Холодные тени

Белые ночи от малокровия
и разломан дворцов хребет,
затянувшаяся агония,
бред.

Не поверившие в Империю,
из-под медной Петра руки
ускользая, локтями меряют
похудевший отрез Реки.

Судоходную, под разведённые
крылья, хлопнувшие, мостов,
растащили её бидонами,
завертели в спираль винтов.

От собора дорога к паперти,
попрошаек всегдашних гарь,
приютившее птиц распятие,
просочившийся в дождь фонарь,

расслоившаяся на полосы
беглых улиц горизонталь,
в ней всенощную, стоя, молится,
в вертикали звенящий, альт.

Этот город, когда-то царственный,
и мятежный, и воровской,
сипло дышит поэзий астмою,
прижимаясь к Неве щекой.

Гость рискует последней спичкою,
прячет пламя её в руке.
Ночь осталась лежать ресничкою
на сиреневом пиджаке.

От высот и пустынных шорохов
возвращаясь в зимы мираж,
по привычке берёт не дорого
на «Дворцовой» он экипаж.

Где-то войны и революции,
грабят винные погреба.
Он про жизнь говорит с Конфуцием.
Пухнет треснувшая губа.

Суждено, что ему? Не дыба ли?
Окружили со всех сторон,
каждый в горсть взял земли, засыпали.
Чем же страшен, уснувший он?

Среди шпилей в тумане тающих,
побродивши по площадям,
холодея от злых «товарищей»,
он нашёптывал лошадям

про Жирафа, про Абиссинию,
про Неаполь и Озеро Чад.
Посочувствовал ему инеем
Петроград.