Две Веры. Рассказ

 
     Вся наша жизнь – это цепь переживаемых событий: пустяковых и значительных,  и очень важных, после которых все идет по-другому, т.е. начинается иной, новый жизненный этап.  Не всегда мы осознаем важность переживаемого момента и лишь, по прошествии времени, понимаем, что то или иное событие стало поворотным в нашей жизни. Некоторые люди интуитивно чувствуют  это,  и,  с особым вниманием,  относятся к выбору дальнейшего пути. Таких называют счастливчиками.  У них, как правило, в жизни все складывается хорошо: правильно выбирают кем быть, в какой институт поступить, с кем дружить, кого сторониться, на ком жениться, а чего избегать.   
Вот и для меня в 1972 году наступило время принятия решения, от которого зависела вся моя дальнейшая жизнь. Интуитивно, приближение этого момента я чувствовал уже давно. Каким-то внутренним зрением я ощущал перед собой что-то похожее на контуры двух или трех дорог, и мне предстояло сделать выбор – по какой из них идти дальше, но страх перед возможной ошибкой не позволял сделать решительный шаг, а посоветоваться было не с кем.
 
 Тогда я служил в Москве, в Центральном водноспортивном клубе ВМФ, расположенным на берегу Химкинского водохранилища, напротив Водного стадиона «Динамо». Матросы срочной службы жили на дебаркадере, переоборудованном в плавказарму. На нем, кроме спальных помещений,  располагались на первом этаже камбуз и столовая для личного состава, а на втором, несколько кабинетов и неплохая библиотека, которой заведовала Вера Васильевна Карпова, женщина преклонного возраста, как две капли воды, похожая на Рину Зеленую в фильме «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон», только немного моложе. И еще: от Рины Зеленой ее отличал холерический темперамент, не дававший покоя ни ей самой, ни окружающим. Почти всех матросов она любила материнской любовью, жалела и   баловала. Каждому она давала уменьшительно-ласковое имечко. Даже степенные мичмана, в возрасте, не избежали этого: главный боцман, Демиденко Борис Алексеевич, почти лысый, живой, как ртуть, стал “Пушистиком”, а начальник гаража, Егоров Иван Дмитриевич – “Егорушкин”. Меня она величала “Колюнчик”, что меня вполне устраивало. Единственное, что мне в ней не нравилось – она курила.

     Домой, после окончания рабочего дня, можно было возвращаться или на троллейбусе, до станции метро «Войковская», или же через лесопарк, по тихим уютным дорожкам, к той же станции метро. Однажды, июльским душным вечером, наши дороги, моя и Веры Васильевны, пересеклись на проходной. Она шла тяжело, с трудом передвигая ноги. В руках у нее был пакет с книгами.  Наша встреча ее обрадовала, и она тотчас нашла мне занятие: 
- Колюнчик, как хорошо, что я Вас встретила. Я плохо себя чувствую. Мне тяжело нести эти чертовы книги. Вы, как джентльмен, донесете их мне до дома. Я, так и быть, напою Вас чаем. И не смейте возражать! А книги я несу для своих соседок, они читать любят.
Все это она, не смотря на плохое самочувствие, выпалила на одном дыхании, не повышая, но и не понижая голоса. Я подчинился и взял пакет. Вера Васильевна жила неподалеку, на Ленинградском шоссе. Через каких-то 20 минут мы стояли перед ее домом. Это был деревянный барак, каких, сразу после окончания войны, было построено множество.  Дом утопал в зарослях сирени, а перед входом была вкопана самодельная лавочка, на которой сидели две женщины, видимо, соседки, ровесницы Веры Васильевны. Поздоровались, и мы, провожаемые пристальными взглядами соседок, прошли в дом. На входе, в нос ударил особый запах, присущий коммунальному жилью: здесь и кислый запах старых, заношенных вещей, и запах подгоревшей пищи. Одним словом – запах бедного жилья.  Длинный коридор был слабо освещен единственной лампочкой, без плафона, висевшей под самым потолком. Вера Васильевна открыла ближайшую справа дверь и мы вошли в ее комнату.

