Баллада N 666 - Чёрный список

Холодный рассвет оседает на листьях,
Опавших на серую землю вчера.
И осень чихает простудною слизью
На сны, и на души, и даже на мысли…
Лишь ветер лениво с листвою играл.

И лёгкой походкой летела сквозь осень,
Как лучик, пробившийся в тучах сырых,
Красивая девушка, вызов свой бросив
Природе самой. Восстающая против
И ветра, и грязи, и окон слепых.

По-летнему ярко, по-детски беспечно,
По-женски блистательно, нагло, искрясь,
Пронзая осенний туман бесконечный,
Как символ весны, окрылённой и вечной,
Она в засыпающий мир ворвалась.

Летели ей вслед удивлённые взгляды
И, кажется, небо светлело над ней,
И… хищный оскал, истекающий ядом.
Сгорая от злости, застыл где-то рядом
Кровавый служитель из царства теней.

И цель выбирать не приходится долго.
Короткий разгон. Приглушённый удар.
Весна взорвалась фейерверком осколков.
Тупая ухмылка блеснула в иголках
Жестоких, холодных, внимательных фар…

                *   *   *

Горячий песок, растревоженный ветер,
Колёса впиваются в мягкий асфальт.
Терзает кассету мой старенький плейер,
И солнце бросает лучей своих веер…
Я вновь с упоением жму на педаль.

Той осенью Дженнифер сбила машина.
Я думал – повешусь; но, нет, – пережил.
С тех пор только запах палёной резины,
Да метры дороги, да литры бензина, –
Вот все, с кем я ладил и с кем я дружил.

Мне кажется, целая вечность промчалась.
Но где эта вечность? – и год не прошёл
С той осени, где ты так звонко смеялась,
Где нежно меня ты губами касалась,
Где было спокойно и так хорошо.

Я снова, как сказку, те дни вспоминаю,
Когда мы катались в машине вдвоём…
Теперь я в неё никого не сажаю.
И, хлопая дверцей, опять уезжаю
От памяти, жгущей нещадно огнём.

Трагичный уход твой всё разом разрушил,
И я охладел к этой жизни навек;
По сути, и сам никому стал не нужен.
Потеря безжалостно скомкала душу.
Тогда я и начал свой странный побег.

                *    *    *   

Я шумный Нью-Йорк поменял на пустыню,
Умчал в Аризону, забросив дела,
Всех старых знакомых забыл и покинул.
Оттуда с собой прихватил лишь машину
Да плейер, который ты мне отдала.

Нашёл придорожную бензоколонку,
Хозяин сказал мне: «Годится. Беру».
Я думал, что грусть отодвину в сторонку,
Горючкой начав заправлять потихоньку
Машины, попавшие в эту дыру.

Но каждую ночь снова Дженнифер снится
В одном бесконечном, загадочном сне:
Со скоростью страшной по улице мчится
Машина с оскалом голодной волчицы, –
И пламенем брызжут три цифры на ней.

А там, впереди, посредине дороги,
Во тьме ты пытаешься вновь убежать,
Но – словно врастают в асфальт твои ноги…
Как в хищных глазах – в этих фарах жестоких
Твой ужас немой отразился опять.

Ты плачешь. Вокруг – тишина гробовая.
Бесшумною тенью машина скользит.
Лишь шорох колёс эту тишь нарушает.
Прищурились окна домов, наблюдая,
Как зубы в добычу убийца вонзит.

И тут неожиданно я замечаю,
Что сам нахожусь за кровавым рулём!
Бесстрастно машину в тебя направляю,
Все чувства свои за спиной оставляя...
А сердце – как камень, покрывшийся льдом.

И гром расколол тишину, как скорлупку,
А молния ночь на куски порвала…
Я вновь – на земле в мираже своём жутком,
И ты… Нет! О, боже… Как сквозь мясорубку
Прошедшее тело – там, где ты была.

А призрак зловещий уносится к звёздам,
Теряя свои очертанья во тьме.
Стекает невинная кровь по колёсам.
И в ярости гнаться за ним слишком поздно,
И поздно кидаться на помощь тебе.

А там, в вышине, среди тусклых созвездий,
Безжалостный демон уносит с собой
Пылающий символ всех дьявольских бестий,
Уродливый герб торжествующей мести, –
Три алых шестёрки, как ужас живой.

И я остаюсь у остывшего тела,
Упав на колени и плача навзрыд.
А кровь в моих жилах, как гейзер, кипела;
Я клятву шептал свою остервенело,
Что будет убийца твой мною убит…

Я с криком в холодном поту просыпаюсь,
Кошмар покидает истерзанный мозг.
И долго холодной водой умываюсь,
Подальше прогнать свою память пытаясь, –
Ту память, что плавит меня, словно воск.

