Мамочка, ведь ты не умрешь...

                посвящаю маме,  помня  всех моих  родных и близких.



«Юля! Неля! Да, сколько же можно! Допекли!» - раздался сердитый голос молодой женщины, но шум и возня на лестнице не прекращалась.

« А ну-ка, принеси со двора крапивы!» - послышался тот же голос и соседская девчонка, не смея ослушаться рассерженной матери девочек, опрометью метнулась во двор.  Через минуту - другую, жгучие стебли охаживали девчоночьи загорелые ноги и ягодицы.
На некоторое время воцарилась тишина, изредка нарушаемая всхлипами и поскуливанием.

«Да, Нелька, тебе меньше досталось. Мамка  всю крапиву истрепала об меня»,  - выговаривала Юля. Обе девочки с неприязнью косились на босоногую, приблизительно такого же возраста, как и они, голенастую девчонку.

Неля ладошкой погладила волдыри на попке, которые жгли, пощипывали и чесались, потом пальчиками потрогала горло, словно проверяя, на месте ли странный комок, от которого язык немного немел, побаливал, ломотою отдаваясь в переносицу.
 Неля подумала: «Почему же, слезы такие горькие?»  Лизнула припухшие губки -  «как пыль».
Еще раз всхлипнула и окончательно успокоилась. Спустя какое-то время, вся троица резвилась во дворе, как ни в чем не бывало.

Юля и Неля были сестрами. Юленька тысяча девятьсот тридцать первого года рождения, а Неличка была тремя годам младше. Но самый младший был Альберт, которого ласково звали Алик. Забавный малыш, с вьющимися волосами.

Шёл то ли, тридцать девятый, то ли, сороковой год. Отец девочек был кадровый военный РККА на должности политрука какой-то воинской части, дислоцировавшейся в Козельске, где собственно и родились дети.

У Юли был природный дар к рисованию, но так как рисовать особо было не на чем, она рисовала на стенах и печке, а мама ругалась и сетовала, что забыла убрать карандаши.
Юля с ходу, с натуры рисовала портреты, живые картинки природы и сюжеты из дворовой жизни или из собственного воображения.

Не далеко находилась Оптина Пустынь - бывший монастырь, на территории которого однажды разместили военнопленных польских офицеров. Отец девочек вел среди них разъяснительно-пропагандистскую работу и, приходя домой, в разговорах иногда обронял сквозь зубы:

«Белогвардейцы! Паны! Таких не перевоспитаешь».

Ходил он все время с наганом. В петлицах было по «шпале», а на рукаве  нашивки - галочки из золотых полосок. Домой приходил поздно, молчаливый. Лишь однажды Неля слышала, как отец сказал матери, что поляков грузили в машины и куда-то увозили.

Как- то раз, Неличка, разглядывая настенный портрет И. Сталина, заметила, что он весь засижен мухами. Она в голос громко и удивленно - восторженно произнесла: «А Сталин - то, весь мухами засратый!»
Бедного отца  чуть было удар не хватил, побледнел весь, затрясся,  стал допытываться у дочери,  кто так говорил.  Еще бы! – такие времена… долго не мог успокоиться.
Расправа в те времена была бы короткой и крутой.  За семью испугался.


Немного придя в себя,  наказал  строго - настрого, никогда, нигде и никому не говорить такое.

Дома  отец  иногда сажал девочек на колени,  крепко прижимая к себе, ощущал,  как сквозь хрупкие лопатки бьются маленькие сердца его дочерей.  От него пахло одеколоном, дымом и еще  чем - то военным, отчего голова у Нели слегка кружилась.  Играя одна, маленькая Неличка часто напевала свою любимую песенку, вызывая  добрые улыбки на  мелькающих  в  распахнутых окнах лицах соседей.  Ее тоненький  детский голосок высоко выводил:

Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, светло-голубые,
И о чем грустите вы,  в  день веселый мая,
Средь нескошенной травы,  головой качая...


Городок жил своей жизнью, размеренной, почти  сонной,  без особых событий и потрясений. В стране разоблачали врагов народа и вредителей, но это было где-то и очень  далеко.  Лишь однажды была арестована,  жившая по соседству немецкая семья за неосторожное высказывание.  Дети были отправлены в ДЧСИР (дома для членов семей изменников Родины).

Сестры бегали купаться на небольшую речку Жиздру, скользя голыми пятками по коровьим лепешкам,  которые в обильном  количестве   присутствовали на живописном берегу.  Наступил  июнь 1941 года.

Время шло, у взрослых были свои дела, у детского люда свои, не менее важные. Все шло своим чередом, и дни сменяли ночи, пока однажды, в  воскресенье,  мать в слезах, с невидящими глазами,  не вбежала в комнату и, упав на койку,  глухо выдохнула: «Война! Война!..»  Неля и Юля непонимающе смотрели на мать,  такой ее они никогда не видели.

На календаре было 22 июня. Отец домой не пришел. Он не пришел ни в этот, ни в последующие дни.

В октябре власти объявили об эвакуации,  отпустив двадцать четыре часа на сборы необходимого. Дали подводы с лошадьми. Мимо проходили отступающие
войска Красной Армии. Солдаты шли понуро и с виновато опущенными головами. Почти ни у кого не было оружия. Потом Неля видела немцев на мотоциклах, едущих без единого выстрела.