- Сразу хочу Вас предупредить, чтобы Вы мне не сочувствовали , нас скоро должны снести, и все мы получим новое жилье в новых домах.  А Вы что себе подумали?!    И не возражайте! Лучше садитесь вот в это кресло и ждите.  Я пошла готовить чай.  Вы с каким вареньем любите? У меня есть клубничное. А, Вы - молодой, и Вам все равно, какое, лишь бы было варенье.
Выдав эту тираду, Вера Васильевна ушла готовить чай. Я огляделся. Комната была небольшой, с единственным окном, выходившим, слава Богу, не на Ленинградское шоссе, шум от которого был хорошо слышен, даже через закрытое окно. Из мебели была кровать, застеленная стареньким покрывалом и две большие подушки. Кроме кресла, в котором сидел я, был еще продавленный, потертый диван, круглый стол, накрытый клеенкой, и книжный шкаф, вплоть до самого верха,  забитый книгами. Справа, у окна, на табуретке стоял старенький телевизор КВН с линзой, наполненной                водой.  Вера Васильевна принесла эмалированный чайник, испускавший струйку горячего пара, поставила на стол два стакана в темных, ажурного плетения  подста канниках, сахарницу и плошку с вареньем. В заварном чайнике томился индийский чай, который она засыпала из только что открытой пачки “со слоном”. Не успела Вера Васильевна разлить чай по стаканам, как дверь, без стука, открылась и вошла пожилая женщина, по возрасту, такая же, как и Вера Васильевна, но чисто одетая, аккуратно причесанная, уверенная в себе и, чувствуется, привыкшая распоряжаться.
- Я тебе что говорила,… - с порога начала она, и осеклась, увидев меня.  Моя Вера Васильевна восприняла появление соседки, как должное, и представила меня:
- Это наш Николай Антонович, очень хороший человек, он мне книги помог донести, а это – Вера Васильевна, моя соседка. Живет в комнате, напротив.  Мы с ней дружим. Вот только она меня часто ругает из-за Олега. Говорит, что я его избаловала. Но Вы не обращайте внимания.
Все это произносится скороговоркой, и у меня не остается времени уточнить: за что ее ругает соседка, кто такой Олег и почему он заслуживает порицания? Вот так я оказался в обществе двух Вер, да еще с одинаковым отчеством. Дальше, чтобы как-то отличать одну от другой,  я буду нашу Веру-библиотекаршу величать  Верой Васильев ной, а другую, Верушей.   
Веруша неодобрительно оглядела наш стол, и, безапелляционно, заявила, что тааак чай не пьют, и что нам следует через пять минут прибыть к ней, на правильное чаепитие. Мне показалось, что моя Вера Васильевна с удовольствием подчинилась распоряжению соседки. 

Веруша, занимала такую же комнату, как и у ее приятельницы, только через коридор, напротив. В ее комнате не ощущался запах коммунального жилья. В глаза сразу же бросалась величественная кровать со спинками из толстых никелированных труб, с массивным же матрацем на пружинах и горой подушек разного размера. Кровать была накрыта светлым покрывалом, а низ кровати закрыт самодельной шторой с вышивкой и кружевами. На полу, перед кроватью, лежал самодельный половик, сшитый из разноцветных кусков ткани. Большой круглый стол был накрыт белоснежной скатертью, а в Красном углу, правее окна, размещалась божница с иконами и перед ними висела лампада. В другом углу, на подставке, стоял привычный телевизор КВН-49 с линзой, заполненной водой. Во всем чувствовалась хозяйственность и непреклонность хозяйки комнаты, но не ощущалось никакого мужского присутствия.  Дав мне проникнуться всем этим великолепием, Веруша царственным жестом откинула штору, закрывавшую “дорожный просвет” кровати и небрежно спросила:
-  Ну, с чем будем пить чай?
Все пространство под кроватью было заставлено банками с вареньем. Здесь были и большие, 3-х литровые, и литровые, и пол-литровые, и какие-то маленькие, как из-под майонеза, банки и еще что-то. Глаза разбегались. Такое чудо я видел впервые в жизни.
- Мне все равно, а люблю я малиновое или крыжовниковое.
- Какого года? Есть этого, есть прошлогоднее. Все это с нашей дачи. Мы с дочерью заготовили.
Веруша была довольна произведенным впечатлением. Мне возраст варенья был безразличен, и мы остановились на прошлогоднем варенье из малины и крыжовника.  Вскоре, на столе шумел электрический самовар, на большом блюде лежали подрумяненные пирожки с творогом и вареньем, а большой заварной чайник накрыла собой приличных размеров дама – самодельная кукла, не дававшая чайнику остыть раньше времени.  В открытое окно проникали запахи каких-то цветов из палисадника, и даже запах выхлопных газов автомашин, проезжающих по близости, не мог перебить их аромат.  Было уютно, и вся обстановка чаепития напомнила мне почему-то картину из далекого, полузабытого детства.

