Величье сна и отдыха морского
Принявших за свое величье?
Стальной окраской я блистаю рыбьей,
От многих лун,
Но это отраженье!
Я в бездну брошусь с краю,
И с головой на дно души
Я лягу.
Так трепещите ж, жалкие обломки
Слепых родов.
Так расставляйте ж сети
И ждите рыбу -
Я обернусь к вам
Бурей.

Меллас, 17 -18 августа 1991 г.
 



СКАЗКА (НОЧЬ)

Хмурый день глядит исподлобья.
Хмурый вечер.
Месяц, как смятый тюльпан,
В темной луже, как в ризе,
Облако режет его пополам.
Сквозь веки окна
Слабые свечи
Дрожащих фонариков.
На перекрестке -
Она.
В черном,
Чтобы быть до предела чистой.
Ей нравится цвет
Без изъянов
И без истерик.
Она француженка и фаталистка -
Эта ночь.
Глупая, милая
Верит
Еще в сказки,
В похождения Дон Кихота,
В то,
Что Летучий Голландец бороздил океан,
В свою раннюю гибель
На рассвете.
А к груди приколот желтый тюльпан,
А глаза еще эти:
Синие, добрые, нежные.





Милая Ночь,
Мы пройдем по высоким башням.
Из-под легкой ноги
Не сорвется ни камня.
И бросая на ветер слова,
Мы не будем помнить
Ни о завтрашнем, ни о вчерашнем.
Мы присядем на облако
Около спящих курантов
Слушать лепет звезды
С разговором ночного бродяги.
Стаи искр пролетят
И закружатся в ритме созвездий,
И распустится время цветком,
Алым,
Будто забвенье.

Спи и слушай,
Спи и лови
Надувные шары
Своих образов, мыслей, надежд.
Спи и мечтай.
Спи, усни...

Кто-то крыльями машет.
Ах, кто-то крыльями машет,
Так легко и свободно.
Надо выбрать поток
И за ними вонзиться в пространство,
Скорее...


Мы мятежные души,
Мы добрые души замков,
Тихих церквей на окраинах
Старых предместий.
Если хотите, мы эльфы
Словом, волшебники,
Если
Горем убитый, бредешь ты по улице мрачной,
Если печален, любовью своею томимый,
Только коснешься нечаянно ветки прозрачной,
Станешь любимый.

Звездный ветер
Кружит мне голову
И заставляет биться
Сердце мое в тишине.
И стучит оно
Все сильнее, сильнее,
Все жарче...

Слышишь, Ночь...
Эта осень в огне, это кровопролитие неба,
Но нам некуда деться:
У нас нет ничего, кроме корки подмокшего хлеба,
У нас нет ничего, кроме сердца.

Дело близится к полночи.
Тело близится к смерти.
Дух готовится выйти.

Я открываю дверь
Туда, где разлито сияние.
И через грязный двор
Пробираюсь на площадь.
Ваша тоска позади.
Говорит
И качает молчание,
И улыбается кротко
Сквозь ясные лунные очи.

Добрая Ночь,
Я пишу вам письма,
Рисую ваши портреты
На стенах публичных зданий.
Вы смотрите, читаете
И удивляетесь.
Вот чудак!
Но мы одного с вами рода-племени,
Тянем одну и ту же тяжелую лямку на свете,
И, когда заходит Солнце,
И пора встретиться,
Я скажу тебе вновь:
«Здравствуй!»

29 августа 1991 г.
 
