Алыми гроздьями горькой рябины

Алыми гроздьями горькой рябины ;
жаркий огонь на заплаканном небе.
Вспыхнул закат, освещая чужбины
снежные долы и гор дальний гребень.
Мечутся в крике бездумные птицы,
мечутся тени на снежном покрове.
Мечется сердце ; безумья боится,
чувствуя ток разогнавшейся крови.
Ветер доносит лай бешеной своры,
ветру не страшно, навеки ; свидетель.
С ветки взмывает ввысь спутник мой ворон,
чтобы закат мой оттуда приветить.
Ветер холодный. Неистовство зверя
гибнет в душе, покоренное страхом.
Плата за то, что луне был неверен:
меня не увидит тюремная плаха.
Вкус крови моей не почуют кинжалы,
не яду по венам моим растекаться,
не стрелам пронзать мое тело. Им мало.
И гона кольцо продолжает смыкаться.
Оскалены пасти, взрывают снег лапы,
в глазах ; ожиданье кровавой подачки.
И, словно бы лошади загнанной храпа,
доносится эхо отчаянной скачки.
Я чуть улыбаюсь; клинок не утерян.
Скользит в мою руку, теплом обжигая.
Пускай я в возможность исхода не верю,
надеюсь забрать с собой часть этой стаи.
Смеюсь, и пусть смех мой уносит прочь ветер,
пусть вороны вто;рят ему сиплым эхом.
Горсть снега швыряю в багряные сети,
наотмашь бью в горло, и страх не помеха...
Назад отшатнуться: кровь ; жидкое пламя ;
течет по рукам. Проклинаю удачу.
Теряю клинок. Поменялись ролями.
Я снова добыча, я ужас вновь прячу.
На алом снегу вдруг растекшийся кровью,
закат блещет золотом дальнего света.
И ворон вернется к родному гнездовью,
и гончие ; к дьяволу, кровью согреты.
Смотрю в пустоту взглядом загнанной твари. Бросок.
А к небу взвивается серой души мотылек.