Портреты, фрагменты из книги стихов

ШЕКСПИР
 
Навсегда открыт театр «Глобус»,
неуютен, мрачен — не ампир,
но сюда принёс какой-то опус
сочинитель Уильям Шекспир.

И идёт трагедия на сцене,
открывая что есть что толпе.
Наплевать, как критики оценят
и какая выгода себе.

Обладатель прав на интересе,
точно ноту времени поняв,
под прицелом театральных кресел
независим оттого, что прав.

Движется во власти вдохновений,
волен и молчать, и говорить.
и никто ему не скажет: «Гений!»,
и никто не запретит творить.


МОЦАРТ
 
Моцарт пишет,
и в сонате
ветер дышит,
солнце тратит

на людей
весь жар и душу.
Амадей
играет, слушай!

Клавесин,
орган иль скрипка —
гибнет сплин,
тоска — ошибка.

Росы
падают на ноты.
Это слезы.
Моцарт, кто ты?

Смех
сбегает из-под клавиш.
Всех,
кто верует, ты славишь!

Создан
из противоречий,кто он, -
отпрыск человечий?

Только так,
душой, не мерой,
сделай шаг
и в жизнь уверуй.

До утра
свечей не тушат.
Амадей играет,
слушай!


ГОФМАН
 
Ещё не время полночь бить,
но из зеркал, из темноты
выходят призраки творить
дела зловещие. Слиты

в единый ком осколки дня
и тонкой теплятся свечой,
но в беглом отблеске огня
дрожит тревога, не покой.

В потёмках шорох. Лунный блик,
через свечу пройдя, поблек,
а там, куда он не проник,
стоит песочный человек.

И медленно сходя с ума,
струю вина вливая в бред,
напишет странные тома
полу-фантаст, полу-поэт.


БЕТХОВЕН
 
Что значит век, когда и он условен,
и в хаосе затерянная суть?
Лохматый и затравленный Бетховен,
зажат в углу, отыскивает путь.

Везде одно, куда он ни уедет, —
ниспосланные роком, видит Бог,
ничтожные и злобные соседи,
его убить готовые за вдох.

Он не желает в человечьей массе
стирать свой дух, сдаваться быту в плен.
Всё — суета, и оправданье в фарсе —
труд гения. Иное — прах и тлен.

Что значит одиночество, когда ты
наедине с свободой и мечтой?
Сгорали дни, а он писал сонату,
отрезанный от мира глухотой.

С глазами, замутнёнными от влаги,
с душой, судьбой ухваченной в капкан,
твори, не отрываясь от бумаги,
спеши, не покидая нотный стан.

Когда тебя сыграют в гулком зале —
ты оживёшь столетие спустя
и лунный свет польётся из рояля,
о совершенстве истины грустя.

07.01.2002


БАЛЬЗАК

В Париже тоска. Обладатели благ
уходят в игру и сгорают в разврате.
А ночью — разбои. А где-то Бальзак
в пути или пишет, готовясь к расплате.

Когда набегают на город дожди,
летя на зонты и открытые платья,
он слышит, как капли стучат: «Не плати!
клейми кредиторов дурное занятье…».

Он слышит, как хлещет вода по камням:
«В Париже тоска и от этого ливень
идёт по мечтам и утраченным дням,
по крышам карет, лошадям, торопливо…».

В такую погоду Гобсек у огня,
Вотрен в пансионе, Люсьен — у Голландки,
и Понс, боязливо к кузине звоня,
готовит старинный футляр для помадки.

Устав от рулетки, уснул Растиньяк,
и чей-то успех отмечают шампанским.
А кто-то болеет. А где-то Бальзак,
окончив роман, собирается к Ганской.


ДЮМА
 
Дюма писал, ни дня без строчки,
листы слетали со стола,
и ворот порванной сорочки
белел из ближнего угла.

Дюма работал одержимо,
меняя перья, стиль, слова.
И где тут было до режима,
когда кипела голова!

Сверкали шпаги мушкетёров,
убийцы крались в темноте.
И разрешенье всяких споров
шло, как всегда, на высоте.

А исчезало вдохновенье,
и боль не отпускала глаз, —
писатель, оборвав крепленья,
срывался в Русь и на Кавказ.