* * *

Белизна. Ощущение полета.
Белое письмо от нежившего человека.
Я прикован к белой скале
Над бездной.
В сердце моем - огонь Прометея,
Но я - только пленник.
И хотя я почти дуновение,
Но я только порыв.
И стоит ли презренной гордости
То, что я обрывок неба,
Когда я не небо.
Я - обрывок белой бумаги,
Письмо от нежившего человека.
Я - поцелуй ребенка на белой бумаге,
Но я не ребенок.
Я - дыхание свежего ветра,
Но уже не ветер.
Не стоит трогать меня руками -
Я ваше воспоминание,
Хотя не умер.
Ваши дрогнувшие пальцы -
Я об них сломаюсь.
Ваша страдальческая улыбка -
Я так хочу рассмотреть ее.
Ваши сгорбленные плечи -
Как мне расправить их?
Упасть первым снегом,
Который я любил когда-то.
Растереть ладонями ваши щеки,
Чтоб они стали алыми на морозе.
Из моей бесплотности,
Которую я ненавижу,
Встать миражом, эхом,
Отчаянием.
Свалиться фонарным столбом
Вам под ноги.
Восстать столпом света,
Освещающим ваше забытье и кошмары,
Серые будни -
Вам не найти себя в них без меня.
Простите меня за то, что лишь тень,
Но, когда вы смежаете веки,
Я всегда с вами,
Потусторонним,
Пристальным,
Любящим.
Вечно ваш.

* * *

Пока отыщешь перо или кисть,
Опля - она улетела.
А я только и сажусь за письменный стол,
Чтобы описать ее появление.
Это мимолетное быстротечное мгновение -
Самое дорогое для меня.
И, если жизнь - это опадающие листья,
То я стою под самым деревом
И бережно вношу их в свою книгу.
Немногие записи, собранные мной,
Это она, она, она.
Про нее не ходят легенды.
Она тайна,
Но садовник, оставшийся после меня,
Срежет для нее самую свежую розу
В своем саду
С каплей росы на лепестке...
 




КОЛЫБЕЛЬНАЯ НАТАШЕ

Звездное утро качает ведро гулкого неба.
Сквозь решето осенних туманов
Сеется свет к изголовью любимой.
Вот и рассыпался мрак и пьяный угар
Ветреной ночи.
Больше не пляшет и не звенит
Шутовской колокольчик.
Спи, моя милая, тихо усни.
Больше не надо
Мыслей кружить фейерверк
В лунном загадочном круге:
Серый волчище дремлет в лесу,
Собака не лает,
Мудрый не ухает филин,
Лишь одуванчик поет
О фиалке в серебряном луге.
Кто шелковинкой идет лунатической ночью,
Кто растворяется в бьющих набегах и шутках прибоя.
Баюшки-баю,
Кто из них втайне не хочет
Просто соснуть на часок...
Сладко уснешь на груди -
Я с тобою.
Спи, мое чудо,
Радость и чувство.
 
ПЕСНЯ ЖИЗНИ

Когда с глаз спадает последняя, уже неясная дремота,
И не остается иллюзий,
И я вижу мир бестрепетным, величественным и свободным,
Как утреннее Солнце,
Я говорю ему: «Спасибо».
И говорю себе: «Парень, готов ли ты умереть сегодня?»
Тело же мое в ознобе и тоске,
Скрюченное на диване жалкое тело
Не хочет повиноваться.
Оно все еще не привыкло умирать,
Ему все еще не доступен блеск
Этой ясной жизни.
Нет не я избрал себе такое ремесло,
Но оно выбрало меня.
И я вгрызаюсь всем своим светом
В ночную тьму,
Потому что дух мой не выносит тьмы.
И, когда сердце горит,
Нет ничего страшнее, чем не повиноваться
Этому зову
И не петь свою песню.
Ведь ее звук вселяет надежду в слабых,
Ее звук приносит счастье и удачу несчастным,
Ее звук исцеляет убитых и больных.
И это мое единственное призвание -
Петь эту песню,
Песню жизни.
Вне карнавальных нарядов и масок,
превращающихся в прах,
Без надежды,
Даже у подножия неведомого,
Где твой голос слаб и звонок, как капля,
Нужно
Стоять и петь
Свою песню.



* * *

Череп предложен мне был вместо чаши.
Черные дыры безумных глазниц
Мне говорят, что давно уж не ваши...
Жизнь стала сном, ну, а сны не сбылись.

Как же мне пить? Этой доли железной
С горькой улыбкой не выпить до дна.
Чаша полна и кончается бездной:
Первый глоток - тишина и вина.
 
1992 – 1993гг.






