Юрий Могутин

Птица в плену
*


Я как разобранный Богом на части конструктор,

А подо мною — Урал, трудовой, трёхколёсный.

Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,

Прочая в шторм на Оби налегает на вёсла.

 

Птица в плену принимает контуры клетки,

Клетка — подобие в ней содержащейся птицы,

Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,

Люди — лишь спицы Господней большой колесницы.

 

Быть неубитым таким назначеньем сугубым

Нам позволяют стихи — подстрекатели речи.

И воспаряем на миг над субстанцией грубой,

Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий…

 

 

***

 

Был ручным, как граната, и безопасным, как бритва,

Драку и мат предпочитал молитвам.

Всласть нахлебавшись брошенности сиротской,

Не просекал, что жизнь не должна быть скотской.

 

Слепоглухонемая вещь не в себе — Фортуна

Мимо меня просвистала в сторону, что ли, Хартума.

В поисках этой вещи я обыскал округу,

А неудачи тем часом крались за мной по кругу.

 

Исподволь прорастали, словно Чернобыль, пустошь,

Сумерки, старость, глаз покупной на скотче

И ожиданье — когда мне грехи отпустишь

И подобреешь ко мне, Авве Отче?

 

 

***

 

Не всё коту валерьянка, слесарю пьянка, сэру овсянка.

Вот и подстрелят тебя и подадут к столу

Как дополненье к отнятому баблу.

Старая песнь, заезженная шарманка.

 

Это всё в твой огород камни и сорняки,

Это с тебя сняли шкуру и мнут скорняки.

Это твоя хата с краю и с карты стёрта, а карта бита.

Это тебя травят алхимики общепита.

 

В склянке булькают фронтовые 40 градусов широты.

А найдут — настучат по вые и отнимут влагу менты.

Нет, не всё коту пьянка, мне валерьянка, т. д. и т. п.

Скажешь правду — пришьют разбой, «хулиганку», запрут в ЛТП.

 

Горячо ль тебе деется, девица, там, где ты сейчас?

Да и то сказать, не надеялся рассчитаться на «мы» и «вас».

Я, незрячий, ясно вижу отсюда, как ты там слетела с бобин.

Тень чего тогда и какое чудо я в тебе любил?

 

 

***

 

У вагонов товарных запах предсмертный бойни,

У решёток вагонных запах тяжёлый зоны.

От сияний полярных волчьим глазам не больно.

Наготове патроны для беглых в стволах конвойных.

 

Причитанья бессвязны; волки, песцы дежурят

У расстрельных ям в предвкушенье кровавой тризны.

Заурядны казни. Всё, как всегда, в ажуре

Под кровавым стягом лучшей из всех отчизны.

 

Из костей обглоданных в мёрзлой полярной почве

Воссоздашь ли их, средь живых не нашедших места!

Тех, чьи страшные стоны не доставались почте,

Тех, чья жизнь делилась на до и после ареста.

 

Этот мир, говоря по чести, большая плаха.

А над ней наливаются кровью хищные звёзды.

Не родился у нас ещё человек без страха,

Что придут и за ним оттуда рано иль поздно.

 

 

***

 

Птах незримый в тишине

Славил Господа по-птичьи.

Подпевать хотелось мне

Вопреки косноязычью.

 

Ни боба не зря окрест,

А тем паче певчих Рая,

Я пытался вникнуть в текст,

Многих фраз не разбирая.

Соловьиным «фьють, чок-чок»

Намагничена окрестность.

Мой оставшийся зрачок

Наведи, Господь, на резкость.

 

 

***

 

Я ли? — с биркой лежу, с номерком бумажным

В доме, в коме, в больнице, в яме;

В той реке, куда не впускает дважды

Нас Господь, и тени лежат слоями.

 

Прах того, кому мы служить привыкли,

И затоптанных стадом людским изгоев,

В круговом, повторяемом вечно цикле,

Ибо нам, пришельцам, не светит ничто другое.

 

В те поры сквозь облачные покровы

Он бесстрастно зрит на наши дурные страсти —

На процесс поеданья одним дикарём другого,

На костях чужих возводящих зыбкое счастье.

 

Попустил превращенье макаки в карлика Маркса,

А потом был Бланк, заваривший в России кашу…

Может, Зиждитель, замысел Твой сломался?

Вместо хлеба растёт цикута из наших пашен.

 

До ноздрей свободы! И вся-то она чужая.

А нужда — своя у народа-пахаря сроду.

Погребая одних и тут же других рожая,

Не скудеет Земля, и нету нам переводу.

 

 

***

 

Я родился, как прочие, строго по ГОСТу.

Но когда меня сверлит глазами следак,

Становлюсь незаметней и ниже ростом

И молюсь: нельзя же, Господи, так!

 

Но ведь всякая власть, известно, от Бога.

Значит, эту, вашу, тоже приемлю.

И зову Всевышнего на подмогу:

Научи проваливаться сквозь землю.

 

 

***

 

Шарики боярки и крушины;

Облепиха золотом расшита.

Лисапеда латаные шины

Выпускают воздух с лёгким шипом.

 

Заполошный квак-самоубийца

Сиганул спросонья под колёса.

Огурцы пупырятся в теплице,

Расчехляют шильца кровососы.

 

Гром проснулся в цинковом корыте;

Куличок раскланялся со всеми.

Рай возможен, что ни говорите,

Даже в хитрой рыночной системе.

 

 

***

 

Меж землёй и небом лежит межа;

Еле тащатся тощие клячи туч;

И душа, не значащая ни шиша,

Жадно ловит жидкий осенний луч.

 

Или это — меч Твой, вершащий казнь?

Но и казнь — награда из Божьих рук.

Всё же казнь гуманнее, чем боязнь

Ожиданья казни и вечных мук.

 

Всё мирское с уходом теряет вес.

Не возьмёшь обид своих в мир иной.

И мельчает встречный смердящий бес,

Исходя проклятьями за спиной.

 

Буду пить чифирь и смотреть в окно.

Жизнь уйдёт, куда ей укажет перст.

А просить отсрочки смешно, грешно,

Ибо всё у Бога предрешено,

И вертеп по твоим размерам отверст.
*
 

Юрий Могутин (1937) — родился в семье дипломата, репрессированного в 1938 году. Детство провел в эвакуации на Урале и в разрушенном войной Сталинграде. После войны учился в школе рабочей молодежи, работал разнорабочим на стройках по восстановлению Сталинграда, матросом на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Впоследствии окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Живет в Москве.