Н. Советная Мы ветра и огня поводыри. И. Григорьев

Наталья Советная, член Союза писателей России и Беларуси, кандидат психологических наук

«Мы ветра и огня поводыри…»

/Опубликовано в журнале "Анапа литературная", 2014г/


Как это нередко бывает в судьбе подлинно талантливых творцов, Григорьев ждал всю жизнь… И только теперь, спустя почти 20 лет после смерти, в юбилейный год  вдруг всколыхнулась Русь, вспомнив беззаветно любившего ее сына. Появился ряд публикаций на страницах литературных журналов и в СМИ: «Неман», «Белая вежа» (журнал Союза писателей Союзного государства), «Литературный Санкт-Петербург», «Псковская правда», «Вечный зов», теле-радиопередачи, в интернете без труда можно отыскать стихи Григорьева – на страницах поэтических сайтов, в литературно-музыкальных сценариях, школьных сочинениях, эссе  и прочее.
Литературные вечера памяти поэта прошли в городах Полоцке, Городке, что на Витебщине, Минске, Пскове, Санкт-Петербурге, Москве, Новосибирске –
В краях, с которыми была связана жизнь Игоря Николаевича, в п. Юкки Всеволожского района Ленинградской области, где поэт похоронен.
Языком и поэзией Григорьева вновь заинтересовались филологи, лингвисты, учёные. Издан «Словарь эпитетов Игоря Григорьева» -- составитель А.П. Бесперстых, который уже работает над многотомным словарем языка И. Григорьева – своеобразным учебником русской речи.
Поэты–переводчики, заинтересовавшись творческим наследием Игоря Григорьева, перевели ряд стихов на белорусский язык (Владимир Скоринкин, Микола Шабович, Оксана Ярошенок, Галина Загурская), на украинский (Ольга Сафонова), на болгарский (Красимир Георгиев) и другие.
На слова поэта зазвучали песни композиторов Виталия Салтыкова (С-Петербург), Дмитрия Войтюка (Новосибирск), Александра Ольхина (Москва), Леонида Кузнецова (Беларусь).
В Санкт-Петербурге вышла книга «Поэт и Воин» с воспоминаниями самого поэта «Все перемелется» и с воспоминаниями о нем Станислава Золотцева, Владимира Клемина, Владислава Шошина, Юрия Шестакова, Валентина Голубева, Валентина Краснопевцева и многих других – 16 эссе. Размышления о православно-духовной составляющей григорьевской  поэзии стали основой книги Дарьи Григорьевой «Это здесь-то Бога нет?» Переиздание последних прижизненных сборников поэта реализовано в книге «Перед Родиной», изданной в Москве. 

Игорь Николаевич Григорьев родился 17 августа 1923 года в деревне Ситовичи Порховского района Псковской области. В годы Великой Отечественной войны руководил плюсскими подпольщиками и группой разведки Стругокрасненского межрайонного подпольного центра, воевал в бригадной разведке 6-ой ленинградской партизанской бригады. Имел множество наград. Орденоносец.
Война застала Игоря семнадцатилетним пареньком на родной Псковской земле. Вместе с братом Львом он попытался уйти в Ленинград, к матери, оставшейся в Ораниенбауме. Но под Лугой вражеский патруль задержал их. Игорь хорошо владел немецким языком. (В их деревне жил немец-коммунист, бежавший в тридцатых годах из фашистской Германии – у него выучился мальчишка чужой речи, говорил без акцента.) Он объяснил фашистам, что болен дизентерией. Ребят отпустили. Пришлось вернуться в дом, где временно братья жили вместе с отцом, сёстрами и мачехой Марией Прокофьевной, – в деревню Тушитово, что в трёх верстах от Плюссы. А через два месяца, в день рождения Игоря, он вместе с друзьями, Борисом Воронковым и эстонцем Фридрихом Веляотсом, уничтожил первого врага.
Немецкий офицер неожиданно появился у речки, где рыбачили ребята, отобрал пойманных щук и, требуя предъявить письменное разрешение на ловлю, наотмашь ударил ими Игоря. Тот в гневе бросился на немца. Друзья помогли: навалились на офицера, столкнули в реку и… утопили. Так родилась и приняла «крещение» молодёжная подпольная группа. Григорьева выбрали командиром.
В марте 1943 года немцы предложили Игорю на выбор: работу в комендатуре или отправку в Германию. В случае отказа работать фашисты пригрозили: младшего брата Льва – в лагерь для военнопленных. Руководитель Струго-Красненского межрайонного подпольного центра Тимофей Иванович Егоров и приказал, и по-отцовски попросил Григорьева согласиться на предложение немцев. А начальник разведки Иван Васильевич Хвоин, назначив Игоря руководителем разведывательной группы в Плюссе, дал пароль: «Зажги вьюгу!» – и ответ: «Горит вьюга!».