Не успели мы разлить чай по стаканам, раздались шаги в коридоре, послышались мужские голоса и стукнула дверь комнаты Веры Васильевны.
- Ой, это Олег пришел!  Надо идти кормить его. – Вера Васильевна торопливо отставила свой стакан и поспешила в свою комнату.
- Наверное, Олег с кем-то из своих дружков заявился, - неодобрительно заметила моя собеседница. Мужику почти сорок лет, а она с ним, как с ребенком, носится.
- Вижу, Вы не одобряете его, а в чем, собственно, дело?, - поинтересовался я.
Веруша помолчала немного, видимо, решая: нужно-ли со мной говорить на эту тему, но все же рассказала, что Олег, сын Веры Васильевны, убежденный тунеядец и картежник, нигде не работает, и, фактически, сидит на шее у своей матери, а она вынуждена содержать этого великовозрастного лоботряса. И так всю жизнь.  А он презирает ее за то, что они живут в бедности, хотя сам палец о палец не ударил, чтобы изменить что-то в своей жизни.
- А что же его отец?, - спросил я.
- Он ушел из семьи вскоре после рождения сына, а вот что за причина – не знаю и знать не хочу. Вера говорила, что Иосиф хороший был человек, но что-то не сложилось у них. Сколько помню, она все время живет с Олегом в этом бараке.
- А сколько лет твоей маме? – спросила Веруша, непроизвольно, перейдя на «ты».
- Тридцать пять, - машинально ответил я.
- Каак?,- удивилась она.
- Мама умерла в тридцать пять, - поправился я.
- А братья и сестры, кроме тебя, еще есть?
- Нас осталось шестеро, пять братьев и сестра.
- А сколько тебе было лет, когда умерла мама? – Голос у Веруши дрогнул.
- Восемь лет, - неохотно ответил я. Продолжать обсуждение моей биографии совсем не хотелось.
Веруша пристально посмотрела на меня и покачала головой. Мы сидели молча, не желая порвать нечаянную душевную нить, связавшую нас в этот момент.
- Антоныч, достань, пожалуйста, из-под кровати бутыль, там, слева, у стены, - попросила она.
Пришлось снова откинуть полог кровати и достать бутыль приличных размеров, в которой оказалась домашняя вишневая наливка, хранившаяся для торжественных случаев. Веруша достала из шкафчика граненые, небольшие стаканчики из зеленоватого стекла и сама наполнила их наливкой. Она сидела напротив меня, положив натруженные руки на колени, в позе уставшего человека, присевшего отдохнуть. Куда-то исчезли властность и решительность, присущие ей. Теперь это была просто пожилая женщина, много повидавшая на своем веку.
- Давай, Антоныч, выпьем за твою и мою маму, царство им небесное, за их нелегкую долю, - негромко сказала она.
Она пригубила вино и отставила стакан. Было тихо. Отчетливо тикали ходики на стене.

- Нас тоже было шесть человек детей, шесть сестер, - заговорила Веруша, и я понял, что она рассказывает о своей семье. Отец погиб на войне, и нас воспитывала мама. Жили мы тогда в селе Камынине, это недалеко от Плавска. Оно было большое, дворов на двести. Украшением села была церковь с колокольней, построенная еще на деньги князя Гагарина.  Ее в тридцатом году закрыли. Иконы и утварь куда-то увезли, крест, на куполе, сломали, и устроили в церкви склад. Жили бедно, несмотря на то, что село было ярмарочным. И вот что интересно, только наш дом был «под железом», хотя мама одна поднимала шестерых девок; землю тогда давали только на мужиков, а женщинам земля не полагалась.
- А как же так получилось, что из всего села только ваш дом был покрыт железом? не понял я.
- Я же сказала, что село было ярмарочным, - продолжила Веруша, - и вот в дни ярмарок, мы с мамой пекли пироги и продавали их приезжим. Это целая история...              По три бочки теста заквашивали. Потом тесто надо было вымесить, раскатать на большом столе, приготовить начинку: картошку, капусту, ягоды, яблоки, грибы и понаделать всяких пирожков и пирогов. А потом всю эту продукцию испечь в русской печи. Уставали - с ног валились. Но это еще не все: в дни ярмарки вся семья занималась продажей своей продукции. Все мы ходили с корзинками по торговым рядам и торговали пирожками. Всякое случалось, но Бог миловал.  На вырученные деньги мы и жили, и даже крышу железом перекрыли. В обычные дни, по вечерам, прежде чем отпустить нас на посиделки к подружкам, мама заставляла всех связать по  шерстяно му носку, при лучине. Но, мы могли и без лучины, вслепую, вязать. Так и жили, пока не началась коллективизация.

