Сибириада

               
           Первопуток.

Вот он снова незримо унёсся в тот мир
Босоногого детства в родной деревушке,
Где бездонное небо, как нежный сапфир,
Обрамляют высокие сосен верхушки.

На далёкой заимке, в таёжной глуши,
Безмятежное детство его пролетело.
Средь бескрайних лесов, в первозданной тиши,
Там суровая жизнь свои песни напела.

Слышен лагерный мат, слышен стук топора,
Лай собак у далёких овинов.
Слышен плачь, как бурёнку ведут со двора
За недоимку, словно повинны

Были бедные бабушка с дедом своим,
Ведь налог было нечем платить.
И народ был суров и порой нелюдим...
Было как-то невесело жить.

В то далёкое время лихая беда
Полыхала на западе где-то
И ушёл в тот огонь их отец навсегда,
Без ответа ушёл, без привета.

Треугольник-конверт, что принёс почтальон,
Сообщал, что убит был тогда-то,
Что до фронта ещё не дошёл эшелон...
Нету тятьки, не стало солдата.

 Мать  его и слезинки одной не сронив,
Почернела, как верба у речки.
Только помнится, голову низко склонив,
Плакал дедушка старый над свечкой.               

Лишь потом понял он – мать отца не любила,
Силой замуж отдали, в неволе жила.
После той похоронки про всё позабыла,
Вниз по речке куда-то с другим уплыла.

Он был сам по себе,"охламон и бродяга" -
Заключение деда и бабушки тоже.
«Сколь его не корми, всё равно доходяга,
Хулиган непослушный, только кости да кожа».

«Были б кости, а мясо само нарастёт,-
Говорил бабке дед, починяя сетушку,-
Накась внучек, держи, здесь как раз под расчёт,
Побеги в магазею, купи мне чекушку».

Кожушок натянув, шарит чуни под лавкой,
А вдогон слышит бабушкин голос сварливый:
"Штоб тя язьвило, снова решил нахлебаться,
Провонялся винищем, как пёс шелудивый."
 
"Эк, коряжит тебя, - говорит тихо дед, -
Ведь с устатку немного пользительно даже,
Собирай-ка стара на столешню обед,
Щас попробуем скусной ушици стерляжей."

Хоть сварливая бабка немного сейчас,
Но сурового деда она почитала,
Да и ругань её для отвода лишь глаз:
"Отбьётесь от рук, коли б я не ворчала." 

           На заимке

На далёкой заимке, в таёжной глуши,
Где жарки загляделись в лесной небосвод,
Где вдоль озера стали стеной камыши,
Дед наш с бабкой пол века живёт.
               
Речка тихая, озеро, лодка на плёсе,
По над заводью кряканье уток,
Память в детство всё глубже и глубже уносит,
Как на санках в снежной первопуток.

Там, на самом яру, пятистенок пихтовый,
Больше века упрямо стоит,
Наш хозяин, Липатыч, пошутит бедово:
"Эх, родимый, и чё  не сгорит?"

Тонким слоем над озером стелет туман
Голубые свои покрывала.
Нарядившись невестой в зеленый кафтан,
Ива косы над гладью воды разметала.

Дед на озере жил, словно кум королю,
Про себя говорил:" Я, Ванюшка, фартовый,
Вот с десяток пудов карасей насолю,
Так куплю лисапет тебе новый."

По утру, когда небо едва засинеет,
По холодной росе тихо шли к обласку
И лишь краешек солнца вдали заалеет,
Сети  плавили-ставили ближе к мыску.

Дед обычно ворчит: «Не спеша шевелись,
Подгребай-ка веслом, да не больно ужо».
У него от волненья аж губы тряслись,
Или может от холода, было свежо.

А работали споро и рыжие глыбы
Трепыхались и били о борт обласка.
«Нынче, паря, ужо наловили мы рыбы»,-
И вихры его гладила деда рука.
               
Сколько дед ни рыбачил,всё было не в прок.
Хоть и деньги большие порой «зашибал»,
А как в город поедет, порой до порток,
Всё, «родимец его затряси», пропивал.

Как-то  ранней весной, когда вскрылась река,
Напугав всю тайгу, заревел пароход.
Дед весь зимний улов, стерлядей и меха,
Укатил продавать, «делать важный доход».

Через несколько дней рыбаки вечерком
Деда с лодки стянув, хохотали,-
Надо, паря, его просушить ветерком,
Так напился, что еле в кунгас затолкали.

