Грозовой Ангел

Юношей довелось мне застать некоторых старожилов нашего храма – стариков, ходивших в него еще до войны и знавших старое духовенство. Таким был дед Михей. Когда я начинал прислуживать в алтаре, он ходил уже крайне редко, в основном в большие праздники. Седой и белый как лунь, он производил впечатление старичка, давно пережившего, какой бы то ни было возраст. Помню как наш простодушный отец Петр, разговаривая в день победы с дьяконом об орденах и медалях, громко шутил: «А вот дед Михей, у него небось и за Бородино медаль найдется». Михей, или Михеюшка, вызывал неизменное наше любопытство еще и тем, что знал множество баек и историй. И мы, алтарники и иподъяконы, пользуясь случаем, всегда старались окружить его и «вытянуть» какое-либо из его знаний. Особенно в благостном настроении дед Михей бывал, когда причащался Святых Таин. Так было и на праздник Архангела Михаила. Обедня отошла, праздничный молебен заканчивался и мы, завидев, что Михей еще не ушел, но сидит на скамеечке слева от северных дьяконских врат, окружили его.
- Со святыми  тайнами, дед Михей! – почти хором начали мы.
- С днем небесных сил бесплотных!
- С праздником Архангела Михаила!
- С днем ангела! – Продолжил каждый из нас уже порознь.
- Спаси, Господи! И вас всех с великим днем! – Промолвил в ответ прихожанин. – Великий день! Все святые ангелы ныне чтутся, какие ни есть.
Голос его был громкий, какой бывает у глуховатых людей, но звучный. В прежние времена Михей пел на клиросе и читал.
- Ну а вот ты, дед Михей, жизнь прожил и при храме всегда, а Ангела, наверное, никогда и не видел. – Промолвил Игорь – молодой и неугомонный курносый иподиакон в новеньком черном подряснике.
- Да не для того они, чтоб их видеть. – Ответил, подумав, Михей. – Они призваны хранить нас, остерегать, да глаза наши застинные открывать. Вот к примеру, благословили мне как-то бумажную иконочку со святой земли паломники. Всем давали и мне дали. А я не любил бумажных икон. И пороптал про себя, что теперь дарить кому-нибудь придется. Стоял я тогда за свечным ящиком, и случилось так, что прямо там выпала у меня эта самая иконушка из рук. Ползал я по полу, ползал, а не вижу ее нигде. Уж стал под стойку, да под шкаф заглядывать, думал – может туда залетела. И так меня это заволновало, что взмолился я тогда: « Господи, прости!» И как взмолился, тут же на самом открытом месте свою иконку и увидел. Так, что дивно было, что прежде  мог не заметить. Вот так по моему разумению Ангел открывает нам застинные глаза. – Закончил Михей.
- А впрочем, - помедлив, продолжил он, - ведь правда, что и я мнил, что однажды еще ребенком видел небесную силу.
- Расскажи, дед Михей, расскажи! – Посыпались голоса.
- Я был мальчишкой, когда сломали деревянную Церковь Преображения, что на Плотах. Пацанами мы побежали смотреть, как ее ломают. Трижды ее взрывали, и все она, красавица, упасть не могла. Только колоколенка завалилась. Между тем в воздухе запахло дождем. Такое затишье воцарилось, что вот-вот грозы жди. Тогда заложили четвертый раз. Ухнуло. И упала она, красавица, как карточный домик. Сначала левая стена, потом северная, а там и купол пополз.
Старик истово перекрестился.
- Стояли мы с ребятами далеко, но несколько досок от взрыва упали почитай что прямо к ногам нашим. Осела пыль чуток и вижу я – к одной доске прибита на гвоздок бумажная иконка Ангела и над ней надпись – «Ангел Господень».
Мужики, что до сего сдерживали людей, пошли руины до дождя смотреть. Многие женщины плакали. А я этого Ангела с гвоздочка прорвал и в штаны спрятал. Больно вид его над руинами меня поразил. Мать строго велела мне по разрушенной церкви не бегать и пошел я домой. Только в калитку вошел – так и началось. Такой дождь пошел, какого больше на моей памяти и не было. Молоньи сверкают, тучи одна другой чернее напирают с запада на наш городок. Мать с бабкой крестятся и говорят:
- Это Ангел храма нашего уходит от нас и гневается. Тут вспомнил я про свою находку, забрался на печь, достал ее тайком и говорю оттуда:
- Мамка, а разве в храме нашем Ангел жил?
- В каждом живет, а сейчас отступил, - отвечает.
Слез я с печи, подбежал к окну и стал смотреть на небо на перекаты туч. И стало мне казаться, что вижу я огненного Ангела, уходящего прочь. И то освещается он славой свыше, то во тьму уходит. Стало мне страшно до смерти видеть это и как-то горько. Залез я снова на печь, положил перед собой найденную иконку и начал молиться как умел Ангелу храма. Я просил его оставить нас живыми, просил успокоить небо и простить бабушку, маму и меня, за то, что смотреть ходил на разрушение дома его.
- И что, успокоился дождь? – Задал вопрос белобрысый Юрка.
- Дождь еще долго шел. На краткий миг перед закатом, сквозь мелкий дождь прояснилось небо, и люди увидели радугу, но через несколько мгновений все смерклось. И как слышим в Евангелии о смерти Господней, когда люди расходились, «бия себя в грудь», так и в тот вечер было у нас. А иконка та долго была у меня. Почти сорок лет. А потом исчезла со стены. Пустое место осталось.
- Как исчезла, дед Михей? Куда?
- И не ведаю, детушки. Только случилось это в самый день освящения архиереем часовни на месте той самой деревянной церкви на Плотах. Не раньше не позже. В самый день Преображения.
Он встал, сделал несколько шагов к северной диаконской двери, на которой была написана икона Ахрангела Михаила и прочих небесных сил и, осенив себя широким крестом, коснулся своей седой головой старинной сандалии небесного Архистратига. Затем повернулся, держась за аналой, спустился со ступеньки амвона и уже оттуда озарил нас всех своими смеющимися, васильковыми глазами.
- Но молился я тогда сильно, детушки! Эх! Кабы сейчас у меня такая молитва была! – И вздыхая, дед Михей пошел своими маленькими шажочками к выходу из храма. Весь его облик напоминал древнего волхва, немощным телом которого управляла неведомая нам сила. И чтоб приобщиться к ней, мы всегда привечали его, вкладывали в его морщинистые руки мягкие просфоры и шептали один другому, зайдя в алтарь: «Михей в храме!», «Михей пришел!». А когда кто-нибудь из наших сообщал эту новость позже других, мы, смерив его высокомерными взглядами, повторяли: « Знаем. Прошлогодний снег». Так, что старший иподиакон Димитрий, уже зная, в чем дело, подходил и шипел на нас: «Ну, Михей! Ну, пришел. Тоже мне – нашли архиерея. Службу не завалите! Михея не видели». И мы старались.
Где теперь все это? Где сейчас лежат косточки того самого Михея и где парит его любящая душа, являвшая столь сильный дух посредством простых, часто не значимых в отрыве от рассказчика, слов? И почему мы сами, стараясь рассказать что-то, говорим совсем о другом – не впечатляющем и по большому счету не важном? «Прошлогодний снег! – Шепчу я сам себе на это, завершая… - Знаем… Знаем»…