Новогодняя ночь

Великолепен новогодний лес.  Здесь всегда таинственно и прекрасно, а в эту ночь - особенно, и по-особенному красиво. Небо - юрта, не из войлока, но из слегка забелённой массы незнамого материала. Казалось бы, это должно усилить сумрак, тем более в чаще, но и там деревья были как бы высвечны снегом.  Снег лёг по-школьному непосредственно: глубокий, молчаливый, но дотошный и взрывной одновременно. Заботливой рукой прометена аллея для пешеходов, а тянуло туда - на чистое, хрусткое, несказанной свежести покрывало. Туда - к берёзам, ёлкам, клёнам, к дубам, липам да соснам. Сосны - красавицы: с короткой стрижкой, неунывающие, как  в песне, невесты моря (быть им мачтами на яхтах да шхунах). Заменили они  вахтенные беретки на праздничные - белые. Гребешки на волнах - да и только. Штиль  полный. Звенящая тишина оглушает уединение. И они, тишина и уединение, всколыхнули рой воспоминаний... Но и ещё напоминание о былом - плотная, лёгкая на бегу, похожая на волка, рыжая собака. Откуда она? Где  пропадает обычно?  Ещё прежде обратила она внимание на себя, но тогда был у меня бульдог, и вдали ещё сворачивала она в сторону, скрываясь в чаще. С охранным американским бульдогом (порода собаки) шутки плохи: если кто-то, пусть и дружески, позволял себе переступить границу дозволенного, криком остановить его не мог и хозяин. При неучтивом разговоре он возникал рядом. Собаки понимали это лучше людей, понимала и рыжая новогодняя незнакомка. Бульдога со мной уже не было, собака бежала навстречу, не сворачивая. Обозначились её отливающие позолотой, расстреливающие зелёными искорками огоньки глаз. Думать, что это была одна и та же собака, было бессмысленно, за год утекает много воды, да и что это изменило бы? Но... вот в начальной школе учились мы во вторую смену. У меня разболелась голова и учительница отпустила домой, предварительно выведывая, нужен ли мне сопровожатый? Охотников не находилось, я и не настаивал, зачем няньки тут? Было темно. Низко по снегу лыжником скользил туман. На плечах почти лежало небо.  А снега прибавилось, тропу занесло выше колен, по сторонам так и по грудь снега. Там и здесь торчали верхушки сухого бурьяна. Близко поблазнило - словно ждала неразобранная моя кроватка, я свернул к ней, тут меня и сморило. Я упал и забылся... Одной нотой успокаивающе гудела тишина. Слышал я, как прогомонили, извивась змейкой, пацаны. Они смеялись, ссорились, наддавая друг другу тумаков, охлаждая обиды снегом, натирая рожицы или заталкивая снег за воротник... Я окликнул их, но не услышал  голоса, голос не прозвучал. Как ни старался, ослаб я совершенно. Школьники удалились, их стало уже не слышно. Снова погрузился я в никуда, и вдруг... что-то выхватило меня из снега. Запах бурьяна резанул остро и безнадёжно, а на расстоянии ладони  от лица, вплотную то есть, лучились-переливались горящие угольки неизвестно чьих глаз. Страха не было, или позабылся теперь, только движения мои были продиктованы страхом,  мигом излечившим головную боль. Камнем из рогатки смертельная опасность швырнула меня домой... Теперь те же самые угольки надвигались на меня прежней  опасностью. Не отрывая от глаз моих взгляда, собака обнюхала руку... О том,  что не раз давал себе слово брать в лес палку, вспомнилось, когда собака скрылась в сумраке. Вспомнилось и дополнительное из детства: утром узнали мы, что  у речки волк разорвал девочку и её бабушку, древнюю старуху. Тогда я смотрел в глаза не собаке - смерти. За прошедший год в парке неуловимый зверь погубил несколько десятков душ, в основном девушек. Грешили на маньяка. Сыщикам надыбать след душителя не удавалось...  Напрасно живописцы, создавая  образ, лишали её глаз: у смерти есть зрение... Со стороны города доносились рокочущие гулы фейерверков, фонтанов света и красоты видно не было, над лесом фольгой вспыхивали лишь зарницы. Дальше на пути у меня были беседки, детские площадки, царский родник, к которому приходили набрать воды тысячи людей ежедневно. Здесь постоянно толпились люди, в новогоднюю ночь было пусто, возможно, задерживались пока у застолий. На усадьбе Ивана Калиты полное безмолвие, теперь, по слухам, усадьба принадлежала кавказским мошенникам, сторожа мирно спали за черными глазницами зарешеченных окон. А вот и жилой массив: девяти и двадцатидвухэтажные коробки светились огнями. Днём округа воскреснет, поднимется, зарокочет и захохочет, переливаясь горизонтальным водопадом. Новый год повёт отсчёт долгим минутам.