руки

 Пашка Свистунов, а ныне Пал Ваныч, был простым российским олигархом. Но, хвала Небесам, ни деньги, ни власть не изничтожили в нём Человека.
Не опаскудился он от вседозволенности и жирных благ, не вознёсся над людом менее удачливым, только более уверенней стоял на земле и чувствовал себя
защищённей.
 Может поэтому не было у Пашки врагов. Завистники, да. У кого их нет? А врагов не было.
 Пашка был настоящим трудоголиком - не проспал, не пропустил, не махнул ни разу рукой на дела.
Все четверть века, день в день - ненормированно.
  Вот и теперь шёл он на работу привычным своим маршрутом, через скверик...
 
  Стоял октябрь. Яркий. Жёлтый и лучисто багровый.
Да такой тёплый, что хотелось петь, парить и улыбаться всему свету.
 Очень любил Пашка осень. Душа его трепетала от невыразимого умиротворения, когда паутинка щекотала..., когда лист шуршал под ногой.
  Паутинка летела. Лист шептал. Он шёл.
Это и были минуты отдыха.
  Шёл медленно. Бездумно. Шёл, отрешивши себя от толчеи городской, от нескончаемой гонки.

 А на скамье с замысловатой ковкой, сидела Она.
Она была вроде бы ещё тут, но уже и не тут.
... Старенькая ранее чёрная сумка, теперь белёсая от многократных чисток, бесформенно опала рядом. На ногах, немалого размера допотопная обувка,
ещё времён советской бытности. Простые х/б чулки, тех же достопамятных времён. Никак не греющий плащик. И вершительным аккордом - серый пуховый плат на голове, с эдакими воздушными барашками завитушек ворсы.
 Вот плат этот и был чуден. Он и бросился Пашке в глаза.
 - Такая теплынь, подумал он - а бабуля в пухе этом. И не жарко ей?
 Почему-то умиротворение стало таять и он шёл теперь, не сводя с неё глаз.
 А старушка сидела, как изваяние, не подавая никаких признаков жизни. Одна и та же поза - долго-долгое нешевеление.
 - Что-то случилось - решил он.
Он шёл и смотрел. Она сидела недвижимо....
Он шёл. Она, будто и не дышала вовсе.
  Аскетичная фигура, подавшаяся вперёд и чуть сгорбленная в этом застывшем наклоне. Осунувшееся лицо в сети глубоких борозд морщин на лбу, у губ,
носа и глаз. И такая тоскливая отрешённость от мира, что сердце Пашкино сжалось.
 Он присел рядышком.
Он наблюдал.
Она не реагировала.
 И тут он увидел её руки. Он узнал бы эти руки из тысяч и миллионов. Это были её руки, его незабвенной первой учительницы.
 Сколь нежности в этих замечательно длинных пальцах! Сколь в них любви, тепла и терпения! Не забыть!
Никогда этого Пашке не забыть!
 
 А Она сидела, держа ладошку в ладошке и неотрывно продолжала смотреть в одну точку на аллейке.
 Он подскочил. Он встал перед ней на колени.
Он взял эти любящие ладони в свои и уткнувшись
в них лицом, заплакал...
Они пахли Мамой...
 - Па-аша... - прошептала Она - Откуда ты, Паша? Ну-у, же... Не надо, мой миленький... Не плачь.
 Она принялась гладить его, по редеющей уже, но по прежнему непослушной шевелюре...
Как в детстве... Так же как в детстве.
 - Пойдёмте, Александра Ильинична. Пойдёмте ко мне. Теперь я вас от себя никуда
не отпущу! Нет, нет, никуда.
 Он взял её сумочку, она его под руку и снова
осень стала яркой и светлой  - с легкими паутинками, шелестом листвы, с теплом Её ладоней...
Любимых ладоней.
Жизнь!

                11.02.15г.