* * *

Тихий снег
падает сквозь сомкнутые глаза.
Море
успевает заснуть раньше, чем кончен шквал.
Ушедшие в плаванье
тысячу лет назад,
Матросы застыли и не придут на бал.

Царевна плачет,
а слезы ее, как лед.
Лебедь не скажет,
что писано на роду.
Торжественно тонет
вмерзший в хрусталь осетр,
Словно «Варяг», плевавший на ерунду.

Все мы в молчании даже
оглушены.
Но из глубокой лазури
нисходит свет:
Голубь, и цепь золотая, и посох из той страны,
Где нет железного слова
и смерти нет.
 
«1»

Вот проходит поезд. Вот свист. Вот остается рамка времени. Большая картина с вечно бегущими существами и предметами. Вокруг звезды. Серебристый лик плачет. Тихий, спокойный, круглый, он покрывает полмира. Полмира покрывает ночь. И это все, что мы ведаем. Разве что голос одинокого человека, умершего миллион лет назад. Он молится «и за тех, и за других». Тишина. Звуки молитвы. Роса на траве. Прохладный песок дороги. Запах сосновых ветвей, сумрачный, настоявшийся веками. Вот мед, который пьем и мы , и боги. Чаша обходит столетия и собирает соты. И каждый от мла-денчества волен испить. Как на кладбище. Согласность. Все-вечность. Соборность. Собрана жизнь. Руки, ноги, кресты, мысли. Тертый песок. Тление. Почва. Бутон цветка. Нерас-крывшийся. Солнца еще не было. Он только мыслит, растет внутрь. Он не испытал радости. И потому молчалив и торже-ственен. Все полно предчувствия. Все соединено. Все вместе. Нет разлада нигде. Нигде не порвалась цепь. Спят лев и окунь, спит лисенок. Мы не узнаем, есть ли они. Оно не может сказать за себя. Лес. Изумрудный. Первозданность. Еще ничто не разделилось. Еще дерево растет из источника. Источник молочнобел. Слеп. Невысказанное «Люблю», как раковина со сжатыми створками. Жемчужина. Полная грудь женщины - начало мира. Жизнь внутри. Вне этого бред. Что такое смерть? Не знали. Не думали. Мы были. Всем. Оно было сущее. Спи, пастух. Спи, кочевник. Темна пещера. Темна душа. Земля. Воды. Огонь внутри. Земли. Расплавленная магма. Круто заваренное снадобье помешивает поварешкой сам господь Бог. На опушке леса засыпан костер. Уголь черен, как лицо мавра. Яго нет. Он вшит в землю. Вжит в жизнь. Будет. Как только можно все всасывается. Едино все - молчит все. Вот закон - категорический императив. Вот мораль. Вот ответ. И эхо: едино все. Сквозь сон человеческий. Полет бабочки на свет в глубине полушарий. Сверчок. «Баюшки-баю, баюшки-баю», - шепчет Богу его старая мать. Баюшки-баю. Плачет вода. Сквозь разорванную одежду падают звезды. Их много сорвалось. Пора стряхнуть. Вытри пот со лба. Возьми портняжную иглу, суровую нитку. Вышей человечка на рукаве рубашки. Нарисуй знак.