Однажды поздно вечером, это было в конце октября, дай Бог памяти, тридцатого  года, к нам постучалась наша соседка тетя Полина Евстигнеева. Сейчас уже не помню, как она выглядела, да дело не в этом.  Она была из образованной семьи, кажется, из-под Тамбова. Наверное, была неважной хозяйкой, потому, что мама часто учила ее, что и как делать, жалела ее, привечала троих соседкиных ребятишек -  мальчишек пяти, семи и десяти лет. Муж Полины был местным активистом, все бегал на собрания актива, и наша мама не одобряла этого, считала, что лучше бы он хозяйством занимался. Соседка была не в себе и, в слезах, рассказала:
- Принято решение – завтра утром, придут вас раскулачивать.                Это ей Архип Кирюхин шепнул - председатель комитета местной бедноты.
- Пусть она берет детей в охапку и едет куда глаза глядят, в противном случае утром посадят ее вместе с детьми на телегу и отправят на Соловки, куда ссылали всех раскулаченных мироедов, - так велел передать ей Архип.
Мама побледнела, без сил опустилась на лавку у стены, закрыв глаза и прижав  к груди руки, и  долго сидела молча. Из глаз текли слезы. Наконец, мама очнулась, вытерла слезы и сказала:
- Все, дети, собираемся, и не плакать! 
Мы боялись задавать вопросы, и, молча, стали готовиться к отъезду.
Этой же ночью сосед на своей лошади отвез нашу семью на ближайшую железнодорожную станцию. Так для нас началась новая жизнь.   

Из книг и учебников по истории я знал о том, что в тридцатые годы в стране была
проведена принудительная коллективизация на селе, что были допущены «перегибы», конец которым положила статья И.В.Сталина «Головокружение от успехов». Все это воспринималось абстрактно, не доходя до глубины сознания. И вот передо мной сидела женщина, прошедшая через жернова этой самой коллективизации. Не верить ей, оснований не было.

- А что было дальше?, - спросил я.
- Мы приехали в село Протасово на Орловщине, где жили дальние родственники нашего покойного отца. Мама купила и обустроила чей-то пустовавший дом, и семья стала жить в нем. В этом селе уже был создан колхоз, и мы, как все, работали, где придется и куда пошлют.   Дети подрастали. Старшие сестры вышли замуж и начали жить в новых семьях. От тяжелой физической работы у мамы часто болели руки и спина.
- Неужели и тебе выпадет такая же доля? – как-то с грустью сказала она, глядя на меня.

 Мне это запомнилось, и, однажды, я с подружкой Галей, племянницей председателя  колхоза, решили уехать из села на заработки в город. Но для этого нужен был паспорт, а его в колхозе получить было невозможно, это было запрещено. Был только один путь для получения паспорта – ехать работать на шахту. Нам оформили нужные справки и мы поехали под Ростов, туда, где добывали уголь. Поставили нас, молоденьких девчонок, на откатку вагонеток с углем из забоев. Там я научилась управляться с лошадью. Была единственной женщиной в бригаде. И чего только не услышишь от мужиков во время перекуров! Выматывались до крайности, а уйти, уволиться с шахты было невозможно. Это дело подсудное. И мы с Галей не выдержали. Сбежали через  пол-года с шахты и вернулись в свое село. Председатель сказал, что нас будут искать, т.к. наши документы остались в отделе кадров на шахте. Помочь нам он может только тем, что пошлет нас на заготовку дров, на лесозаготовки. Ему пришла разнарядка из центра. Так мы попали из огня да в полымя.

 Пришлось ехать на лесозаготовки. Была зима. Стояли сильные морозы. Жили мы, заготовители, в деревне Томашино, на Вологодчине, по разнарядке, в домах местных жителей, и нас каждый день возили за десять километров на грузовиках к месту работы.  Приставили нас, молодых девчонок, обрубать сучья на поваленных деревьях. Вот так, в снегу, целый день надо было махать топором. Руки к концу дня отваливались.  Еле до постели добирались. А на другой день все повторялось сначала. На нас распространялась льгота на получение паспорта, и я его получила. Все, не хочу больше старое вспоминать, боюсь, сердце не выдержит.