                *    *    *

Я с грохотом деньги, что здесь заработал,
Спускаю на тёплый, вонючий бензин.
Немного корячусь под крышкой капота,
Потом гаража открываю ворота.
Склоняюсь к рулю. Застываю над ним.

Сижу пять минут, как гранитная глыба,
В плывущей жаре промерзая насквозь.
И лишь в голове безобразная кипа
Забытых обид, потрясений, ошибок
Рождает тупую, усталую злость.

Она нарастает, как рокот вулкана,
Вставая из тёмных, далёких глубин,
И жерло для выхода ищет упрямо.
И вдруг извергается жгучая лава,
Наркотик безумия – адреналин.

Он кровь превращает в кипящую воду –
И я оживаю, вздохнув глубоко.
А руль накаляется в пальцах и жжёт их.
Колёса визжат от нежданной свободы,
Когда я сцепленье спускаю рывком.

И я уношусь по разбуженной трассе,
Лечу в полыхающих отблесках дня.
Душевная боль под колёсами гаснет.
Пусть мне не догнать убежавшее счастье, –
Но здесь и печаль не настигнет меня.

На день наползает вздыхающий вечер,
Неся позади чёрный бархат ночной…
Я слепо лечу горизонту навстречу,
Порой так увлекшись, что сам не замечу,
Как падает стрелка, и бак мой – пустой.

Канистры, в запас предварительно взятой,
Хватает на то, чтоб доехать назад,
И я возвращаюсь, усталостью смятый.
Не моясь, – весь пыльный и в масляных пятнах, –
Валюсь на кровать и смыкаю глаза…

Я знаю, что шепчут хозяину часто:
Мол, парень с «приветом»; на кой он тебе?
А он им: «А что? Он работник прекрасный.
Чего паренька задевать понапрасну?
Видать, он от жизни и так потерпел…»

Вот так я и жил. И уже миновало
Солидное время с тех пор, как я здесь.
А дни шли один за другим, и не знал я,
Что жить мне, как прежде, недолго осталось,
И – ждёт, до поры задремавшая, месть…

                *    *    *

В тот день, как обычно, работы хватало;
Я бегал по станции, как муравей.
Вновь солнце нещадно огнём поливало.
Рукой я боялся коснуться металла,
А то бы, ей-богу, не счесть волдырей.

Фургоны сменялись на старые джипы
(В провинции знаете, транспорт какой).
Они, как на берег попавшие рыбы,
Ловили прохладу капотом открытым,
Которую дал козырёк навесной.

Напарник мой, Джим, – добродушнейший парень, –
Не смог бы молчком и секунды прожить.
Он с каждым водилой о чём-то базарил,
Смеялся и корчил отпадные хари.
Ему б не заправщиком, – комиком быть!

И тут я смотрю, что свернула с дороги
И въехала медленно к нам под навес
Красивая чёрная тачка. О, боги!
Я б точно сварился под солнцем жестоким,
Как только во что-нибудь чёрное влез.

Я только что крышку свинтил с бензобака
Пикапа, что раньше подъехал сюда;
Был занят, короче. И Джим, бедолага,
В тени примостившийся, чуть не заплакал:
«Ну, только присел, а! И так вот всегда…»

Подумав, что плохо и «чёрному» парню,
Что в тачке своей превращается в дым,
Я снова к пикапчику толстого Барни
(Хозяина крупной, шикарной свинарни)
Склонился, чтоб деньги забрать за бензин.

Мы с Барни ещё потрепались немного,
Потом он кивнул, попрощавшись: «Пора!»
Я взглядом его проводил до дороги,
Присел, расслабляя гудящие ноги…
Сейчас бы упал и не встал до утра!

Сочувственно глянул на бедного Джима
И понял: с сочувствием я опоздал.
Картинно согнувшись у чёрной машины,
Болтал и смеялся он неудержимо,
Забыв про жару и про то, что устал.

Я голову с тихим блаженством откинул,
Глаза, утомлённые солнцем, закрыл.
И в мыслях своих это место покинул,
Границы в другую реальность раздвинул,
Проникнувшись жизнью, которой не жил.

Той жизнью, где Дженнифер не умирала,
Где просто не сможешь убить и украсть,
Где можно начать, если что, всё с начала,
Где ведать не ведают зла и печали, –
Той жизнью, куда мне… вовек не попасть.