ТРИ СВЕЧИ

Три свечи  горят. Три разума выводят мелодию под колеб-лющимися основаниями облаков. Погружаются в неумолкае-мое, выныривают из подсознания в трепете трех колышущихся язычков. Змеиная грация раздвоенности. И вновь... Девочка-балерина постукивает ножкой о ножку, а руками выводит круги. Снежная серебринка не решается опуститься, и зависает в воздухе, и кружится вокруг другой. Двое сплетаются, а третий присутствует незримо. Полет снега тонок и сокруши-телен. Третий - пустое пространство. Свыше пусто. Лицо не-осязаемо. Небо. Не цвет, не запах. Потому около двух свечей ставят третью. Не соглядатаем. Вечным присутствием. Иску-плением невозможности допеть до конца, вывести общую златокарюю полынью и взлететь горячей мольбою. Тяжко за-пустелое. Не любит его природа. И души двух золотистым шаром уже подхватывает и уносит с собой третий - в пустын-ное и бездонное, кажущееся беспросветным, а потом вырас-тающее огненным серпом, воротами с медными сладкими ко-локольцами.  Наступает миг, когда снег падает на землю, по-крывая ее. А девочка-балерина перестает кружиться и, словно в раздумье или от усталости, присаживается на корточки и, ощущая еще движение, уже видит перед собой полукруг, сферу безумной, бесстрашной, привораживающей белизны... И вздрагивают длинные ресницы. Под ногами Земля, совсем небольшая, и она вертится. В сердце колокол медленно гудит тремя долгими тяжелыми ударами. И потом долго еще оста-ется. А потрясенное сознание умирает в этот миг от счастья.
 









* * *

Я вымучил тебя из ребер стиснутых,
Я все отдал за право говорить,
И вот теперь на языке немыслимом
Единственно прошу: убить.

Душа моя давно, как птица в небе,
У ней глубокий тонущий полет.
Лишь телу моему отпущен этот жребий
В молекулах цветка вершить круговорот.

Тогда я плещущей водою стану,
И мыльною луною растекусь,
И, наконец, Господь, приближусь к Океану,
И в хаосе всеведенья проснусь.
 
ПИСЬМО НАТАШЕ

Прости меня за все.
За долгую любовь,
Такую ж терпкую, как плачущий шиповник.
За то, что мы как бы чужие люди,
Друг друга не узнавшие черты.
За то, что я
Стою и не горю,
За то, что ты
Стоишь и не немеешь.
За то, что мы
Не обжигаем пальцы,
Не этим обожженные огнем.

Как нам,
Чье сердце вырвано отсюда,
Развеяно, распахано, вжито,
Сраститься снова тканями и костью,
И розовой подернуть тело кожей?
Как нам,
Когда свистит в хрящах
И в щели легких затекает воздух,
Обычно лгать и жить?

Любимая,
Я прядь твоих волос
Навек запомнил в этом нищем доме,
И я теперь простую быль земли
Хожу и собираю по дорогам:
Травинки, веточки, опавшие листы.
Мне жаль всего,
Ко всем я прикипел,
Во всем узнал тебя
И понял.
ПИСЬМО ИРИНКЕ

Рыбка, Иринка, милая,
Вот и мое письмо.
То, что уходит праной,
С дымом, с гортанным паром,
У людей и животных
Прорастает семью ранами,
В семь агоний сливаясь
Их, живущих, ноздрями рваными,
Чтобы в грязь хлещущих, бьющих
Струями алыми,
Губами
Донести любовь.
За один миг
Счастья, саттвы, прозренья, млечности -
Вечная жизнь,
Продавая тело, глаза, ресницы
Леденеющие,
Люблю тебя
В - не моей - как путь убегающей бесконечности,
Разбегающейся волны отстраненности,
Теплоте, свечности
Лица,
Лика,
Животворящего вещности,
Пьющую соль из рук Океана,
Льющую боль в страницу.

Прорицающего,
Болящего,
Рвущегося
В стынь, в -сти,
Дитя
Люблю
За то, что мы сумасшедшие,
Жалкие,
Стонущие,
Изреченные,
Вещие,
Вечные
Кровью звериной
И твоею душою -
Ровня и родня.



* * *

Колыхание тишины.
Звенящие шумы полей.
Семизвездное братство гор -
Вертикальная наклоненность света.
Столкновение каменных граней.
Искры брошенных зерен -Ли -
Белоштанных пахарей труд.
Всполох огня дерева -
Гнезд цапли горит хвоя.
Молнии белых колен - рви
Охранительный знак.
Ковш и Большая Медведица повелевают:
Бери седовласого коня и скачи.
Завихренья вселенских волос:
Предвестник - жженье в груди.
Жарких выпуклостей висок
Кругом идет пожара.
Атома и руки одна судьба -
Простираться в пылающем тигле шара,
В пролившемся молоке -
Ла.
МОЖЕТ БЫТЬ, СЕВЕ

Дальнего шелеста
Шорох понятней,
Но не скажу,
О чем...