Она сидела, откинувшись на спинку стула и, отрешенно, глядя мимо меня на фотографии в рамке, за моей спиной. На одной из них был запечатлен бравый военный в командирской гимнастерке, с капитанскими звездочками на погонах.
- А это кто, Ваш муж?, - спросил я.
- Да, он. Алексей. Уже десять лет прошло после его смерти. Военные раны дали о себе знать.
Вернулась Вера Васильевна
- Олег с Андреем приходили. Поели и куда-то поехали. Смотрю на Андрея и удивляюсь: вместе с Олегом учились в школе и были отличниками. Андрей авиационный институт закончил и теперь работает в конструкторском бюро у Миля, а мой оболтус так и не взялся за ум. А что их теперь связывает, не знаю.
 
Чаепитие заканчивалось и нужно было прощаться. Я не удержался и спросил у Веруши, как сложилась ее жизнь дальше?
- Ничего особенного: закончила техникум. Работала начальником хозяйственного отдела на ткацкой фабрике. Вышла замуж за военного. Война. После войны где-только не служили. В конце концов оказались в Москве. Жили в этом бараке. Дети, сын и дочь, обзавелись своими семьями. Внуки уже выросли. А что живет одна – так не хочет никого стеснять, тем более, что скоро могут этот барак снести и, возможно, удастся получить жилье в новом доме, и это будет ее помощь детям при обмене на другую квартиру большей площади, если надумают съезжаться.
Меня заверили, что я – желанный гость, и мне будут рады в любое время.

Всю дорогу до дома я обдумывал рассказ Веруши о ее жизни и об испытаниях, выпавших на долю ее матери. Перед моими глазами проходила полная лишений жизнь незаурядной женщины: голод, разруха, коллективизация и шесть девчонок на руках, которых нужно было во что бы то ни стало спасти, поставить на ноги…Какая другая женщина способна на такое?! И ведь всех подняла… Правда, какой ценой…. И вдруг до меня дошло, какими мелкими на этом фоне выглядят мои собственные проблемы. Самое главное – я несу ответственность только за себя одного, и, в случае неудачи, никто, кроме меня, не пострадает. Как же я не мог раньше до этого  додуматься?! Тяжелый камень свалился с моей души. Пришло понимание, что и в какой последовательности нужно делать в сложившейся ситуации. Такое нужное, чреватое тяжелыми для меня последствиями, решение было принято.

 Прошло три года. Я в отпуске, и снова в Москве. Первым делом поехал в ЦВСК ВМФ навестить старых друзей.  Новостей много: кто-то продвинулся по службе, кто-то ушел на пенсию, Вера Васильевна больше не работает библиотекарем - уволилась.                Ее барак попал под снос, и она с сыном получили теперь двухкомнатную  малогабарит   ную квартиру  в новом доме. Кроме того, она, оказывается, неизлечимо больна (рак)               и больше не выходит из дома.

Узнать новый адрес нашей старой библиотекарши труда не составило, и я уже через пол-часа подходил к нужному мне дому. По дороге купил бутылку хорошего вина, конфеты и цветы. Вера Васильевна была очень рада, и хочется верить, что мне удалось внушить ей, что мой визит – не прощание, а обычное посещение приболевшего человека, тем более, что мы не виделись целых три года.
Выглядела она очень плохо: бледная, с трудом передвигалась по квартире, шея, не смотря на жаркую погоду, было замотано махровым полотенцем, скрывавшим большого размера опухоль. Вера Васильевна накрыла стол, посетовала, что такой редкий гость сыт и ей не удастся накормить его обедом, и мы ограничились,как в прежние времена                чаем. Заново выслушал рассказ о событиях, случившихся после моего отъезда,в том                числе о том, что Веруша переехала в однокомнатную квартиру в новом доме, и теперь живет недалеко от метро «Войковская».
- Вы ее обязательно навестите, не поленитесь. Ей сейчас так одиноко одной,- попро сила она. Конечно, я обещал, и предложил еще раз выпить за здоровье хозяйки дома. Вера Васильевна пригубила вино и отставила стакан в сторону.
- Спасибо, тебе, Коля, за то, что навестил меня. Я благодарна тебе за все. Конеч- но, я понимаю, что мои дни сочтены, да я и не против. Хотелось бы еще немного пожить, но только не так, как теперь, а, хотя бы, так, как мы жили тогда, в бараке, когда были молодыми.  А, ведь, хорошо тогда жили !