Через много лет, в 2007 году, Станислав Золотцев назовёт книгу о жизни и творчестве поэта Игоря Григорьева «Зажги вьюгу», в которой напишет: «…Близкими ему с юных лет, отданных битвам с иноземным фашистским нашествием, были те, кто, не страшась ничего – ни начальственного окрика, ни вражеской кары, ни даже смерти самой, готов был отдать и все свои силы, а, если надо, то и жизнь – за землю русскую, за русский народ, во славу их или ради их достойного бытия. Все прочие были ему, поэту и воину, не близкими. По крайней мере не своими, не родными. Да, так жестоко и так резко он жил. Так он творил свою поэзию» (Золотцев С А. «Зажги вьюгу». Псков, 2007. С. 5).
Слова красивые и искренние, но что-то меня в них задело, обеспокоило. Перечитала ещё и поняла: «жестоко» жил? Нет, он жил с п р а в е д л и в о! Разве способна существовать в жестоком житии незатихающая б о л ь за других?!
До последних  дней не мог себе простить и не мог забыть Игорь Николаевич смерти подпольщицы Любы Смуровой, добывшей для него из немецкой картотеки сведения о предателях. Её арест был единственным провалом в группе плюсского подполья. Центр немедленно отозвал разведчика и его брата в партизанский лагерь, который находился в Радовском лесу. Идти к нему пришлось через минное поле. А Любовь Александровну Смурову и трёх арестованных подпольщиков расстреляли в ночь с 15 на 16 сентября 1943 года.

Недоступен лик и светел,
Взгляд – в далёком-далеке.
Что ей вёрсты, что ей ветер
На бескрайнем большаке.

Что ей я, и ты, и все мы,
Сирый храм и серый лес,
Эти хаты глухонемы,
Снег с напуганных небес.

Жарко ноженьки босые
Окропляют кровью лёд.
Горевой цветок России,
Что ей смерть? Она идёт!
(«Последний большак»)
Через 10 дней, 26 сентября 1943 года, выполнив задание центра по захвату начальника районной полиции Якоба Гринберга и прикрывая Игоря с «языком», в перестрелке с немцами, предупреждёнными старостой деревни Насурино, погиб младший брат поэта семнадцатилетний Лев Григорьев. Руководитель центра Тимофей Иванович Егоров приказал предателя уничтожить, а его хату сжечь.
Игорь поджёг дом предателя, но убить безоружного старосту, да ещё на глазах его жены и дочери, не смог. «Не палач я, товарищ командир…» – доложил Григорьев.

Ты меня прости:
Без слёз тебя оплакал.
Умирали избы, ночь горела жарко.
На броне поверженной германская собака,
Вскинув морду в небо, сетовала жалко.
Жахали гранаты, дым кипел клубами,
Голосил свинец в деревне ошалелой.
Ты лежал ничком, припав к земле губами,
Насовсем доверясь глине зачерствелой…..
(«Брат». 1943)
В генах, в русской душе Игоря Николаевича крепко-накрепко было заложено милосердие.
«Игорь Григорьев… глубинный талант, глубинно-чистая душа, предельно искренняя, неспособная лгать. Предельно (или даже запредельно) самоотверженная», – вспоминала Елена Морозкина – историк-искусствовед, подвижница отечественной культуры, последняя жена поэта(Золотцев С А. «Зажги вьюгу». С. 10.).
Григорьев был из тех немногих, кто мог действительно отдать последнюю рубаху! Зачастую его решения казались неадекватными ситуации. Он покупал у цыганки одуванчиковый мёд, выдаваемый ею за пчелиный, и отдавал за него (полностью осознавая, что берёт подделку!) все имеющиеся деньги, потому что: «У неё – дети!».
Однажды, прочитав в газете о женщине, потерявшей на войне руки и строящей себе дом, на крышу которого не хватало средств, тут же отправил ей по почте пенсию. До копейки. Надо же было вскоре случиться урагану – новую крышу снесло, попортило. Игорь Николаевич незамедлительно отдал на ремонт ещё одну пенсию. Женщина, выступая по радио, со слезами благодарила поэта за выделенные для неё средства «из своих сбережений». Только никаких сбережений у Григорьева не было! Отдал последнее. Это было его обычное состояние…
Как же он, душа русская, мог остаться в стороне от судьбы крестьянки, про беду которой написал в поэме «Вьюга»:

…Враг вбросил саблю в ножны: – Гут!
От матки русский дух отвеян.
Теперь пускай Москау ждут. –
И грозно: – Ауф видэрзэен!
……………………………..
Не перешла загробный брег,
Жить нечем, жить нельзя, да надо,
Восстала, белая как снег,
Жена российского солдата.
……………………………..
Встряхнула сникшего мальца:
– Беда-бедяна, охти, муки!
Пошарь, кровинка, у крыльца –
Найди маманюшкины руки……

Последний бой с фашистами Игорь Григорьев принял под Гдовом 10 февраля 1944 года. У бригады партизанских разведчиков был приказ: не пропустить врага! Бились уже в рукопашную. Немцы отходили. Партизаны преследовали беглецов. Неожиданно из-за поворота появился вражеский танк, – рядом с Игорем разорвался снаряд… Тяжёлое ранение в спину вывело из строя бригадного разведчика 6-й Ленинградской партизанской бригады, руководителя плюсских подпольщиков и разведчиков.

На взло…на взлобке – взрыв за взрывом,
В ста саженях – не наша власть.
Мы выстроились под обрывом
 (Куда снарядам не попасть).

Нас – тридцать восемь, чад разведки,
Сорвиголов лихой войны.
Предстал комбриг: – Здорово, детки!
Сам поведу! Беречь штаны!..

И он, как русский волк матёрый,
На лёжку прусских кабанов
Метнулся, яростный и скорый!
И было нам не до штанов.

Всклень в лихорадке наважденья,
Войдя в злосчастный русский раж,
Мы проломили загражденья,
Вбегли, втекли, вползли на кряж.

И там, и там – во гнёздах гажьих –
В окопах, глыбью до груди,
Сошли с ума две силы вражьих –
Врагу, Господь, не приведи!
(«Контратака». 11 марта 1944, госпиталь 1171)
Всё, что входит в нашу жизнь в детстве и юности, остаётся с нами навсегда. В юности Игоря Григорьева была война. Вьюга, метель – этот яркий горящий образ, грозный и очищающий, рождённый партизанским паролем, вошёл в творчество поэта не гостем: «За дверью море мрака. / Метельная беда. / Пройдёшь четыре шага, / А сзади – ни следа...»; «И вода, как будто вьюга…»; «Пусть вьюгам – вьюжье: / Снежная страда. / Хмельные песни, / Холода шальные, – / Они не навсегда, они больные. / Ведь вьюги что? – грядущая вода»; «А в той дали не вьюги – лета… / Прощай, метельная праща!..»; «Сватается ветер за белянку вьюгу…» и так далее… Длинный список следует закончить названием поэмы «Вьюга» - сказе о трагических судьбах женщин-крестьянок, солдатских вдов, и о многострадальной вымирающей русской деревне.

После войны И.Григорьев работал в геологической экспедиции в Прибайкалье, промышлял охотой в Костромских лесах, занимался фотографией на Вологодчине.
В 1954 году получил диплом русского отделения филологического факультета Ленинградского университета. В шестидесятых  вернулся из Ленинграда во Псков, где стал организатором, а вскоре и возглавил Псковское отделение Союза писателей России.
Стихи Григорьев писал с детства, не без влияния отца Николая Григорьевича Григорьева, крестьянского поэта, издавшего в 1916 году, в Варшаве, сборник стихов. Первая публикация  Игоря Николаевича состоялась в 1956 году, в газете «Псковская правда». А потом были книги. А их — более двадцати.
Его поэзия - настоящая. Вечная. Не о себе  думал и писал поэт –  все его мысли были об Отчизне, о России, о святой Руси. Он умел жить по-Божьи, любить всем сердцем, отдавать себя без остатка.

Язык поэтических произведений Игоря Григорьева – заслуживает особого внимания: поэт, обладая врожденным филологическим талантом и чутьем, черпал из сокровищницы народной речи, создавая настоящие литературные шедевры!
«Бросается в глаза одна ослепительная стилистическая особенность стихов: в них много неологизмов («желтизною сентябрит из леса», «рехнулась белоночь», «щука тигробокая», «морозная роздымь», «гладь семиветровая»: «подобное бесподобное» можно найти в доброй половине стихотворений)» - подчёркивает одну из особенностей языка Григорьева доктор филологических наук Анатолий Андреев (БГУ, Минск).
 «Оригинальность творческого голоса поэта не подлежит сомнению. Взять хотя бы богатство его поэтического словаря.... Он пишет на "языке отцов и дедов". Читая стихи Игоря Григорьева, думаешь об удивительном совпадении языковых средств с поэтической темой", - восхищается литературный критик Аркадий Эльяшевич.
Но  псковский писатель Василий Овчинников как-то поделился со мной следующим откровением:  «Если бы Вы знали, какие страсти кипели, какие бои шли на Псковщине вокруг да около имени Игоря Григорьева! Поэта уже почти 20 лет нет в живых, а до сих пор светлая память о человеке, создавшем Псковское отделение Союза писателей России, героическом партизане-разведчике, некоторым покоя не дает». И я сразу вспомнила строки из «Вьюги», великолепной поэмы Григорьева:

…Мои собратья по перу
Не поделили псковской славы.
И я, доколе не умру,
Не позабуду той отравы.