Черный дым застилал все небо. Горели подожженные склады. Воздух был пропитан гарью и копотью. Изнуренные лошадки в одном из лесков встали и ни в какую не хотели идти, бабы бесполезно понукали бедных животных, тыркали их ветками в покорные морды, а те отворачивали свои печальные глаза.  И животные и люди смертельно устали и во всем чувствовалась гнетущая  тоска. Решили идти своим ходом,  налегке. Собрали с телег лишь крайне необходимое, взяли детей за руки и пошли к железнодорожной станции.

Шли долго. Вконец обессиленные, измученные женщины, завидев несущуюся по ухабам ”полуторку”,  сцепившись  руками, встали поперек дороги.  Грузовик резко затормозил.  Водитель красноармеец, выскочил из кабины,  в сердцах обматерился и не смотря на уговоры, отказывался  взять с собой на станцию беженцев, ссылаясь на приказы и запреты военного времени.  Бабы заголосили, заругались на него,  и окончательно разозлившись, заявили: ”ну, коль так, то дави,  а нам все равно выхода нет, погибнем”.

Махнул солдат рукой,  давай все в кузов! Тента на грузовике не было. Детей брали за руки и ноги и закидывали в кузов. Словно мешки.  Машина везла валенки и только поэтому Неличка с остальными детьми не  погибли от холода, зарывшись с головой в гору валенок.

Целый месяц, без еды, их гоняли  в вагонах «телятниках» от одной станции к другой, загоняя в тупики и еще, Бог весть,  в какие отстойники. Творилось непонятно что. Где линия фронта, где  бойцы Красной Армии,  где немцы,  не разобрать.

Так, после долгих мытарств, они оказались в тылу, в Малой Кандале. Мать безрезультатно искала мужа, не зная жив ли он, погиб ли.

Отец сам  разыскал их. Он все время был на передовой.  После того жизнь их немного облегчилась, так как от него стала приходить помощь.

Мать писала письма на фронт.  Просила забрать их к себе.  Писала просьбы даже в штаб фронта о разрешении на въезд  в  прифронтовую полосу. То ли просьбы возымели действие, то ли это было угодно судьбе, но семья вновь оказалась в прифронтовом Козельске.

Красная Армия готовились к наступлению.  От «Катюш» небо полыхало багровым пламенем и днем и ночью. Фашисты  совершали на Козельск массированные  авиационные налеты.  Бомбили так, что земля стонала и содрогалась.

С 15 на 16 июня 1943 года творилось что-то невообразимое. Бомбы на парашютах,  подолгу вися в небе,  заливали ярким светом все вокруг.  Жуткий вой стоял над землёй. Неля, ища спасения, бросилась  в подвал дома,  кулем свалившись на чьи то головы.  Сидела в темноте, трясясь и жалобно  подвывая, от неописуемого,  бесконечного  страха.  Бабушка соседка, прижимая ее к себе,  посоветовала,  ты ушки то,  зажми ладошками и открой рот.  Так  бедная Неличка и сидела, заткнув уши прозрачными  пальчиками и,  раскрыв, что есть силы,  детский ротик.  Юля пряталась у соседок.

Мать, никогда  не укрывавшаяся от налетов,  говоря, что смерть везде найдет, на этот раз поддалась уговорам соседки,  с маленьким Аликом побежали к церкви, надеясь там переждать бомбежку.

Нашли их утром. Мать лежала  с перебитыми ногами, истекая кровью, изредка приходя в сознание. Алик лежал, запрокинув голову с открытыми глазами, сжимая кулачки, придерживающие шорты на бретельках, курточка была распахнута и на груди уже запеклась кровь.

Он так и остался маленьким мальчиком с черно-белой фотографии, на стуле, в военной пилотке, завороженно ждущий, когда же  вылетит птичка. Я видел эту фотографию и душа моя стонала...

Кто - то помог найти подводу, погрузили на нее маму. В ногах положили Алика. Наступающий день был удивительно ясным, солнце светило ослепительно ярко. Неля сидела  на подводе, свесив тонкие ножки, раскачиваясь в такт колесам.  Рядом лежала мама. Лицо ее посинело от потери крови, глаза закрыты, но была в сознании.  Единожды открыв глаза, она спросила Неличку: ”А где Алик?”  Неля сказала, что Алик убит, лежит в ногах.  ”A Юля?”  Неля сказала,  что жива.  Мать закрыла глаза.  На ухабах печальная повозка вздрагивала,  отчего раненая стонала.  Неличка,  жалея стонущую мать, держала ее за руку, всю дорогу плакала,  скуля  и спрашивая:  «Мамочка, ну ты ведь не умрешь, ну ведь ты не умрешь, ну скажи,  мамочка, ты не умрешь?  Мамочка,  не умирай…

Свозимые со всей округи раненые, лежали даже около больницы. Мать девочек положили на крыльце.  Подозвав к себе Юлю, склонившуюся над ее губами,   она сказала ей: ”Напиши папе.  Адрес и все документы лежат в швейной машинке”.  В тот же день она умерла. Умерла от потери крови, на  крыльце местной больницы, там, где ее и положили.  Неля не сразу  узнала  об этом.

Маму  с Аликом похоронили на каком-то лесном кладбище. Девочки обложили свежий холмик еловыми шишками.  Отец на похороны опоздал. Приехав, молча постоял у могилки,  почерневший от горя, утер слезу, обнял дочерей и уехал на передовую. Потом было одно или два письма из госпиталя. Увиделись они лишь в одна тысяча девятьсот сорок четвертом году.

2010- январь 2015

написано по воспоминаниям моей дорогой матери Нинель Оваско, по отцу Ваулиной,  урожденной г.Козельска