Сталин и Поэт. Кто кого?

          Горец   

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца, --
Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви жирны,
А слова, как пудовые гири верны.

Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.

Как подковы кует за указом указ --
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него, -- то малина
И широкая грудь осетина.

[ Ноябрь 1933, Москва]

О. Мандельштам

   Как-то, гуляя по улицам, забрели они на какую-то безлюдную окраину города в районе Тверских-Ямских, звуковым фоном запомнился Пастернаку скрип ломовых извозчичьих телег. Здесь Мандельштам прочёл ему про кремлёвского горца. Выслушав, Пастернак сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому».


   Я хотел бы знать Ваше мнение по поводу одного из самых известных (и загадочных) произведений О.Э. - стихотворении 1937 года, которое обычно называют "Ода" или "Ода Сталину". Каковы Ваши впечатления об этих стихах; что за смысл в них заложен?


Когда б я уголь взял для высшей похвалы -
Для радости рисунка непреложной,-
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек,-
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!


Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему,- вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин,- Джугашвили!


Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой - ему народ родной -
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее - дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.


Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта - отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко - знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь - откровенность, весь - признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.


Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною - ловить лишь сходства ось -
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь - к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.


Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера -
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна - добро живое -
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.


И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь - через тайгу
И ленинский октябрь - до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца -
Его мы слышали и мы его застали.

Январь - март 1937

Денис Безносов
я, по всей видимости, не окажусь оригинальным, сказав, что это все-таки ирония...во-первых все мы хорошо помним стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны...", во-вторых все в том же 33-м году О.Э. пишет:
...А стены поклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть...

   Острый глаз Мандельштама анализирует это явление, как стихийное - и как он это делает - не просто с лупой, или микроскопом - со скальпелем! Он замечает все - бровь, лепное веко, морщинки, кисть, кость..."я уголь раскрошу, ища его обличья". Почти лихорадочный восторг исследователя, открывающего потаенный пульс события. Ноты влюбленности и восхваления - именно к этому, поэтическому Сталину, которого сам Мандельштам и создает. "Художник, береги и охраняй бойца" .Что тут событие большей силы и масштаба - художник (творческая сила) или боец (тиран, историческое лицо)?
Мнение И. Бродского: "его стихотворение о Сталине гениально...думаю, Сталин вдруг сообразил, что не Мандельштам - его тезка, а он - тезка Мандельштама. ..И это послужило причиной его гибелм. Иосиф Виссарионович, видимо, почувствовал, что кто-то подошел к нему слишком близко."