Нет, не с цианом порошки
В стакане водки. Проучили
Меня надежней «корешки» —
В глазах России обмочили.

Вот это было так беда,
Не просто жизни оплеуха:
Не с ног сшибала – я тогда
Лишь чудом не свалился с духа… 

Оклеветанный поэт и воин в замечательном стихотворении «Перед Россией» не оправдывался, не возмущался, а, обладая –  по Достоевскому – не только широтой души, но и глубиной ее, с достоинством и смирением принимал и терпел выпавшие на долю страдания:

Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполняясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял.

Её беда (не наша ли вина?),
Что верящих в молчанье грозно ввергнув,
Поверила она в лишённых веры.
Её беда – не наши ли вина?

Я к родине своей не холодею,
Хоть крохобор мне тычет: «Дуролом!..»
Пусть обнесён и хлебом и вином –
От знобкости её не холодею.

Её ли суть (не дело ль наших рук),
Что сыновьям на ласку поскупилась?
Уж больно много гостя поскопилось.
Её напасть – не дело ль наших рук?

Я, родина, тебе не надоем
Ни шумом, ни докучною любовью.
Не знай меня, свети пока любому.
Я подожду. Тебе не надоем.

Иероманах Роман написал о поэте: «Игорь Григорьев — прекрасный русский поэт, не покрививший душой и словом. Его поэзия — единение Правды, Сострадания, Боли. Его стихи всегда человечны и потому всегда чужды холодному рассудку и пустому сердцу. Он меня покорил тем, что, видя меня впервые, написал сразу: «От всей души, с любовью!». Я просто не ожидал такой открытости и искренности. Этот человек не заботился о себе. Он шёл навстречу, — рискуя быть непонятым, рискуя провалиться. Это — черта благородства. Только человек, не ожидающий, или держащий удар, мог такое себе позволить. Или же у него было чутьё, что этот человек ответит таким же чувством? Когда я находился у себя в скиту и мне передали, что его не стало, душу защемило. Я открыл его сборник и стал читать, как бы беседовать с ним. Как потерял родного человека! Немало уже терял, а такого щемящего чувства не знал…»

Всякому, впервые попавшему в храм Господень, наверное, знакомо чувство Встречи. Вдруг замирает дыхание, к горлу подкатывает «комок», громко стучит сердце, влажнеют глаза: «Я – дома, Отец!». Нисколько не преувеличивая, беру на себя смелость говорить о похожести испытанных ощущений с моим состоянием во время встреч с поэтом Игорем Григорьевым. Мне всё время казалось, что вижу и слышу родного отца. Значительно позднее поняла: Игорь Николаевич был настолько православно-РУССКИМ, что душа тянулась к нему, как к Совести, как к Свету… Таким он был. Такова его поэзия…

Профессор А.Н. Андреев, выступая в институте русской литературы РАН (Пушкинский Дом), в г.Санкт-Петербурге, на конференции «Слово.Отечество. Вера», посвященной творчеству Игоря Григорьева, обозначил его не только как «новое слово в литературе – совершенно не лишнее звено в цепи, с помощью которой куется целостность, сплав русской культуры…», но и как великое культурное наследие: «Иметь поэта такого класса и калибра просто честь для любой литературы мира». Он также отметил, что « Боль Игоря Григорьева, весьма умное, диалектическое чувство, сегодня как нельзя кстати….что вечные ценности могут утверждаться только через боль, иначе никак. Не стоит удивляться, что поэзия Григорьева, сложный художественный текст, сегодня только-только начинает открываться читателю.
«Я подожду» - писал поэт, обращаясь к Родине. – Время пришло!


Поэты

Мы ветра и огня поводыри
С тревожными
Раскрытыми сердцами,
Всего лишь дети, ставшие отцами,
Всё ждущие –
который век! –
Зари!

Сердца грозят глухонемой ночи, –
За каждый лучик жизни
В них тревога, –
И кровью
Запекаются
до срока,
Как воинов подъятые мечи.

С крылатой песней люди
не рабы, –
Единственная
Из наград награда!
Нам надо всё и ничего не надо.
И так всегда,
И нет иной судьбы.

Нас не унять
Ни дыбой, ни рублём,
Ни славой,
ни цикуты царской чашей:
Курс – на зарю!
А смерть – бессмертье наше,
И не Поэт, кто покривит рулём.