3. Аояги - душа ивы. Сказание о Коло-сане

Вскоре принц в горах с дороги сбился,
Заблудился среди узких тропок,
Повернув назад, вдруг очутился
В маленькой долине возле сопок.
 
Там под тенью ив почти столетних
Домик примостился одинокий,
Средь камней желтел тысячелетник,
Рядом протекал ручей глубокий.
 
Вился голубой дымок над крышей,
Горлицы дремали на соломе.
Старый дед ему навстречу вышел:
«Заходите, будьте гостем в доме».
 
В том жилище бедном, у речушки,
Дед и бабка время коротали,
С ними дочь, почти еще девчушка–
Аояги – девушку так звали.
 
Цэнцурэн восторженно дивится:
Здесь в глуши расцвел цветок нежданный!
Редко средь народа встретишь лица
С красотой богини первозданной.
 
На дворе тем временем стемнело,
Дунул ветер, взвились в окнах шторы.
Девушка на принца посмотрела
И стыдливо опустила взоры:
 
«Путник досточтимый, ветер свищет,
Пережди грозу под нашим кровом,
Близко нет достойного жилища,
Путь опасен под ночным покровом.
 
Завтра ветер тучи прочь угонит,
Солнце выйдет и просушит тропки,
Отдохнут измученные кони,
А отец им подправит им подковки".
 
Буре и грозе был рад он втайне,
А девицы речь его пленила:
Вежливо и деликатно крайне,
С принцем незнакомка говорила.

Отвести не в силах взгляд от девы,
Что сравнить могу с цветущим садом,
На мотив из древнего напева
Ей стихом ответил сын микадо:

«Мне скажи, девица дорогая,
Неспроста поднялся сильный ветер,
И мой путь привел меня, петляя,
К той, что всех прекраснее на свете?

Отчего бутон румянец красит
В предрассветной дымке светло-серой,
Неужели это вправду значит:
Я небезразличен розе белой?»
 
«Если утром рукавом широким
Скрою луч взошедшего светила,
Ты забудешь про свой путь далекий
И еще задержишься, гость милый».
 
Понял принц, что тронул сердце девы,
Что она к нему не безразлична,
И любовь, как чудные напевы,
Разлилась по сердцу безгранично.
 
Понял он, что девушка простая,
Облик чей, так тонок и чудесен,
Словно чудо-бива   золотая,
Вся полна поэзии и песен.
 
И кричал, казалось, сердца голос:
«Не отринь нежданную удачу,
Этот стройный и прекрасный колос
Послан был богами не иначе!»
 
В пояс поклонился старикам он:
И сказал: «Любой для вас награды
Мне не жаль, отдайте только в жены
Вашу дочь. Другой жены не надо!
 
Пошептались старики друг с дружкой
И сказали принцу: «Век короток,
Можешь взять ее своей подружкой,
Иль женой, ну как тебе угодно.
 
Мы живем одни во всей округе,
Жалко дочь, зачахнет здесь, бедняжка,
Ведь негоже женщине без друга,
Коротать свой век. И так он тяжкий.
 
Будем рады, коль судьбу устроим
Дочери без рода и без племя.
Доживем с женой теперь спокойно,
Богом нам отпущенное время.
 
А награда ни к чему нам вроде,
Разве любоваться на монеты,
Мы одни, еда на огороде,
Никакого проку здесь в них нету».
 
Распрощалась дочь с любимым садом,
Молча, слезы старики роняли,
Ивы зеленеющие рядом
Молодой листвой затрепетали.
 
Меж стволов столетних притулилось
Деревце – совсем еще ребенок.
Девушка вокруг него обвилась:
Видно эта дружба от пеленок…
 
После в путь пустились молодые,
Мимо сопок к перевалам мглистым.
Шла дорога сквозь леса  густые,
По горам, заросшим остролистом.
 
Позади осталось много речек,
Перевалов горных и отрогов,
И в один прекрасный лунный вечер
Довела до дома их дорога.
 
Дядя принца в это время правил,
Брат-близнец погибшего микадо.
Был он добродетелен и славен
И могуч, как грозное торнадо.

Не на шутку Дядя был рассержен,
Что племянник взял жену без спроса,
Но в решениях, будучи воздержан,
Рассмотренье отложил вопроса.
 
Через день он огласил решенье:
Принц достиг поры – стал взрослым мужем,
Трон занять счастливое мгновенье
Подошло, и брак с принцессой нужен.
 