Ну, всё. Я, в конце-то концов, – на работе;
Хозяин увидит – лежу, – заорёт:
«Как вас ни увижу – то спите, то жрёте!
Закончите смену, тогда отдохнёте».
– И, хмурый, обратно в контору уйдёт.

Глаза я чуть-чуть приоткрыл для начала,
Минуя от солнца противную резь.
И первый же взгляд мой к себе приковала
Та чёрная тачка; она отъезжала.
И номер, – три цифры: «666».

                *    *    *

Лишь солнце и ветер. Я снова в дороге.
Ошейник покоя был сорван легко.
Теперь уж не властны ни черти, ни боги
Меня задержать. Я уже на пороге
В кровавую месть, дверь толкая рукой.

Колонка осталась вдали эпизодом
Из жизни, которую прожил не я.
Хозяин, и Барни… Да мало ли, кто там!
И Джим… Все остались за тем поворотом,
Что произошёл только что у меня.

А цель не сбавляет, летит, как на крыльях,
Из виду теряется на виражах.
Надсадно ревёт мой движок многосильный,
Покрывшись, как потом, промасленной пылью.
Он знает: пора из последнего жать.

Дорога полезла на серые скалы,
Цепляясь за острые зубы камней.
Подъём крутоватый здесь; скорость упала.
Но цель не уйдёт, – ведь осталось так мало
Меж мной и убийцей девчонки моей!

Мой бампер коснулся шестёрок кровавых,
Расплющил и в чёрную тушу вдавил.
Я помнил, я верил, я ждал, я искал их, –
И вот это время для мести настало!..
Я вновь газанул и толчок повторил.

Убийца залился визгливым сигналом,
Похожим на дикий, испуганный вой.
Машина моя, как пчелиное жало,
В ревущего чёрного зверя вонзалась,
А я управлял хладнокровной рукой.

По правую руку – обрыв, как могила,
По левую – мрачной скалы обелиск.
Как часто в кино мною видано было:
Погоня, паденье и вспышка от взрыва!
Здесь трюк будет стоить нам целую жизнь…

Опять набираю хорошую скорость
И слева убийцу пытаюсь столкнуть
В бездонную, мерзкую чёрную пропасть.
На встречном пути появился автобус.
И поздно жать тормоз. И негде свернуть.

И мир задрожал от предсмертного визга
Колёс, и сигналов машин, и людей.
Автобус свернул потрясающе быстро,
И в окнах его я увидел так близко
Застывшие в ужасе лица детей.

Автобус сильнейшим ударом откинул
Машину, которую сбросил бы я,
К безмолвной скале, размозжив ей кабину,
И в пропасти так же стремительно сгинул,
Те детские лица с собой унося…

                *    *    *

Дрожащей рукой я толкнул свою дверцу,
Пошёл вдоль скалы на нетвёрдых ногах.
Мне холодно здесь. И никак не согреться.
Внутри, как из гроба, на свет рвётся сердце.
И – медленный, липкий, удушливый страх…

Вот – чёрная… нечто, уже не машина,
Скульптура-абстракт, параноидный бред.
Разбиты все стёкла, полопались шины,
– мой враг… Почему же в душе так паршиво?
Где радость, что мрази в живых больше нет?

Я тихо склоняюсь к окошку без формы,
Туда, где водитель-убийца сидел.
Там должен быть ящер, зловонный и чёрный,
А, может, упырь, пожирающий мёрвых…
Я ужас унял свой и внутрь посмотрел.

Назад запрокинувшись, в платьице белом,
Примяв золотистые кудри свои,
Прекрасная девушка в вечность летела.
Лишь тело её неподвижно сидело
Изломанным стеблем, всё платье – в крови.

Лицо было мягко повёрнуто к двери, –
Она умерла, не закрыв своих глаз.
Они на меня удивлённо смотрели,
Как будто ещё до конца не поверив
В безумие то, что случилось сейчас.

Я с диким трудом, тяжело, разогнулся,
Взглянул на избитый, корявый металл,
На страшную пропасть с тоской оглянулся…
Вдруг резко к машине своей развернулся
И кинулся к ней. Да, что делать, я знал.

Мой сон повторился, – судьбу не изменишь,
И дьявольских слуг мне искать ни к чему.
Когда свою боль доверяешь себе лишь,
Себя истязая, – уже не заметишь,
Как сам попадёшь в чёрный список к нему.

Нет сил на Земле, что меня оправдают,
Не хватит на Небе добра, чтоб простить.
Я ключ в зажиганье спокойно вставляю,
Рулю к краю бездны и «газ» выжимаю, –
Сумей умереть, раз не можешь прожить.


                1996 – 30.06.1997