Сказка о Доме. Часть 2

             Сказка о Доме.
            (Приложение к книге "Русский Детектив")

               Часть 2
    
     ...и привёл Человек свою женщину к стройной, могучей,
     Золотистой сосне. И вперил в неё взор свой дремучий...
     И перстом узловатым в неё
     Ткнул и молвил: «Вот – дом!»
     И заплакала женщина – «Спятил!..
     Даже если ты выдолбишь эту колоду, как дятел,
     Разве это жильё?
     Ствол, конечно, большой. Но и ты ведь большой, Человече!
     Даже встанешь внутри, даже я тебе встану на плечи,
     Дети встанут один за другим –
     Разве все мы поместимся там, в домовине стоячей?
     Плохо там, Человек, без уюта, без пищи горячей...
     Ты не будешь таким?..»
    
               
     Долго плакала глупая и проклинала свой выдел.
     Но большой Человек не ударил её, не обидел,
     Нежно хрупкие плечи обнял...
     Он давненько приметил – хоть сила и ум в его власти,
     Но из этого в жизни ещё не составить всё счастье...
     И безумному внял:
     Он увидел, что мягкое, косное в мире едва ли
     Не важнее сухого и строгого...
     Ночи такие бывали,
     Где лишь слабость, и слёзы, и стон
     Иссекали блаженства и светы из мути кромешной...
     Он любил свою женщину слабою, глупою, нежной
     И туманной, как сон...
               
         
     Так для искр нужен трут (искры в камушке влажном таились),
     Чтобы, ярко блеснув, долго жили в миру и змеились.
     Для корчаг из крутых корневищ
     Нужен угол прохладный, сухой (рядом с кадкой дубовой).–
     Зачерпнёшь в летний зной мягкой влаги кусок родниковый,
     Жар в груди утолишь...
     Он давненько приметил, что влажное, косное много
     Благодатней и лучше, чем то, что разумно и строго,
     Всё в нём слажено к приумноженью себя,
     Чутким сердцем он внял – блеск сухого, как мысль, совершенства
     Одинок в этом мире... и жить без разлитий блаженства
     Можно лишь не любя.
    
    
     Он любил свою нежную, глупую женщину.  Жалость
     Пела в сердце... и женщина, слыша ту песнь, распложалась,
     Растекалась поющею кровью... и здесь,
     Здесь она и пропела былинную глупость про дятла,
     И тогда Человек не ударил, не вздёрнул за патлы,
     Но расплылся, осклабился весь.
     Он погладил пушистые патлы... и за руку взял, и повёл он
     Ко другой золотистой сосне, и, терпения полон,
     Перст воздевши в притихшей глуби,
     Вновь задумчиво молвил: «Вот – дом...!»
     И когда терпеливо
     Сотню сосен пометил, – она поняла... и счастливо
     Засмеялась – «Руби!».
     Засмеялась, заластилась к мужу, смотря на него восхищённо...
     Но качал Человек головою. Думал медленно и отрешённо.
     И надумал. И твёрдо сказал – «Не пора.
     Дом ещё не готов. Дом сырой. Бродят в доме древесные соки...
     Вот ударит мороз – станет звонким, сухим.  Грянут сроки
     Для кремня-топора!..»
    
    
     И настала зима...
     И увёл он обратно к пещере
     Свое племя. Огонь в очаге разьярил и ощерил,
     И кремнёвый топор заострил...
     И свалил золотую сосну...
     И сучки обрубил...
     И умело,
     Сняв кору, обтесал кремешком её ладное тело...
     И пазы отворил...
    
    
     …что ни утро теперь, шёл тропой к заповедному бору,
     За сосною сосну  (чтобы плотно ложились, чтоб впору
     Были чашки-пазы) – расстилал.
     И ложились венцы в основание, вязаны ровно,
     Обло рублены, кряжем могучим. А верхние брёвна –
     Те поменее клал...
     И всходил добрый сруб, и светился на ясной поляне,
     Как увиденный свыше...
     И верно. – В сиянном тумане
     Было как-то виденье ему:
     Дом стоял в небесах – вот как есть – от подножья до крыши!..
     Ибо нечто создать на земле, не сиявшее свыше,
     Не дано никому...
    
               
     Но вначале он видел корчевье, прапращура поле...
     Дом над полем парил... а под ним что-то резко, до боли
     Мёртвой точкой чернело внутри.
     И увидел он Череп... и вспомнил родные могилы...
     Дом не будет стоять без отеческой, кряжевой силы,
     Как уж тут ни мудри.
     И его осенило. Ведь Дом – Человек! –
     Деревянный, трёхчастный,
     А внутри его – люди. Живут потихонечку жизнью, согласной
     С жизнью леса, земли и небес:
     Ноги – в почву уходят корнями, а тулово – воздухом дышит,
     А глава – в небесах... много видит он, многое слышит
     С возвышенья окрест...
    
               
     Прах отца потревожить? Ни-ни!.. а вот краеугольный
     Камень должен залечь в основание, в угол подпольный.
     А вот череп коня подложить
     Под него – будет правильно. Конь был опорой, надёжей,
     Другом пращура, прадеда, рода... и ныне поможет!
     А иначе как жить?
     И зарыл он под камень, под угол заветный в подполье
     Белый череп  коня. – Дом отцовскою силой пополнил.
     Отчего ж пустовато в дому?..    
     От трудов и раздумий устав, он прилёг в недостроенном срубе.
     Млечный Путь расстилался над ним... и сквозь дрёмные глуби
     Просияло ему...
               