НАТАШЕ

1.
С утра  не виделись.
У меня шумят
Тополя и клены.
Я соскучился по тебе:
По лицу, по запаху,
По рукам.
Ветви рисуют святое.
В пространстве окна - лазурь.
Она вместительней
Любого дома.
Приходи играть
В поцелуи,
Передвигать предметы -
Платье, зеркало, стул,
Плескаться,
Думать потоком,
Значит, как бант, не думать,
Быть цветком,
Если он в небе,
И маленькой девочкой -
Дюймовочкой,
Раскрывать лицо,
Когда все - сквозь,
И мы -
Это вечное таянье
И легкое умиранье
В вечерней заре.

2.
Провожал.
Встречал.
Выходил на улицу.
Смотрел.
Все было и не сон, и не бред,
Но как туман.
Хохоча,
Ехали машины,
Я слушал порывы ветра,
Мне казалось: предзнаменованья.
Я говорил всем: «Тише».
Палец к губам.
Свист.
Шепот.
Шорох.
Теньканье.
Хлюпанье.
Разбегающиеся ноги.
Гам.
Чад.
Рыдание.
Удар по клавишам.
Хруст позвонков.
Я повернулся к чему-то лицом:
Рядом стояла ты.
Мы смотрели.
Шар.
Взгляд скользит,
Как ладонь по ткани,
Прозрачный,
Легкий,
Тягучий.
Сгущенное молоко без вкуса.
Очень длинная галерея.
Стук.
Плеск ведра на дне колодца.
Шум катящейся воды.

3.
Я не имею себя.
Я имею тебя.
И там - в самом воздухе -
Жизнь.
Глаза смотрят вверх,
И корень волос пропускает свет,
И мы летим.
Я наполнен тобой,
Как свечением,
И я вижу,
Как ты раздвигаешь руки, -
Проходят годы,
Но вихрь неразделен.
Ворвался псалом.
Мы тихо поем.
Колеблются ночь и мир.
 







ОСЕНЬ СЕРЕБРА

Осень серебра
Вся росой исписана.
Выплеском бобра
В саклях их отыскана.

Где течет водой
В сокровеньях прежних.
Валится толпой
Листьев на валежник.

Матерь всех ветров -
Оборотнем - птица.
И чалмой костров
Силится укрыться.

Спрячь сосновый жар
В просини их оке -
В отдых провожал
Звездные потоки.
 







РОЖДЕНИЕ ЖИЗНИ
(читая Бальмонта)

В бездонных проемах открылись неясные блики.
Отчалив, по озеру манят других отраженья.
И в водах сияющих движутся бешено крики,
Над сонным затоном, в котором ни сна, ни движенья.

Объятая трепетом, рябью застыла поверхность,
И вспять все предчувствия гонит, как ломятся звуки.
Но голос, высокий, как ветер, упал в беспросветность,
И столб торжествующий вырос смятенья и муки.

Орущего выдоха был между них промежуток,
А следущий вдох обозначил начало рожденья,
Где в сон, как стрела, вырывается имя из лука,
И лоно бессилия слепо раздвинуло стены.

Обретшего выдоха белый цветок распустился,
И пар поднялся, заливая туманом виденья.
В кипении волн сгусток жизни боролся и бился,
Дышал и дрожал, ощущая безумство рожденья.
 