Не найдя в гаманке даже медный пятак,
Бабка долго тигрицей в избе бушевала:
"Проходимец проклятый, да как это так,
Пропил всё, даже мне не купил полушалок."

После ссоры такой дед надолго стихал.
Грёб в охапку сетушки и строил шалаш,
И подолгу с ружьишком в тайге пропадал,
Разоряя вконец патронташ.

Дремлет озеро сонно, лениво волна
Лижет берег, костёр догорает,
Подопрела уха и совсем не до сна,
То сова закричит, то рыбина взыграет.

Он любил эти ночи, таёжное диво,
Всё казалось, он самый на свете счастливый.
А потом видел сон, словно он наяву
Оседлал голубую кликуху-сову
               
И летит над землёй, высоко-высоко,
Словно пух кувыркаясь по ветру легко,
Пальцем трёт по звезде, чтобы ярче пылала,
А она разом вспыхнет, тревожно и ало,

И умчится к земле, разлетясь на осколки,
Словно сердца обидой коснутся иголки.
Дед на ухо орёт: "Ты никак, Ванька,спишь,
Чё ощерился, язва, посунься, горишь."

Он уж вроде проснулся, но всё же летит,
Отползая немного, не споря, молчит.

         На озере 
               
А на озере стынет зеркальная гладь,
Струйкой дым поднимается в чёрное небо.
Да кому этой ночью захочется спать,
Когда деда рассказы то быль, то ли небыль.

Полежать у костра, да дымком подышать,
Кто не любит из вас, босоногой ватаги.
Ведь не даром кричат ваши мамки:"Бродяги,
Когда дома появитесь спать?"

Вечно локти побиты, колени подраты
И спешат и несутся всё время куда-то.
Всё им времени мало и дня не хватает,
Всё стремятся удрать, если мать не пускает.

А уж сколько забот, непонятных чудес:
То за ягодой в поле, за шишками в лес,
То залезут в амбар – конопли наедятся,
Или в тайном местечке махрой надымятся.

Ванька часто в проказах бывал заводилой
И за это не раз его мамка лупила.
Меж коленей зажмёт, да как всыпет супонью
Долго трёт это место холодной ладонью.
               
Дед обычно жалел: "Эх, ядри его мать,
Рази ж можно вот так безотцовщину драть,
Шваркни разик-другой, а то ишь, расходилась,
Ухайдакаешь парня соседям на милость."

В те года для него было трудно понять,
Почему пустяками так злобилась мать.
Неурядицы в жизни, да козни отца.
"Всё мантулишь, мантулишь и нету конца!"

После порки такой он про дом "забывал",
Шёл на озеро к деду и там ночевал.

              Сенокос   
               
Подрастала трава и жара наступала,
Вот уж было веселье  -  пора, сенокос
И пусть стайка уже много лет пустовала,
Всё же сено косили, видать, про запас.

Бабы в белых платках за подводами чинно,
Как гусыни шагали босыми в пыли,
Мужики гоготали порой безпричинно,
Тучу слепней каурки хвостами мели.

За седым крутояром, в зелёной низине,
Вперемежку с жарками росла черемша,
Над треногой дымок, запашистый и синий,
Поднимался дразня, не спеша.

Поплевав на ладони, потрогавши жало,
Мужики свою удаль казали с ленцой.
Стёжка чётких прокосов вперёд убегала
За сверкающей солнцем косой.

Эта светлая ширь, эта чистая даль,
Эти запахи трав будоражат.
Это в детство ушло, это искренне жаль,
Это сердце одно лишь подскажет.
               
На плечах загорелых искрятся лучи,
С эхом песня звучит в перелесках.
Слышишь! Где-то токуют в бору косачи
И таймень в речке бьёт звонким плеском.

И у каждого в памяти эта любовь
Так чиста, как улыбка младенца,
Пролетели года, но всё кажется вновь
Слышит  он перепёлки коленца.

Спать пора, спать пора, призывает пичуга,
Но ведь разве уснуть у костра,
Когда все небылицей пугая друг друга,
Сторожат  лошадей до утра.

И когда на реке, до синюшной икоты,
Друг за другом ныряя  в воде,
После страдной поры, сенокосной работы,
То-то радости этой вихрастой орде.

          Зима

" По диким степям Забайкалья,
Где золото моют в горах" -
Вдвоём старики напевали
И стыла слеза на глазах...

Куржаком затянуло слепое окошко,
На двери одеяло морозом парит.
Что-то бабушке с дедом всплакнулось немножко               
И щемящая грусть в тихом доме висит.