Она впервые назвала меня по имени и на «ты». Значит, Вера Васильевна  прощалась со мной.  Разубеждать Веру Васильевну в том, что дни ее сочтены, было бы откровенным враньем, в которое поверить было невозможно, и мы, молча, допили вино. Для приличия, я посидел еще немного, рассказал о своих планах на отпуск, и стал прощаться. Уже в прихожей, пристально посмотрев мне в глаза, она вдруг, сказала:
-  А знаешь, что самое страшное? Олег сказал мне: « Когда же ты сдохнешь!»
Вера Васильевна сказала все это ровно, без всяких эмоций, как что-то давно пережитое.

Новый дом Веруши я нашел быстро; и вот уже открылась дверь и старая моя приятельница с искренней радостью обняла меня. Она почти не изменилась: все та же уверенность в движениях, такая же прямая походка, а вот седины в волосах стало больше.
- Все разговоры потом, а я пошла накрывать на стол, - и Веруша  устремилась на кухню.
Пока хозяйка накрывала на стол, я осмотрел новую квартиру: удобная, достаточно                просторная кухня с новой мебелью, довольно большая гостиная с окнами, выходящими на знакомый мне лесопарк, и, главное, тишина, никакого шума от проезжающих машин. Обстановка все та же, как и на старом месте: та же кровать с горой подушек, тот же круглый стол и телевизор КВН, та же божница и лампада. Ради интереса заглянул под кровать – ничего не изменилось: опять полный комплект всяких банок с вареньем. Поймал себя на мысли, что мне нравится постоянство окружения Веруши. Среди всего этого как-то забывается московская суета и необходимость обязательно куда-то спешить и решать неотложные вопросы. И все-таки кое-что новое появилось в ее квартире – это репродукция с картины Левитана «Вечерний звон». Опять был чай и вишневая наливка. Веруша подробно рассказала все свои новости. Не пожалела эпитетов в адрес Олега, когда речь зашла о ситуации с Верой Васильевной.
- Ей уже недолго осталось мучиться. Лучше бы ей в старом бараке умирать – все же среди людей. Ее там жалели, да и я в трудный час рядом была бы. А теперь что? Это хорошо, что я ее часто навещаю, а если со мной случись что-нибудь? Что тогда? Меня хоть дети и внуки навещают, а она одна-одинешенька…Это при живом-то, родном сыне!

Мы помолчали, каждый по-своему обдумывая сказанное, и, вдруг, Веруша попросила:
- Расскажи о своей маме. Как получилось, что она умерла такой молодой.
Я, не вдаваясь в подробности, рассказал о нашей семье, о том, что мама была отмечена талантом художника, что время тогда было такое, что нужно было выживать и поднимать детей, на другое просто ни сил, ни времени не оставалось.
- А звали ее как?
- Евдокия. Евдокия Ильинична.
Веруша удовлетворенно кивнула, достала с божницы тетрадку, и записала имя нашей мамы.
 – А зачем Вам это?, -спросил я.
- Я же в церковь хожу. Теперь в поминальные записки буду рядом с именем моей мамы и твою записывать. Может они Там познакомятся. Им будет о чем поговорить.
Подошло время расставаться. Веруша обняла меня и сунула в руки какой-то сверток.
- Что это? Я не возьму..
- Бери, бери. Это гостинец. В дороге пригодится.
В метро я заглянул в сверток. Там были пирожки с малиновым вареньем.

Вот краткий рассказ о жизни двух женщин, живших в одно и тоже время, но выпали им разные судьбы. А что такое судьба? Неизбежность? Предопределенность? Или что-то еще? Скорее всего – это предопределенность с неким коридором возможного развития событий. Тогда возникает закономерный вопрос о ширине этого коридора, о том, в какой степени мы способны влиять на свою судьбу? Мы легко соглашаемся с постулатом «Человек – сам кузнец своего счастья», но вот точка зрения академика Бехтеревой Натальи Петровны – руководителя Института мозга человека: «Как ни обидно, но нередко кажется, что в том, что касается личной жизни, мы полностью свободны лишь в мелочах. Кстати, что-то похожее сказала мне Ванга, когда я приезжала к ней в Болгарию».