   
     Он услышал из дальней дали, из родных изначалий,
     Как тепло в тишине колыбельные песни журчали,
     Как струилось в него молоко...
     И очнулся, и вспомнил о Матери,
     В доме – её не хватало!
     Встал, и матицу вырубил. Сруб перекрыл... в доме стало
     И тепло, и легко.
     В доме печь задышала. Стряпной бабий кут хлопотливо
     Запыхтел, заиграл... ребятишки смотрели счастливо
     На румяную мать, на отца...
     И пристроил он сени к избе. Клеть холодную (к лету).
     И сараи, и стайки для птицы – за летнею клетью.
     И ограду от зверя – с торца.
    
     А еще оставалась конюшня и хлев для коровы...
     А еще и колодец!.. в низинке, средь лога сырого,
     Он ударил пешнёй, и вода
     Полилась на свободу – блеща, орошая угодья...
     Камнем ключ обложил. Вывел крышу над ним...
     Ниоткуда, навроде,
     Не сквозила беда...
               
    
     Но, примерившись к Дому, петляло и смутно блуждало
     Время, – в круг не оформясь ещё. И ещё досаждало
     Племя навье – шиши, упыри,
     И кручины, и навьи... – бандитские вылазки на дом
     Учиняли в обиде: зачем обходить их  укладом?
     Гнать зачем от двери?
     Не они ль в человеке оформили Страхом тот выдел –
     Быть отдельным от мира?.. И он их обиду увидел.
     И решил: надо здесь по-людски,
     По-хорошему надо с «братишками» здесь разобраться...
     И на пир пригласил. Кликнул в чаще: «Айда ко мне, братцы,
     Распрям всем вопреки!..»
               
    
     ...что за сброд, что за сборище выло в дому!.. раскаряки
     Приползли бородавчатой нечистью... лапы-обрубки, коряги
     Клали прямо на стол в терему,
     Мокры бороды в блюда макали, хвостами водили
     По белым половицам, и, хлюпая, так наследили –
     Непостижно уму!
     И хозяйка, давясь отвращеньем, осклабясь в улыбке
     (Ибо так наказал Человек), им несла то грибочка, то рыбки,
     То мясца, то блинца.
     И восторженно гукала нечисть, и, чавкая, глухо шумела...
     Но ни путной беседы, ни речи какой завести не умела,
     Ни какого словца...
      
   
     Ни о сферах влиянья (он понял) тут не доболтаться,
     Ни о чем поумнее. И встал над застолием: «Братцы! –
     К ним воззвал – досточтимый содом!
     Путь-дороженька, вишь, разошлась у нас...
     Значитца, нужно
     Без обиды решать как нам жить – и раздельно, и дружно.
     Всяк своим чередом.
     Вон за печкой, в закуте – сухарик и глечик с водичкой
     Оставлять буду к ночи. А в баньке – канун рожаничный.
     Кой-какие корзинки в овин
     Подносить стану в праздник... и вам необидно, навроде,
     Ненакладно и нам. Мы – в древесном тепле, вы – в болоте.
     До незнамых новин...»
               
    
     Посопели, пофыркали серые, порасползлись восвояси...
     Улестил их, отвадил... да их и не шибко боялся –
     Неважнецкие твари, мокреть.
     Много больше, грозней волновало иное – Сварога
     Обоять бы, да Велеса, Гнев отвести от порога,
     Зачураться бы впредь!..
    
     И смекнул человек: «А возьму, изукрашу хоромы
     Оберегами хитрыми так, чтобы молнии-громы
     Стороной обходили... лобан
     Поднабью на избу, и коруною осьмиконечной
     (Солнца знак!) от грозы, от напасти увечной
     Будет мне талисман...
     Окна, устье печное, карнизы изрежу. – Инако
     Дом в узорах-причелинах будет смотреться... однако,
     И на кровлю огниву-доску
     (От пожара да огненна зора какого) прилажу,
     Да резных полотенцев навешу – Стрибога уважу.
     Верею насеку...
    
    
     ...а на поле, в дожинки, в последних снопах колосистых
     Завивать стану бороду Велесу. – В доме, в полях золотистых
     Завсегда будет чтим, знаменит.
     С верным Псом-Переплутом посевы и всходы на пашне
     Стерёжет неустанно? Воздай! – Он и скот твой домашний,
     Он и хлеб твой хранит.
     А на самую крышу конька посажу, запрягу его – Домом,
     И воссяду – ну чем не возок тебе? – править хоромом:
     Кнут в руке, на портах поясок.
     Есть полозья, окошечки... в окна – выглядывать детям.
     Бабе – печь пироги... ну а мне? А мне править всем этим!
     Чем тебе не возок?..
    
    
     Далеко-далеко, сквозь три мира я еду... и все их
     Своим домом связал. Первый мир – тот на ящерах-змеях,
     Жар клубя, громоздится внизу.
     Мир второй – на земле: с человечками, с птицею-зверем.
     Ну а третий – уж тот в небесах... и куда я свой терем
     Сквозь три мира везу?
    
     Тот ответ не за мной. Моё дело – не встренуть ухаба...
     И живёт во подполье моём золотая царь-жаба.
     Древо-царь восстаёт средь двора:
     В недрах – корни кипят...  в птицах, в звёздах – купается крона...
     Округ тулова – пчёлы, детишки кружатся... и ровно
     Вьётся время: пора...»
      
    
     Приналадилось Время. Пошло завитыми кругами
     Опоясывать Дом, словно древо, годами, веками,
     Оплело человека, стесня
     Удаль дикую в жилах, змеиный огонь безначалья...
     И сам Род-Световид заключил в себе смерть и печали,
     Ход времён осеня...