Он, забившись в углу, из поленьев смолистых
Строит сказочный домик под пенье сверчка
И в мечтах своих детских, наивных и чистых,
Всё плывёт в свой неведомый мир, в облака.
               
То он видит себя за баранкой, в кабине,
И уже загудел жёлтым шмелем мотор.
То раскинув поленья, в крылатой машине,
С высоты озирает таёжный простор.               

И куда ты летишь, сероглазый мальчишка,
Даже мудрому деду догадки слепы.
Свесив ноги с полатей, он чистит ружьишко.
"Слышь-ка, старая, видел намедни следы.

Знать опять косолапый маячит у стайки.
Утресь, помнится, псы заполошно рычали."
Две свирепых собаки, сибирские лайки,
От незваных гостей зорко дом охраняли.

Он, бывало, впряжёт их в крылатые санки,
То-то визгу и смеха в морозной пыли.
Все мальчишки завидуют:"Глянь, а у Ваньки
Псы, как лошади, свистни и, ну, понесли!"

По искристым сугробам, по скользкой дороге,
Мчат в упряжке его бедолаги.
Тут любой сторонись и "дай Бог тебе ноги",
А то "зараз дадут на орехи" бедняге.

А дедуня уже у забора грозится,
Машет в рыжей мохнашке рукой:
"Только раз,"проходимец" просил прокатиться,
Завертайся немедля домой.

Нешто псы ездовые, однако,
Нет резону по насту гонять.
Ухайдакаешь, паря, собаку,
С кем пойдёшь на урман промышлять?"               
 
     Зимний лес               

А в лесу в это время – волшебное диво.
Ели в белых сорочках – пречистые девы.
Раскричались кедровки, да так говорливо,
Что от веток куржак отрывается белый.

А следов на снегу, словно с порежью сетка
И неопытный вряд ли поймёт,
Почему у сосёнки надломлена ветка,
Что за мусор на пне или чей там помёт?

Отчего это бусинки крови алеют,
Чей там пух на колючках висит?
Ша, да это ведь соболь меж веток чернеет.
Дед с колена стреляет и, вот он, летит...

За собою срывая лавину крутую.
"Подфартило, Ванёк, нынче нам.
Вот его я сейчас освежую,
Ноне вольно в лесу соболям.

Кедр, слышь-ка, сильно уродил,
А ведь он нам кормилец, как мать.
Зверя сытого любо и мило
На вольготных харчах промышлять.

Ты, Ванёк, топоришком не балуй
В кедраче-то, слова вспомяни,
Ведь без кедра тайга обеднеет, пожалуй,
Враз порушим красу-то земли."

Запуржило, завьюжило, застило.
Разыгралась опять непогодка
И сугробами землю украсила,
Словно пухом укрылась лебёдка.
            
Бабка в печку хлебы, напевая, сажает,
Дед на лавке широкой латает пимы.
А Иван у окна и за ним завывает
Оголтело метель, злая ведьма зимы.

Всё скучает. На улицу дед не пустил,
Пить холодную воду совсем запретили.
Говорят, будто горло опять простудил
И противным отваром из трав напоили.

Просит внук старика рассказать о войне:
"Ты из пушки стрелял, а на танке катался?"
"Вот смола,- дед ворчит,- привязался ко мне,
Лучше чем-нибудь дельным занялся."
 
            Скворечник

А на кухне колечками стружки разбросаны,
Дед скворечник резной мастерит
И , нещадно чадя  папиросками,
Неумелость его костерит.

"Ну-ка Ваня, вот эту дощечку
Мне рубанком чуть-чуть подстружи..."               
Покатились витые колечки,
А рубанок, как пьяный, бежит.

"Ты, Ванёк, его с маху, накатом,
Да сильнее руками дави.
Подрастёшь, мы такие палаты
Здесь сварганим, до смерти живи."

"Ох, тошнёхонько мне, окаянный
И о чём только речи ведёшь.
Лучше на реку шёл бы с Иваном,
Может чё на уху принесёшь."
               
Дед весь вечер напильником крючья точил,
А потом, разогрев их над ярким огнём,
Тыкал в чашку с водою, калил...
"Завтра прямо с утра на рыбалку идём".

Внук крутился юлой,"любопытный тетеря"
Всё хотелось увидеть, потрогать, узнать.
Закалённое жало, решивши проверить,
Сунул прямо под ноготь и начал орать.

