Пушкин и Земфира

   ЛОВИ РУКАМИ ВЕТЕР!
   (Баллада о Пушкине и цыганке Земфире)

Игривый ветер не спеша
пускает волны в поле вольном.
Прекрасна жизнь и хороша,
коль отдыхать собрался в Долне*.

Именье друга здесь. За ним
в лесу – то Александр запомнил! –
цыганский табор есть один,
дикарской вольницы исполнен.

Старшой над всеми – булибаш*,
авторитет беспрекословный.
«Закон степи – закон есть наш» –
звучит в веках их родословной.

У булибаша красотой
невероятной знатна дочка.
Видать, зачатая с мечтой
была она степною ночкой.

Своей делилась лепотой
за это щедро с ней природа:
Идёт, и видно: вот порода,
что хочешь – падай, хочешь – стой,

но оторваться невозможно
от блеска буйной красоты.
И чаровница непреложно
ворвётся в знойные мечты.

Так и Земфира: дивной стати,
и нос точеный у неё,
глаза – как огненные братья,
и косы в руку толщиной.

Ей бы мужчиною родиться:
штаны наденет вместо цох*,
каракуль шапки серебрится,
мундштук к губам её присох.

С восточных пестрых шаровар,
с фигуры стройной и высокой
глаз не свести: вот вам товар,
невеста высшего полёта!

А как пойдёт,– водой струится
как будто бы в небытиё,
и с мелодичным птичьим свистом
всё замирает вкруг неё.

Земфира, право, хороша,
красивей нет её в округе.
И двух мужчин дочь бульбаша
свела с ума – поэта, друга.

Земфира, дочь огня и ветра,
как птичка певчая вольна:
красавица была одна,
ей песнь любви никем не спета.

Как удержать её, стихию,
в железных, пламенных руках,
коль кони в степь несут лихие,
и ветра клич застыл в устах?

Но Александр совсем забыл,
что чужероден он в их стане,
и так Земфиру полюбил,
что больше мочи и не станет.

Они стояли на заре
в лучах пунцовых утром рано,
блестели росы по траве,
в лесу запутались туманы.

Алеко замер: жизнь – в руке
его возлюбленной Земфиры.
Вдвоём летали налегке,
любовь царила в целом мире!

Так думал он, но не владел
душою пламенной цыганки.
Костёр любви в ней охладел,
на сердце появились ранки.

Они не знали языков:
она – его, он – её рода.
Любовь не терпит тех оков,
что так препятствуют народам...

* * *
Спит Александр. Его целует
луч солнца. Луч, но не она.
Душа его сквозь сон тоскует:
на облаке она – одна...

В шатре холодном и пустом
сидел и горько плакал Пушкин.
Он сожалел лишь об одном:
любви уже не будет лучшей.

Он застонал. Но окоём
был равнодушен. Только ветер
пустынным эхом бился в нём,
да по шатру – тревожный трепет.

«Земфира...» – слово на губах
застыло скорбной, жуткой маской.
«Люблю тебя!..» – золой в степях
развеялось желанье ласки.

Он безнадёжное «люблю»
всё повторял в тоске зыбучей...
Пожар любви года зальют
слезою долгой и горючей.

* * *
Узнал Алеко, что Земфиру
сгубил возлюбленный-злодей.
Он в руки взял печали лиру
и струны горькие задел...

Любил он вольность – восхвалял,
писал ей оды, посвященья.
Что вольность – то не воля, он не знал,
когда любил её творенье.

Никто не сможет удержать
в руках могучий вольный ветер.
Свободу как любить, понять
поможет тихий, грустный вечер.

И он расскажет, как в степи,
в молдавской вышитой рубашке,
Земфира вечным сном уж спит,
раскинув руки нараспашку.

У сердца, как немой укор,
под цвет шитья вширь распустился
любви невиданный узор –
кровавый след воспламенился.

Она лежала на спине
и целовала своё небо,
а пальцы – ветром по струне –
играли чью-то быль, как небыль...

* * *
Поэт с поникшей головой,
рука небес тебя простила.
«Цыганы шумною толпой...»
перо печально выводило.


     *1 - с. Долна – имение Константина Ралли, кишиневского друга Пушкина
     *2 - булибаш – цыганский барон, староста табора
     *3 - цоха – длинная юбка, одеваемая одна поверх другой
    


03.01.2015 г.