* * *

Я верю Солнцу.
Щель трава -
Для солнечных ударов,
Легчайший пленный копит воск.
А на полметра ниже -
Хрустящих белых шевеленье связок
И ждущая мерцающая жижа -
Едящий рот и жаждущее семя.
И, если рыть колодец,
Чтоб вода
Наполнила и облака и руки,
То вот оно - начало корнесловья -
Кроветворящий орган - мука - глина -
Томительное к сердцу приближенье.
И камень - грозный матовый гранит.
Все, с говорящих птиц, рептилий, насекомых,
С крылатою слюдой и сетью глаз -
Вращались, как сосуд в руках гончара,
И пламенеющей животворящей силой,
Наполненною влагой и сознаньем,
Отсюда поднялись.
Но прочности предел
И их несовершенств условных слиток -
Есть Рдя -
Предродич родин всех,
Горящий вой полуночных материй,
И сердце жизней кратких,
И душа
Всех млечных, всех дорог, путей, исканий,
Что встретились с душою человека,
Вступив с ней в боль, сродство, борьбу.
Пороги -
И это.
К Солнцу нить ведет,
И ночью
Присутствует оно и бдит.
Дыханьем
В его дыханье лейтесь.
Слухом
Пронзите воздух, падающий в грудь.
Услышите, как в нем кипит и брезжит,
Как все рыдает в мире и смеется.
 





ОТСУТСТВИЕ

Тонко.
Скрипка латает дырку.
Вот и пуста
Пустая каморка.
Лайковость рук,
Знакомость,
Волнистость дыма,
Извилистость ветра -
Остались где-то.
Тишина Эвридики.
Орфей беззвучен.
Течет недвижность.
Летит безмерность.
Цветет безвстречность.
Легкими мановениями
Ноги ходят,
Потолок топчут,
Про себя бормочут.
Даже не тени -
Стикс и лодка,
Харон-перевозчик,
А где поверхность?
Туман. Бесцветность.
Безглазость выпученной воды.
В руке пустая монетка.
 
ПОГРУЖЕНИЕ КИТА

Омывающее море
Телу кита упругость
Приносит.
Поглощающее звуки,
Кроме трубного
Баса.
Но в мощных извивах,
Изгибах
Ломающейся среды -
Испуг и отступление.
И ровное погружение
Стремительной быстроты.

С пляскою двух
Плавников сзади,
И звоном брызг
И стекающих капель,
Взмахом
Одно мгновение раня,
Втекаешь в иное,
Входишь как
Имеющий право,
И глазом, видящим
В обе стороны,
Втягиваешь пол-океана.

Водоросли, мелкая рыба -
Аквариум. Рослый
Путешественник,
Зачерпнувший в себя,
Трубит,
Где заходится плачем
Синий кит,
И плоский
Берег с вымытыми костями
Встречает рыболова.

Кромка льда
Отслаивается
От биенья
И плывет,
Где светлеет небо.
В чернильном, насквозь продутом.
Глаз узнает знакомое -
Больно кольнуло нервы -
Искра попала внутрь.

Распластаннейшее животное
Качается в мире.
На подпрыгивающих волнах,
Лишь боком,
Лишь мерно, играя -
Выстукивает счеты,
Как маятник,
То, что лишено основы
В голове,
И трубит,
Долгим протяжным
Задевая
Движением
Сгустки плоти,
Кусочки,
Маленькие кусочки
Воздуха.
И в молящем
Как бы поклоне
Исхитряется
Вытянуть молнию -
Утонуть
В глыбе полного покоя.

Поднимается столб
На верховине бури,
Соленой, живящей.
Приветствуя,
И из горла ревом
Затопляет
Считаемое нами настоящее,
Показывает два плавника
В насмешку -
По правому борту
Он уходит.


ДЕРЕВЬЯ ВЕЧЕРОМ 24 ФЕВРАЛЯ

В вытянувшихся деревьях,
Струнами легших на,
Прилегших на холст двора -
Воздух,
Ведающий и быстрый,
Крупинками прозрачными подымающийся,
Дружно перевивающийся,
С воздухом над.
Стоячая белизна
Берез и сугробов «в тени»,
Берез с черными ветвями,
И растянувшаяся, просто
Хозяйская тишина:
«Тише, тише» -
Чьего-то неробкого слуха.

24 февраля 1993 г.

