Пустыня Николая Рубцова

Давно не было этого чувства  -  не отпускает поэтическая строка, вновь и вновь звучит в тебе, будто нашла себе ещё один дом и поселилась в нём уже навсегда. И отзывается  всё  в тебе на один только первый звук, первую ноту её:
               
                «Тихая моя родина!               
                Ивы, река, соловьи…
                Мать моя здесь похоронена
                В детские годы мои».**
   
                («Тихая моя родина», 1964)
   
     Николай Рубцов поэтически осознанно возвращает к жизни забытое русское слово. Воскрешает забытый, но незабвенный мир русского языка. Говорит он об этом уверенно, ясно и прямо. И всей своей поэзией будет пытаться оправдать эти дерзновенные слова:
               
                «Чтоб книгу Тютчева и Фета    
                Продолжить книгою Рубцова!..»
               
                («Я переписывать не стану…», 1965?)
   
На какое внутреннее преображение должен был решиться этот человек, в самом раннем детстве испытавший жгучую боль и  разлад современной жизни!
   
     Заглянув  в  чёрные бездны бытия, он начинает  ткать свою гармонию поэтических звуков. Будто склонившись над пропастью,  пытается поймать конец разорванной лирической струны, брошенный ему с другого далёкого берега родной литературы. А потом, сдирая кожу в кровь, связывает-связывает разорванные струны:  подхватывает родной мотив русского стиха. Из отголосков слагает звуки, из звуков  -  песни. И так творит. На что хватает сил… на что хватает дара…

«Взбегу на холм
                и упаду
                в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!»

           («Видения на холме», 1962)
   
Этот бег вверх, это стремление в высоту, эта мать сыра земля, её сочные травы напитают, нашепчут Николаю Рубцову  те звуки, которыми прольётся в стихах его душа.

     Горнее  и  дольнее – высота поднебесий и глубь бездонная земных времён  – всё неразделимо в его поэзии. Именно с холма, с высоты услышит лирический герой подземный ход былых времён. Но чтобы услышать этот глубинный зов прошлого,  поэт безбоязненно должен встретить своё одиночество в бескрайней вселенной, выйти навстречу её пространствам.
 
«Я буду скакать по холмам
                задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных
                вольных племен!»
                (1963)
   

Скакать, падать, недвижно сидеть в тишине... И смотреть, запоминать, слушать бескрайние пространства родины...
   
     Как в пустыню-пустынь уходит поэт в просторы России. Сам выбирает своё особое послушание  -  в надежде исцелиться  - связать разорванные нити памяти.

     И проносится его «таинственный всадник - неведомый отрок»  над дивно спящей родною землёю, свободной от гнёта суетного дня. И сам он в этих пространствах превращается в её вольного сына.
   
     Но нелегко даётся лирическому герою пребывание в этой пустыне. Две стихии, два пространства  противоборствуют в его душе и мире:  свет и покой сталкиваются с мраком и страхом. И острее всего, явственнее всего это происходит зимней ночью.
   
     В стихотворении «Зимняя песня» (1965) поэт не верит в силу обступившей его со всех сторон тьмы, и своей песней готов разогнать её чары:
 
  «Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
  Глохнет покинутый луг?
  Кто мне сказал, что надежды потеряны?
  Кто это выдумал, друг?
 
  В этой деревне огни не погашены.
  Ты мне тоску не пророчь!
  Светлыми звездами нежно украшена
  Тихая зимняя ночь…»
   
И верится, и сердце знает, что мрак рассеется, исчезая, пред тихой нежностью небесных зимних глаз.
   
     Но вскоре Рубцов напишет другое «зимнее» стихотворение  -  «Зимовье на хуторе» (1966),  в котором свет и тьма схлестнутся уже в смертельной схватке. В такую ночь человек  будто зрит  границу, отделяющую его от небытия, словно грани миров истончаются  до последнего предела:
               
  «Короткий день.
  А вечер долгий.
  И непременно перед сном
  Весь ужас ночи за окном
  Встает. Кладбищенские елки
  Скрипят. Окно покрыто льдом.
  ………………………………….
  Зачем же, как сторожевые,
  На эти грозные леса
  В упор глядят глаза живые,
  Мои полночные глаза?»
   
Со  взглядом каких пространств встречаются  живые полночные глаза человека? Что на них смотрит из чёрной мглы? И есть ли спасение от чужого,  мёртвого, выпивающего живые силы взгляда?
   
     Для поэта это – бесстрашное приятие своего одиночества, поэтическое слово, неотделимое от музыки, согревающий огонь с его теплом и светом:
               
  «Зачем? Не знаю. Сердце стынет
  В такую ночь. Но всё равно
  Мне хорошо в моей  пустыне,
  Не страшно мне, когда темно.
 
   Я не один во всей вселенной.
   Со мною книги и гармонь,
   И друг поэзии нетленной –
   В печи березовый огонь…»

   
      Не боится огня истинная поэзия, она же даёт силы одолеть страх подступающего мрака и безлюдных пространств, бросает спасительную нить человеку в мире Николая Рубцова.               


                Октябрь  2008 года,  Москва

Примечания:

*Эссе впервые опубликовано  в журнале «Меценат и мир», №41-44, 2009. С.721-723.

** Здесь и далее цит. по: Рубцов Н. Тихая моя родина. Стихотворения. М.: Изд-во «Эксмо», 2008.