Не проросшие

Что ж ты отвернулся, Ангел,
или вовсе мне не рад?
Я готов стоять в фаланге,
заслонив дорогу в Ад.

Есть предчувствие победы
и лишь в том моя беда,
что на босу ногу кеды
одеваю в холода.

Не хватило мне ресурса
кинуть брата во Христе.
Отпустила меня бурса,
я пишу на бересте.

Тесно очередь шнурует,
сам того не зная, тот,
кто, взяв ракушку пустую,
жемчуга в неё кладёт.

Мой наряд не очень ярок.
Друг мой тоже не в ландо.
Вспоминая про товарок,
пьём мы с другом «Бастардо».

Говорим. Едва нас слышно.
Не мешаем никому.
Вот такой у нас мальчишник,
за столом сидим в дыму.

Что ж ты, Ангел, равнодушно
смотришь, щуришь светлый глаз?
Ты шепни Ему на ушко,
помяни несчастных нас.

Обещаем мы стараться
в ожидании чудес.
Мастер быстрых медитаций
друг мой щиплет поэтесс.

Я свидетельствую тайну
укрепивших нас корней,
встреч нечаянно случайных.
Мытарь я, – не фарисей.

Подошёл тапёр уставший,
что играл в курящий зал
удивительные марши
за сигару и бокал.

Что ж ты, Ангел, разрешаешь
безответственно ему
чернотой запавших клавиш
мерить нашу глубину?

Говорит тапёр: «Ребята,
извините, что я к вам,
дайте трёху до зарплаты.
Зуб даю за то…  отдам».

Что нам трёха, жалко шкета,
пусть бухает, мы простим.
Доживём ли до рассвета,
а ведь шкет, как мы, – акын.

Взял он трёху… и к роялю
за хрусты лабать шансон.
Мы, конечно, не смолчали:
«Ты развёл нас, Мендельсон?».

Мы к эстраде… Нам навстречу
грустный Ангел. Во дела,
друга в челюсть, меня в печень.
Мы ему не помним зла.

Покривившихся от боли
нас поставил в первый ряд,
почерневшие мозоли
совестятся и горят.

Мы в фалангу тесно вжаты,
друг мой первый, я второй.
Вместо копий нам лопаты,
выдал суетный конвой.

Рядом с другом кто-то ахнул,
бестелесным стал, исчез.
Я сменил его, под «Ахтунг!»
из развёрзшихся небес.

Общий строй. На правом фланге,
ряд сомкнув, плечом к плечу,
мы стоим.
Прости нам, Ангел,
не зажжённую свечу.