Рыба под шинелью

К стене сельской библиотеки был прибит портрет писателя М.Горького со словами «Всем хорошим во мне я обязан книгам».  Вид у Горького был не ахти какой: худое изможденное лицо, обвисшие усы, глаза побитой собаки…  Мне почему-то казалось, что до такого состояния бедного писателя довели книжки без картинок, пыльные и скучные – они и стояли под его портретом на длинной полке – Классики Марксизма Ленинизма.  У них были  выцветшие от времени  корешки с не  раскрытыми ни разу страницами -  что может быть печальнее для книги! На другой полке, не глядя, лишь трогая кончиками пальцев корешок книги, по запаху, я обнаружил настоящую книжку «Старик и море» с бородатым  Хемингуэем на обложке. Это было в далеком – далеком детстве. Мы все в те годы бредили Кубой и бородатыми повстанцами. Международный терроризм, который тогда еще  назывался по старинке:  национально-освободительное движение народов Юго-восточной Азии, Африки и Латинской Америки, только - только нарождался и всё, что было связано с Кубой, шло нарасхват.  В моей школе строевую песню «Куба, любовь моя!»,  по праву старшинства, пел 8 класс. Пятиклассники, к коим принадлежал и я, сочинили свою строевую, под которую с посвистом и уханьем вышли к костру на день  Пионерии:
 - Мы спустились с гор, нас послал Фидель! Куба - Патрис Лумумба – лумба – лумба! – пели не только мы, но и наши души -  на зависть остальным отрядам. 
Лумумба никаким боком не касался Кубы, у него была своя страна в Африке и своя считалочка в России: - Был бы ум бы у Лумумбы, был бы Чомбе не при чём бы; но рифма Лумумба – Куба - Кумба  просто и навечно впечатывалась нами в пыль спортплощадки и мозг зрителей. 
Вот из этой книжки, прямо из  Атлантического океана,  в маленькую комнатку барака  и в мои детские  сны, выпрыгнула  огромная Рыба – шестиметровый марлин. И не просто поселилась, но еще и постоянно мне нашептывала о своем желании быть пойманной.  На каком языке? Видимо на русском – других языков я тогда, как, впрочем, и сейчас, просто не знал.  Где ее искать Рыба не говорила. Два сельских  пруда и небольшая речушка, протекающая в трех километрах от дома, таили в своих мутных водах  мелких карасей и плотвичек – их иногда  мой старший брат  с друзьями забредали саком,  других водоемов я не знал, но я верил,  и это было самое главное: будет снасть  - будет и Рыба!  Удочек у моих знакомых не водилось,  но в  книге Леонида Сабанеева
 « Жизнь и ловля пресноводных рыб» отыскал главу «Снаряд для ловли шересперов» - этот снаряд и взял за основу. Начались поиски самого главного – лески и крючка. Мне требовался не простой крючок – заглотыш,  а серьезный крюк, да и леска должна была быть ему подстать.  В нашем сельском магазине таких снастей никогда не продавали, но вот однажды на пыльной сельской улице появилась повозка однорукого заготовителя  Абдуллы-бабая, он периодически появлялся  в селе и производил бартер. В обмен на тряпки, макулатуру и медяшки бабай предлагал ребятишкам пластмассовые флейты Пана – семиствольные свистки, надувные шары, расчески и прочие  ценные вещи. Вот в его сундучке я и увидел желанные мне крючок и леску. Крючок был один, но  это был настоящий КИРЮКА из средневекового застенка для пыток, рядом с ним лежал и кусок лески – длиной метра полтора – два,  толщины неимоверной.
- Теленка выдержит! – авторитетно  заявил  бабай.  Оставалось решить проблему   вторсырья. Этого добра в моей семье было не густо. Старые школьные  тетради, газеты «Сельская жизнь» и «Пионерская правда» моментально расходились на разжигание домашней печи,  подстилку под ноги в общественной бане и заменитель туалетной бумаги.  Немногочисленные изношенные вещи тонкого сукна резались моей теткой на полоски, из которых она вязала половики. Обноски грубого сукна  шли целиком на заплаты мешкам.  Каждый мешок состоял из многочисленных заплат,  по внешнему виду мешка можно было изучать историю одежды нескольких поколений.  Все наши мешки были засунуты в один,с заплатами из отцовой фронтовой шинели,он и висел на гвозде в коридоре барака рядом с мешками соседей.  Вот его я и притащил бабаю.  Он подцепил мешок безменом, взвесил, и кинул его через плечо в повозку. Бартер совершился – я получил свою хрустальную  Мечту.
Целых  семь минут я был бесконечно счастлив - ровно столько времени мне понадобилось дойти от  повозки бабая до крыльца родного барака. На крыльце барака стояла моя мама – ей я и отдал крючок и леску.  Мама молча отнесла Мечту назад к повозке бабая, провела с ним обратный обмен и повесила мешок с мешками  на своё законное место. Всё.
Послесловие.
1.Что такое мешки  в то время? Это -  выкопанная и увезенная  картошка с поля за 5-6 километров от домашнего погреба – картошку в кармане не унесешь.
Это - зерноотходы для поросенка, их мало – мало  выписывали моему отцу, как представителю сельской интеллигенции. За этими отходами приходилось ехать на зерносклад (10 – 15 километров от дома), где под шумок, и за магарыч, завскладом насыпал еще и мешок – другой чистой пшеницы. Пшеницу  потом  отец бережно вез  на ближайшую мельницу в 8 километрах –   молоть  муку для  прожорливого семейства.  Мешки в те стародавние времена в торговлю не поступали, в производстве и сельском хозяйстве они  многократно использовались и строго учитывались в бухгалтерских ведомостях  по графе «Тара».  Сегодня, в эпоху одноразовой тары, трудно представить  мой тогдашний проступок и отыскать равноценный ему среди многочисленных грехов ребятишек нынешних. Возможно, что читатели, искушенные в юриспруденции, смогут провести сравнительный анализ – буду ждать с нетерпением от них сообщений.
2. Тогда, на крыльце барака, я  очень обиделся на маму, но обида быстро сменилась новой мечтой – общая тетрадь для песенника. Очень скоро мы выкопали картошку. Уродила она у всего села.  Отец вместе со своими коллегами – учителями, выписали грузовик в конторе совхоза и на нем отвезли излишки картошки в Оренбург, где произвели обмен картошки на зерно. Через два  дня наши и чужие мешки с зерном загораживали весь проход в бараке,  отец привез гостинцы: белый круглый оренбургский каравай, что-то еще, и мне – общую тетрадь в коричневом коленкоровом переплете за сорок четыре копейки.  До сих пор помню тот непередаваемый запах новой тетради…
Уже много позже я прочел умные книги  по психологии – Мечты Человеческие в одной из книг анализировали на примере  гоголевских персонажей  Акакия Акакиевича Башмачкина   «Шинель» и Манилова «Мертвые души». И тот и другой, при определенных обстоятельствах, могли бы легко скатиться к мечтаниям  титулярного советника Аксентия Ивановича Поприщина  «Записки сумасшедшего» и очутиться в сумасшедшем доме. Высоколобые психологи учат в книгах, как научиться управлять своими мечтами, как  уметь управлять собой,  мечту потеряв.   Моя мама,  не читая этих умных книг, чисто интуитивно,  сделала мне первую прививку Мечтателя, заменив мечту заоблачную на реальную, но видимо прививка оказалась слабой  – совсем недавно во сне мне опять что-то шептала Рыба…