"Чё ты, паря, блажишь,-  успокаивал дед, -
Всё до свадьбы ещё заживёт непременно.
Ну, ты Ванька, даёшь, право слово – шкелет,
Даже кровь не течёт, замолкай постепенно."

            Зимняя рыбалка

Утро выдалось славное, в небе три солнца
Обжигали морозным дыханьем глаза.
Прорубали пешнёй водяные оконца
И замёрзшая в лунку катилась слеза.

Дед из лунки таскал "варнаков"полосатых.
"У, бродяга, силён, гля, красавец какой!"
И прозрачный ледок на рыбёшках горбатых
Перламутром искрился в подсвет с краснотой.
               
"Ну, Ванюшка, ушицы сварганим на диво,
То-то старую сладкой потешим рыбёшкой.
Попроси на косушку у бабушки живо,
А то я заколел тут немножко.

Да дровишек поболе в избу натаскай
И лучин наколи посмолистей,
Ну, давай же, внучок, шевелись, поспешай,
А то больно озяб твой дедок неказистый..."
               
Память детства хранит кожушок его красный
И походку рысцою, вприпрыжку.
Милый дед, наш рассказчик прекрасный,
Знать не зря научил он мальчишку

Всем премудростям жизни таёжной.
Та наука не раз его "шкуру" спасала
В этой жизни, казалось, не сложной.

      "Любовь" к Богу
               
Снова пол усыпан стружками,
Дед скамейку мастерит.
От цигарки завитушками
Дым по горнице парит.

Бабка стукает ухватами,
В русской печке варит щи.
Под полатями дощатыми
Домовой сверчёк трещит.

Из угла, глазами строгими,
Смотрит, Николай святой,
Языком болтают ходики,
Каждый час роняя бой.               

Целый день, куда б ни спрятался,
Смотрит строго жёлтый лик.
Наш Иван уже умаялся,
Надоел святой старик.
               
Как-то вечером, украдкой,
Взгромоздясь на табурет,
Он исписанной тетрадкой
Залепил ему "портрет".
          
И с тех пор иконы старые
Без греха зауважал.
Дед супонью за амбарами
Ему святость доказал.

И теперь, когда о Боге
Заикнётся кто-нибудь,
Он всегда штанины трогает,
Есть чем Бога помянуть.

      В школу

Этим летом из "странствий беспутных"
Воротилась худющая мать.
С узелком, налегке, на попутных.
На ученье сынка забирать.

И вот тут Ванька понял, какая беда
Прилетела с её появленьем.
Покидать этот дом насовсем, навсегда,
Не вязалось с каким-то ученьем.
 
И совсем не хотелось куда-то
От своих стариков уезжать
Ваня с другом, Джульбарсом лохматым,
Куропаток удрал промышлять.

Две недели в зимовье таёжном,
На краю Васюганских болот,
Он тревожные дни свои прожил,
Знал, что дед непременно найдёт.

На капризы его, уговоры,
Мать стучит казанками в косяк,
Патлы срезала ровным пробором,
Нарядила в колючий пиджак.
               
И как будто в тайгу белковать,
Собирает в котомку харчи.
"Не давай сорванцу баловать, -
Дед старается мамку учить. -

- Родова наша – корень таёжный,
Внук – наследник задумок моих.
Пусть в науках кумекает сложных,
А тайга...она любит простых.

Вдруг заломит судьба хребтовину,
Не куражься, попомни слова:
В этом доме свою пуповину
Завязала твоя родова."

Провожать их пришла вся деревня.
Дед, зажав бородёнку в кулак
Вдаль глядел, в поднебесье напевно
Плыли гуси, собравшись в косяк.

И скупая слезинка мужичья,
По морщинам пробив себе путь,
До того же была непривычна,
Что хотелось взаправду всплакнуть.

А потом загремело, заухало тряско,
Закрутились колёса, о воду забили,
Оглушительно рявкнув простуженным басом,
Заревел пароход, это значит – поплыли.

И куда ты плывёшь, сероглазый мальчишка,
Стариков одиноких оставив в слезах?
Впереди был букварь, его первая книжка.
Любопытная жадность в пытливых глазах.

         Учёба в школе
               
Дни летели стремглав, он учился смышлёно,
Был не хуже других и не лучше.
Лишь за городом бор отдалённый
Его память тревожную мучил.

Наяву представлял старый дом у реки
И тревожила дума лихая:
"Как живут без него  там, в глуши, старики,
Как дедуня один промышляет? "         

А в бору – красота, сумрачно и свято.
На пеньках теснота, гомонят опята.
Голубикой язык до черна окрашен,
А в малиннике рык – косолапый страшен.

