Пассажир

Грохотал по рельсам Хаос.
По маршруту шёл трамвай.
Накопил в себе усталость
уцепившийся за край.

В жгут на лбу собрав морщины,
задремал кондуктор дед.
Я усилием пружины
сжал в компостере билет.

Повернул трамвай на площадь,
искры сыпет с колеса.
Слышу я, больной и тощий,
пассажиров голоса.

Если Ангелу поверить,
он неверие простит.
Истончившись до истерик,
он одет, как трансвестит.

Ждущих жалостью возвысив,
крылья он сложил горбом.
Поумневши до залысин,
я в стекло упёрся лбом.

Сыт я ужином вчерашним.
Губы треснули, пекут.
Истязаю себя кашлем.
Ангел, нет свободы тут!

Снизу вверх я чёрно-белый.
В хруст крахмальный воротник.
В строгих брюках нежным телом
я к себе давно привык.

Дверь ломают хулиганы.
Обкурились пацаны.
Я же так хочу нирваны,
тишины.

Дождь с серебряного серым
стёк в потёк с покатых плеч.
Добрый Ангел мне поверил
и не стал меня стеречь.

Но с бегущего трамвая
страшно прыгать на ходу.
Мне кондуктор, дед Исайя,
молвил: «How do you do».

Я билетик в порох стёртый
протянул ему, дрожа,
прикрывая дупель форте
габариты багажа.

Улыбнулись пассажиры:
«Что дрожишь, как воробей?
Молодея от кефира,
не робей!

Спортом мы тебя полечим
от панических атак!»,
и ударив меня в печень,
засмеялись... Я обмяк.

Некто, массовым гипнозом
овладевший с малых лет,
женщин радовал мимозой,
лицедействовал от бед.

В шелест крыльев он отвлёк их,
тем воспользовался я,
в два дыхания глубоких
опустела сулея.

Я к подножке шаг за шагом,
озираясь на ходу.
Закисает во мне брага,
пена горькая во рту.

Я, себе цены не зная,
в платье яркое одет,
отцепившийся от края
излучаю жёлтый свет.

Стал трамвай на повороте,
не помять бы трын-траву.
Ртом прижавшись к чистой ноте,
тихо Ангела зову.

Я покинул громкий Хаос
битых звуков, рваных тел.
Трын-трава не пригибалась,
шёл я в ней, куда хотел.