О цикле Двадцать четыре прелюдии-восьмистишия

Этот цикл для немногих, а может быть, и ни для кого. Надо быть не просто любителем-стихотворцем или профессиональным поэтом, но и музыкантом или любителем музыки, тонко чувствующим классическую музыку. Но даже и этого мало. Почувствовать всю эмоциональную наполненность каждой из 24-х тональностей способны немногие профессиональные музыканты и даже не все композиторы. Здесь не столь важен абсолютный слух (хотя он желателен), а один из его видов — тембровый, когда каждая нота воспринимается не только высотно, но и темброво. Но и он тоже необязателен. Самое важное — при звучании даже тонического трезвучия в данной тональности услышать в нём совершенно определённые эмоциональные оттенки, практически не совпадающие с комплексом эмоций при звучании аккорда в другой тональности.
 
Так было в истории музыки не всегда. Отдельные свидетельства того, что композиторы именно так воспринимали тональность, есть в музыке барокко, особенно в музыке Иоганна Себастьяна Баха. И не только в его «Хорошо темперированном клавире», но и во многих других произведениях. Причём именно такое эмоциональное понимание коснулось не всех тональностей. Правда, здесь не надо забывать, что общий строй музыки с тех времён понизился где-то на четверть тона, и у Баха есть произведения, которые вроде написаны в какой-то тональности, но в эмоциональном смысле тяготеют к тональности на полтона ниже. А там уже другой настрой. Аутентисты так и играют барочную музыку в старом строе. И, честно говоря, не всегда оправданно (в смысле эмоциональной наполненности музыки). Всё-таки, по-моему, в музыке барокко преобладает тяготение к заявленной тональности. Например, до-мажорная Кантата BWV 51 ослепительна, воздушна, легка, что соответствует её содержанию. Аутентисты играют её в строе, близком к си мажору — и она звучит приземлённее, темнее, хотя и появляется свойственное этой тональности тепло, но и его аутентисты «убивают» слишком быстрыми темпами (одна из  установок аутентичного исполнения барочной музыки).

Постепенное расширение списка тональностей, где как-то установилось определённое эмоциональное содержание,  продолжилось в музыке венских классиков, но охватило практически весь их перечень только в музыке романтиков, как западно-европейских, так и русских.

Причём здесь возможна такая же вещь, как восприятие музыки в цвете. Цветовой слух отличал очень немногих композиторов (Римский-Корсаков, Скрябин, например), но при каких-то совпадениях как по отдельным нотам, так и тональностям, их восприятие было различным. Очевидно, то же самое происходит с эмоциональным восприятием тональностей у разных людей, способных к этому. Хотя мои наблюдения за трактовкой тональностей у композиторов-романтиков говорят, что по многим тональностям их взгляды совпадали (Шуберт, Шопен, Шуман, Чайковский, Рахманинов).

Можно было, конечно, для узкого круга написать прозой обо всех эмоциональных оттенках, которые я слышу в каждой тональности. Причём для этого мне не надо «наслушивать» произведения в какой-то тональности (чем в общем-то и занимаются музыковеды, занимающиеся семантикой тональностей): мне достаточно слышать внутренним слухом хотя бы тоническое трезвучие (I-III-V). Но я — поэт, и поставить для себя сложнейшую задачу (потому что без ответного понимания читателей) написать восьмистишия, которые в концентрированном виде содержали (и вызывали) бы нужную гамму эмоций, я посчитал скорее долгом, чем честью: если это дано мне, почему бы не попытаться? А почему восьмистишия? Есть вдохновляющий меня пример — Осип Мандельштам.

За основу я взял шопеновский цикл 24-х прелюдий, написанных во всех тональностях по квинтовому кругу с чередованием параллельных тональностей. Шопен оказался в этом цикле даже более философом, чем может показаться на первый взгляд (обычная трактовка прелюдий как «образов-настроений», по-моему, давно устарела). Но я хотел уйти от трагичности всего шопеновского цикла, начинающегося до мажором и завершающегося ре минором. Поэтому я выбрал терцовую последовательность: начать с ля минора и завершить фа мажором.

Естественно, чтобы почувствовать всю гамму эмоциональной ауры каждой тональности, надо буквально вжиться в музыку, любить её, потому что только это может развить способность эмоционально воспринимать разные тональности.

Вот написал всё предыдущее — и задумался. А может быть, ничего этого не нужно? Не надо иметь никакого слуха, не надо любить классическую музыку и даже вообще не слушать её. Может быть, достаточно подойти к настроенному пианино и просто взять тоническое трезвучие любой тональности? А вдруг?! Вдруг что-то шевельнётся в душе, может быть не сразу, может быть, только на каких-то немногих тональностях? Но вы услышите нечто, созвучное вашему, может быть, сегодняшнему настроению, или вдруг ваша память что-то давно забытое извлечёт из своих дальних закромов? И вы вдруг услышите? Неужели из-за того мусора, который звучит ежеминутно из ТВ-ящика на вашей кухне, вы откажетесь от самого высокого, что возможно в мире и что нам мог даровать только Бог?

А любовь к классической музыке? Придёт и она, только слушайте её. Не понравилось, ничего не запомнилось? Слушайте ещё и ещё раз — ничего, кроме этого совета, подобного совету Уильяма Фолкнера о своём романе «Шум и ярость», предложить нельзя. А я буду счастлив, если хотя бы по одной тональности из 24-х наши ощущения совпадут. Ведь и в Третьяковке в Лаврушинском не могут потрясать все картины, а это всё сокровища, отобранные Временем.

Я мечтаю о том, чтобы когда-нибудь этот цикл прочитал человек, который чувствует, как я: например, дискомфорт при прослушивании (не люблю это слова в данном контексте: точнее — проживании) Третьего фортепианного квартета Иоганнеса Брамса: чувства, которые автор вложил в это произведение, более соответствуют до-диез минору, чем написанному до минору. Брамс первоначально и задумал этот квартет в до-диез миноре, но поддался на уговоры своего старшего современника скрипача Йозефа Иоахима: мол, скрипачам удобнее играть в до миноре (что так оно и есть). Слава Богу, что у Брамса это был единственный случай, когда он пошёл против своей воли. Обычно он писал так, как сам считал нужным, в том числе и то, что в принципе было неисполнимо (известный пассаж в первой части Второго фортепианного концерта).

А между прочим, в эмоциональной трактовке тональностей очень много интересного. Например, обычно одноимённые тональности полярны друг другу (в эмоциональном смысле). Например, ре минор и ре мажор (пожалуй, самые-самые полярные из всех подобных пар). Но есть и такие, которые как бы перетекают друг в друга и существуют в одном эмоциональном состоянии с некоторыми уточняющими оттенками. Например, до-диез минор и ре-бемоль мажор (название тональности, энгармонической до-диез мажору). И ведь не с потолка это взято: в музыке Шопена, например, много примеров такого «перетекания». А как обогащается восприятие музыки, когда чувствуешь все модуляции из основной тональности, которые, как мне кажется, представляют основную черту гармонического языка композиторов-романтиков. Но это тема скорее для специальных музыкально-теоретических исследований.

А пока: работа начата, что-то написано, не ко всем тональностям найдены единственные для них слова и образы. Шопен писал свой цикл более семи лет. Надеюсь, и я успею закончить свой цикл «Двадцать четыре прелюдии-восьмистишия». Прелюдии-восьмистишия будут выкладываться по мере готовности и в произвольном порядке.