ЛЕШИЙ (ИЗ НАЧАЛЬНОГО МИРА)

Вот он качается - огромный леший.
Сел. Превратился в слепящий шар.
Стал по стволу взбираться.
Рядом лестниц винтовых
Анфилады
Вкручиваются шаг в шаг.
Из-под ног,
Из-под грузных сапог,
Из-под легкого тела -
Истекало пространство.
С животным,
С сучковатым балбесом своим,
Он идет,
Перекрещенным лбом
И косматою головой
Прорубая сухую долину
Для живота и для древа,
Ветра, дождя.
В огромной ручище
Появился росток
И шершавый язычок
Стебелька.
В пол-оборота рука поднялась -
Выгнулась лебедью,
Сохранила движение,
Но смысл его
Для нас затерялся.
Что там роилось для него
И что стояло на месте?
Сам он был всем этим.
Так и застыл.
 









* * *

Это уже не детство, и это уж не весна -
Картины из Апокалипсиса на грядущий сон.
Какая-нибудь елка махнет на меня крылом,
И меня утешит знакомость ее лица.

Краешек поля на ощупь и по ноге -
На глаз я измерил, сыра ли еще земля.
Но мне и здесь доступно все то, что вне,
И я сижу на койке, губами не шевеля.

Он сидит - скажите - а перед ним стена.
Но еще помимо вещей и стен
Слух и взгляд мой помнят, что тишина -
Виновница перемен.
 







ЮНЫЙ МОЦАРТ

Распадаясь на молекулы -
Врывается в атлас.
Вдруг вспорхнет рукою женскою
В покойный реверанс.

Смута времени нечаянна -
Можно голову поднять:
Вся в путях лежит вселенная,
Как нотная тетрадь.

Но волною звуков, бездною
Надвигается она -
Раскаленная, отверстая,
Прохладная до дна.

В ней качается бессонница -
Между ребер утонуть.
Как собрался путник в путь:
Долгий путь его - бездонница.
 







* * *

То, что должно умереть,
Пусть умирает, смерть,
Разъединяя цепь,
Освобождает твердь

Духа от нечистот,
Лишнего багажа.
Пусть остается тот
Мир, где твоя душа -

Облако или снег,
Дерево или бег
Тонкий, лазурь икон,
Переливаясь в звон

Гулкий, без единиц
Нуль, колесо без спиц,
Сломанного стекла
Смысл в паденьи лба.

9 апреля - 12 мая 1993 г.
 
* * *

Потом ничего не будет.
Надо привыкнуть.
Вот этот стол деревянный.
Батарея с горячей водой.
Можно сделать три шага, четыре.
Коленей шарниры.
Осанна - движение плоти.
Все мы - сироты вселенной,
С собственным телом - ребенком
Нянчимся, зная, что скоро умрет.
И безутешны.
Мгновение горя -
Жемчуг в глазах неподдельности.
Самое чувство в бесцельности:
Пьяный мудрее поэта,
Пьяный пустился бежать за цветком.


* * *

Мы будем деревом с одним листком,
Вместо сгоревших и срубленных.
Мы будем пагодой и фарфоровым человечком,
Вместо лежащих во рвах.
Но если нам снова приснится,
Что огонь воет у нас в животах
И мы бьем под дых -
Никто не ответит нам.
Только где-то
Усталая девочка
Склонится перед Буддой,
Но захочет ли она
Стать нашей матерью?






* * *

Мое поколение уходит.
Оно остается
В жемчужных травах,
Утирая кровь на груди
Умной рукою.
Дано быть ребенком,
Едва прозревшим
Перед Богом,
И воином перед врагом.
Мы были смелы, как ахейцы,
Ночь и утро
Смешали нас
В одной полынье.
Горит
Наша взятая Троя.
Мы спим
В поле.
И волны
Моря
Докатываются
До нас.
 






М. К.

Здравствуй.
Еще раз здравствуй.
Так хотелось сказать
Длинное слово.
Чтоб шелестело
И было твое.
Но и в коротких словах
Не узнать нас.
Все же колодец.
Журавль над колодцем.
Длинные черные воды.
Ничего мы не видим.
Ничего мы не слышим.
Ничего мы не знаем.
Лишь изменяемся:
Ты или я,
Я или ты.
Вечер. Закат.
Немо и ало.

август 1993 г.