Монологи начинающего циника II. Город

Монологи начинающего циника II. Город.
И всей этой пылью, что с таким энтузиазмом ругала моя мама и несколько знакомых ( «ну что за город –  художники, параноики, наркоманы, живут в огромном таком музее») мне дышится легче, чем кислородом. Я сама – на 90% из этой пыли. Небо ревёт, превращая хребты мостовых в моря, по которым плывут сутулые корабли –  с ледяными глазами и острым обрезом скул. Скелеты из шкафа выходят на променад, чтобы выпить со мной за двадцатый январь. Случаются чудеса.
 Я люблю город своего детства за ссадины на коленках. А этот город люблю – за разбитый об собственный потолок череп. И (как следствие) два сантиметра роста - гордые, отвоеванные в первой настоящей битве с собой.
Стандартный набор штампов про него правдив. Да. Тут коты, крыши, люди в шарфах и тубусами за плечом, полное отсутствие солнца, депрессия, декаданс и светящиеся витрины баров.  Он самая настоящая истеричка. Сегодня он отталкивает мои подошвы от земли, превращает рукава пальто в крылья, а завтра бросает в черноту четырёх стен, молчащие трубки, вопросы без ответов и: я вижу в зеркале – двадцать лиц, вижу в метро – двадцать снов,  вижу в глазах человека – ничего.
Но самое прекрасное в этом городе - обязательная амнезия. Почему каждый юноша-впалые-щёки-большие-планы, каждая девушка-длинные-волосы-разбитое-сердце  - все едут туда лечить исколотые рёбра? Откуда думаешь –  самолётовая романтика? Откуда земфировское – «Может быть, в Питер и всё образуется»? Потому что как только шасси касаются асфальта, на воспалённый кусок памяти падает гильотина. Вы здоровы, пациент. Наслаждайтесь архитектурой.
Фрики и неформалы, что вымерли по стране, аки динозавры, здесь такие же, как в нулевых. Люди утром в коридоре офиса обсуждают, будет ли вечером наводнение. Друзья звонят тебе ночью и просятся ночевать, потому что развели мосты. Районная поликлиника находится в старинном особняке, где до сих пор бродит призрак хозяйки, а на соседней улице (между делом) вырос Бродский.
Это ателье порванных душ и клининг замусоренных голов. Отсюда нельзя вернуться прежним.
Спасибо, мамапапа, я видела парижский Сакрекёр, горный серпантин в Кадакесе, крошащийся Колизей, бело-голубое побережье Эгейского моря, чёрный от времени Кёльн. Я не видела ничего подобного городу, где –
я

сейчас

живу.

 Дверь в небо открыта. Бог всегда подходит к телефону.  Ты ему говоришь – Ало? – и слышишь голос. И чувствуешь тёплые пальцы. У меня миллион вопросов , всё сломано , куда бежать и кого любить? И пальцы проходят по волосам, так что картинки сворачиваются, ёжатся, разбегаются. Ти-ши-на. Ничего не болит.
Никто не болит.
Ни холодный глаз, ни золотая прядь, ни очаровательная девушка на его плече и в его стихах, ни горстка букв его имени.

О чём это я?

22 января, вечер.