Из упавшей вербы прорастают ветки,
Продолженье судьбы – тоненькие детки.
Толстым клювом клесты долбят в темя шишки.
Осень листья - холсты расстелила пышно.

Красотища кругом, всё, как в позолоте.
Хочешь – клюкву ведром черпай на болоте.
И в неведомый мир, словно в храм заходи.
Он мне дорог и мил, аж до боли в груди.
 
          Один

На бонах мать бельё стирала,
Качало скользкие мостки.
В воде холодной полоскала
Его и отчима портки.

Сводило руки синей стынью.
Вдруг набежавшая волна
Слизнула тазик лапой синей
И всё, качнулась тишина.
               
Вихры мальчишке на затылке
Пытались ласково прижать.
Зачем-то звякали бутылки,
Народ толпился, только мать

Была нема и неподвижна,
Всё остальное, как провал.
Соседи двигались неслышно,
Как будто он тот день проспал.

Легла пороша на дорогу,
Скрипит полозьями возок.
Бегут лошадки резво, в ногу,
А путь неслыханно далёк.

Его совсем чужие люди,
Но с доброй светлостью в глазах,
Учить отправили, пусть будет
Одет и сыт и при делах.

     Училище

РУ, а проще – ремеслуха,
Зовут друзья тот новый дом.
"Ты, паря, будешь нам братухой,
Мы здесь коммуною живём".

В больших, уютных мастерских,
Учили, как держать напильник.
Был он и лыс и на двоих...
И не любил их, слабосильных.

Бывает - капля упадёт
Со лба на серую болванку,
А он металла не берёт...
Шипит – устал, устал Иванка.
               
Тут Федосеич подойдёт,
Весёлый мастер группы  восемь.
С тисков болванку отожмёт.
"Не пилит, что-ли? -тихо спросит,
 
- А ты, сынок, не торопись,
Жми не рукой, качай всем телом.
Мотай на ус и жить учись,
Не с кондачка бери, а делом.

Вот этот ключ, что ты в поту
Сварганишь, ох как нужен людям.
А коль совсем невмоготу
Сядь, отдохни и сил прибудет.

Напильник, тонкая, брат, штука,
С ним надо вежливо, на вы."
И немудрёная наука
Ползла в мальчишечьи умы.

Им нужно много было знать,
Мальчишкам лет сиротской доли.
Могли лишь сердцем понимать
Чужие горести и боли.

Тот без отца, другой без брата,
А кто давным-давно один
И всё, что было кровно, свято,
В душе хранили, слова – дым.

От них все ёжились, бывало,
И зло молчали, зубы сжав,
А если слёзы выжимало,
Когда в зубило не попав,             
 
Нелепо били себе в руку.
Стремились зло, почти настырно
Понять слесарную науку.
И вряд ли кто из них был смирным.

Их жизнь учила брать за глотку
Все обстоятельства судьбы
И быть не с краю, а в серёдке,
Набычив стриженные лбы.

        Весна
               
Весна в Сибири затяжная,
Приходит медленно, степенно.
Земля, от зимней стужи тая,
Снега расквасит по колено.

Сугробы с хрустом сахариным
Под взглядом солнца оседают.
Весёлый рокот, глухариный,
Как дымка, по утру витает.

Зима зауросит, как встарь
Ведро прикусит у колодца
И жёлтой лужицы янтарь
Под сапогом начнёт колоться.

Пустые хлопоты зимы,
Весна поёт и колобродит.
Давно заброшены пимы
И солнце смело в лужах бродит.

А пацаны на солнцепёке,
Расставив бабки в длинный ряд,               
Голыш метают круглобокий...
Смех, споры, драки и азарт.

       Путёвка в жизнь               
               
Очень быстро летит неподвластное время,
Гулеванная детства пора.
Захватить бы руками покрепче в беремя
И держать то, что было вчера.

Распадается быстро семья трудовая,
Комсомольских путёвок зовущая даль
Группу  восемь по стройкам страны раскидает.
Расставаться придётся, но всё-таки жаль.

Все уже повзрослели, пушок на губах
Стал у многих заметен, но всё же
Шаловливые искры в ребячьих глазах
И гусиная, в крапинку кожа.

Жизнь не балует тех разносолом богатым,
Кто растёт, не цепляясь за мамкин подол.
По сибирской закваске взрослели ребята,
От земли поднимая подсеченный ствол.

           Конец.