Неспасительная ирония

За короткий в историческом смысле период острой фазы украинского политического кризиса 2013—2014 годов публичная риторика в русскоязычном информационном пространстве претерпела огромные изменения. По сути, язык ненависти вырвался из маргинеса и превратился в речь повседневности. Язык ненависти провел демаркационную линию между украинским и российским обществом и расколол эти общества изнутри. Социальные сети, являющиеся важным элементом общественной коммуникации, превратились в фронт информационной войны, где уже сложно отличить наемных ландскнехтов от «идейных обывателей».

Из соцсетей язык вражды переходит в повседневную лексику и далее — в язык публичных персон. И наоборот, «красное словцо» политиков или общественных деятелей встречает отклик «в народе». Характерно, что риторика ненависти отравляет прежде всего русскоязычное пространство — общее для России и Украины, чем наносит непоправимый ущерб межкультурному диалогу. Люди говорят на одном языке не для того, чтобы лучше друг друга понять, а для того, чтобы изощреннее друг друга оскорблять.


Реанимация советского новояза

В рамках идеологического противостояния, охватившего публичный дискурс, произошла настоящая реабилитация советского новояза. Собственно, идеология и оживает в сознании людей благодаря языку и языковой политике.

Система коммунистической пропаганды создала разветвленный словарь для обозначения врагов, враги были разнообразные — от внутренних (явных и тайных) до внешних, — следовательно, и объем обозначений для него был велик. Например, новую жизнь обрело слово «хунта». Этот термин из агитпропа брежневских времен хорошо знаком большинству советских людей. Им обычно маркировали военные диктатуры в странах Латинской Америки. Словарь Ожегова дает нам определение: «Военная реакционная террористическая группировка, захватившая власть и установившая террористическую диктатуру». В самом испанском языке слово «хунта» не несет какой-либо негативной коннотации и означает всего лишь «совет» (в значении совещательного властного органа), «союз», «объединение». Но в рамках русской традиции оно несет однозначно негативный оттенок.

Хорошо знакомый с советским идеологическим инструментарием, президент Российской Федерации Владимир Путин дал толчок реанимации этого советского термина, назвав «хунтой» киевское временное правительство, взявшее власть после бегства президента Украины Януковича из страны. «Это хунта, клика какая-то» — заявило первое лицо российского государства. Разумеется, ничего типологически общего с военной диктатурой латиноамериканского образца киевский режим не имел: свержение Януковича происходило в результате восстания, а не военного переворота, среди пришедших к власти не наблюдалось профессиональных военных, вставших к рулю. Однако «хунта» быстро прижилась в интернете и в широком публичном дискурсе.

Равно как и определение «каратели» по отношению к украинским военным, участвующим в боевых действиях против сепаратистов на Востоке Украины. Этот термин восходит к еще более раннему пласту советского пропагандистского словаря — к «немецко-фашистским карателям», в свою очередь перешедшим в советский лексикон из словаря русской радикальной прессы начала ХХ века, обличавшей «царских карателей», подавлявших восстания крестьян и инородцев в Российской империи.

Любопытно, что новое украинское словоупотребление «хунты» и «карателей» зеркально отражает пропагандистский словарь российских СМИ. Власть Владимира Путина регулярно именовалась «чекистской хунтой» или «кликой», хотя типологически генезис российской власти также далек от латиноамериканских страстей. Имели место и «российские каратели» — таким образом маркировали в украинском публичном дискурсе (и в оппозиционном российском — тоже) проведение антитеррористической операции на Северном Кавказе. Характерно, что и украинские власти предпочли загримировать боевые действия на Востоке Украины, направленные против сепаратистов, под юридически менее определенную «антитеррористическую операцию», как это делали их российские коллеги в отношении Чечни и Дагестана.

У этой словесной маски также вполне советские корни — признание существования некоего общественного движения, направленного против власти, означало и признание существования социальной базы для него, что с идеологической точки зрения для коммунистов, говоривших как бы от имени всего народа, было совершенно недопустимо. Поэтому повстанческие движения, как правило, маркировались как «бандитизм», то есть маргинальное явление, оторванное от широких масс и представляющее собой сознательных отщепенцев.

Таким образом, и российская, и украинская сторона в идеологических целях использует вполне большевистский прием дискредитации противника как заведомого маргинала и преступника. Политолог Глеб Павловский писал: «Политический язык вражды сам упраздняет пространство публичной политики — это место для демократии — и размечает его так, чтобы оно стало рекогносцировочной схемой прифронтовых зон. Здесь, чтобы защититься, якобы надо прибегнуть к превентивному обличению злодеев либо перейти под защиту кого-то, кто это насилие практикует… Язык вражды, проникший в публичную сферу, не ищет реального врага. Он его активно придумывает, творит из насущного окружения самим наименованием»[1].

В этом искривленном пропагандистском зеркале киевские политики, легитимизированные президентскими и парламентскими выборами, оказываются самозванцами, захватившими власть в ходе военного переворота, а движение донбасских сепаратистов, имеющее достаточно массовую социальную базу, объявляется террористической организацией. Используя тоталитарный язык, легко перейти к следующему этапу — дегуманизации противника.
Огромным резервуаром для рождения языка вражды образца 2014 года являлись сетевые дискуссии вокруг «оранжевой революции» 2004 года. Рождению его способствовали значительные пропагандистские усилия сторонников и противников революции как внутри Украины, так и за ее пределами. Широкий спектр эмоциональных реакций рядовых пользователей сети: неприятие значительным числом россиян обретения Украиной иной субъектности, нежели «братского народа» и «младшего брата», возмущение не менее значительного числа украинцев попытками вмешательства российской власти во внутренние дела Украины.
*

Опубликовано в журнале:
«Отечественные записки» 2014, №6(63) К. Скоркин Общий язык ненависти