Аояги, что не вышла родом,
Выдать замуж за посла в Китае,
Этот брак готовить полным ходом,
Ибо вскоре судно отбывает».
 
Цэнцурэн не в силах скрыть тревоги
Тайное письмо готовит милой,
Кисть выводит горестные строки
О любви и о судьбе постылой .
 
В двадцать восемь знаков все посланье.
Двадцать восемь знаков – сердца стоны!
Он ей шлет, забыв о наказанье,
И презрев дворцовые законы.
 
Начертал он знаков двадцать восемь,
Двадцать восемь сказочных алмазов!
Стиль китайский вся поэма носит,
И понять ее легко не сразу.
 
Выразить не в силах в переводе,
На японском как стихи звучали.
Ну, наверно, что-то в этом роде,
Приведу дословно их в начале:
 
«Прорвав завесы тьмы, рассеяв ночи мрак
Опять бежит луна в косматых туч объятья,
Серебряным лучом, рисуя на волнах
Чужие письмена и древние заклятья.
Твое лицо – оно всегда передо мной…»

Всё увидит сразу посвященный:
В символах значенье есть иное,
Образ той, о ком грустит влюбленный,
Скрыт был под прекрасною луною.
 
Взгляд – как луч, как древнее заклятье,
Сердце поразил в одно мгновенье.
Неизвестность – темных туч объятья,
Козни и судьбы переплетенья.
 
Думаю, не к месту объясненья,
Смысл вы сами ухватили сразу.
Поборов души своей волненье,
Спрятал он письмо в витую вазу.
 
И служанке эту вазу тайно
В руки передать велел любимой,
Только, бестолковая, случайно
Ее двери проскочила мимо.
 
И тот час на Дядю налетела,
Вазу уронила, и в смятении,
Хоть и зла для принца не хотела,
Тут же повинилась в преступлении.
 
День прошел и принца Дядя просит
Тотчас же явиться на дознанье.
Неужели Аояги бросит
Он в тюрьму за это в наказанье?
186
Перед Дядей низко принц склонился:
«Девушки вины в том – ни  на йоту !
Я письмо ей написать решился,
О себе, имея лишь заботу.
 
Вся вина на мне, поверь же Дядя,
Пусть за то ко мне придет расплата….»
«Помолчи, послушай, Бога ради,
Знаю я – она не виновата,
 
Стих прочел твой, он меня растрогал.
Понял я, что здесь любовь большая.
Знай, что нынче радость на пороге:
Свадьбу вашу с ней я объявляю».
 
Привели невесту в облаченье:
Сакуры  цветок в начале мая!
Словно вод мерцающих теченье
Кимоно из шелка ниспадает.
 
Распахнулись двери, входят гости,
Радостью светящиеся лица.
Позабыв о горестях и злости,
Месяц ликовала вся столица.
 
Так прошло семь лет в любви и счастье.
Тяжести, что выпали в начале,
Позабыты. Грозы и ненастья
Жизни их семь лет не омрачали.
 
В год последний понесла царица.
Ждал народ наследника, царь – сына,
И могло ж такое тут случиться:
К Аояги вдруг пришла кончина!
 
Родила царица дочку Цуки,
Только вот совсем ей стало плохо,
Словно ветви трепетали руки,
Из груди ж – ни жалобы, ни вздоха.
 
«Милый муж! Тебе дитя вверяю,
И прости, что тайну я хранила:
Срублен ствол под корень, умираю,
Я – не человек – душа я ивы.
 
Помнишь, средь деревьев вековечных
Маленький росточек пробивался –
То среди родни моей сердечной
Я росла, а ныне пень остался.
 
Может быть, промчатся годы жизни
Ты умрешь, и мы родимся снова…
Не грусти и слез не лей на тризне,
Я, чтоб быть с тобой, на все готова».
 
Схоронили Аояги пышно.
Клены над могилою алели.
Пенье соловьев весной в них слышно,
Жаворонков радостные трели.
 
Только сказ не подошел к финалу,
Ибо чудесам предел не ведом,
Как вино из древнего фиала
Потекли они друг дружке следом.
 
Но теперь история другая,
Хоть ее герои те, что прежде…
Но, друзья, смотрите, уж светает,
И смежит дремота ваши вежды.
 
Будет день, и будет пища снова,
Вечером свою продолжу повесть.
Верьте мне, любовь – всему основа,
Перед нею меркнет даже совесть.
 
Да, любовь разрушит все преграды,
А коль это мать, то уж поверьте,
Что ее любовь к родному чаду
Крепче камня и сильнее смерти.