И, впитывая воздух,
метнувшись вглубь степей орлом,
он забывал науку торных
путей и роскоши — на слом.

Когда же он сполна заплатит
связавшей гений с ремеслом,
судьбе? — Когда уже не хватит
бумаге места под столом!


СТИВЕНСОН

Роберт Льюис Стивенсон,
где твои герои?
Жизнь проходит, словно сон,
мир наш не устроен.

Яхта мчится по волнам,
рассекая воздух…
Где тот остров, что был нам
послан в сладкий отдых?

Нет безоблачных времён, —
есть хорошие недели,
шпага принца Флоризеля,
верный друг, стрела у цели
и надежда, что спасён…
Где ты, Роберт Стивенсон?


РЭЙ БРЭДБЕРИ

Бумага и ручка лежат на столе,
Машинка ржавеет без дела.
Писатель болеет, он вновь не в седле,
Хандрит непослушное тело.

За окнами сад, уходящий к реке,
И небо синеет бездонно.
В такой бы вот день ускользнуть налегке,
Приникнув к окошку вагона.

Сначала мерещилось что-то одно, —
Он мысленно это поправил.
Фигура врача заслонила окно,
И сон стал реальнее яви.

Дух снова воспрянул и всё превозмог,
Что было бы тщетно на деле.
Болезнь отступила и сжалась в комок,
Назавтра он встанет с постели.

Но таяли годы в предутренней мгле,
Прервав, наконец, постоянство,
И яблоки Солнца летели к Земле,
Сжигая лучами пространство…


ЧЕХОВ
 
Вот здесь пенсне его лежало,
Там — ручка и стопа бумаг,
Тут кресло, где дремал устало,
Но сон не приходил никак.

Уйдя сюда от прототипов,
Поняв, что всё на волоске,
Дыша прерывисто и с хрипом,
Спешил оставить жизнь в строке.

Не приведи, Господь, чтоб кто-то
Увидел, что ему пришлось.
Есть книги, как щемящей нотой,
Пронзающие нас насквозь.


ГУМИЛЁВ
 
Время до пули лишь на полстрочки,
И не успел пожить.
День в разговорах, ночь в одиночке,
Утро не отложить.

Выпасть из круга прямо на бойню
Просто, как уцелеть,
Если ведешь себя, как покойник,
А если нет, то - смерть.

Что же, разбить свою скорбную лиру
И умереть в тени,
Или запеть назло конвоирам:
«Боже, царя храни»?


ЦВЕТАЕВА
 
С цветка ещё ни лепесточка
Не сорвано и жизнь в руках.
Смешна профессорская дочка
В чепце и розовых очках.

В каюте-комнате, упрятав
Под звёзды в алом известь стен,
Она лелеет Бонапарта,
В кумирню уходя, как в плен.

Отсюда мир страшней и краше,
И муза белкой в колесе
Летит со школьницей вчерашней
Туда, где властвуют не все.

Когда усвоена наука
Небесных и земных основ,
Быть гением такая мука
Среди всезнаек и лжецов!

И мозгом сморщенной сивиллы,
Семнадцать лет прожив всего,
Она возжаждала могилы,
Чтобы не видеть никого.

Но Крым, Волошин, переезды
От края душу отвели,
И долго ожидала бездна,
Когда снесёт её с земли.


ЕВТУШЕНКО
 
Мир застыл, прижавшись носом к стенке,
До утра теперь не разбудить.
Мне приснилось: умер Евтушенко.
Это значит: долго будет жить.

Но тоска такая защемила,
Будто впрямь с небес сошла беда.
Говорят, страна его забыла
В эти суматошные года.

Не до жиру было: быть бы живу,
От шиша бредя до барыша, —
Слово в рифму не для торопливых, —
Жмется искалеченно душа…

Он творит, а мы его не слышим,
Точно в измерении другом,
Но потом филологи напишут:
«Евтушенко был не дураком.

Знал он века выверты и мели,
Пробуждал хорошее в плохом.
То, что и сейчас бы не посмели,
Говорил он искренне стихом…».

И, не уронив себя ни грамма,
Тихо переходит грань веков
Он, отбивший как-то телеграмму
Автору «Охоты на волков».

Прячутся поэты друг от дружки,
Славу и тетради берегут.
Сам себя вознёс поэт Ватрушкин,
Оказалось: не поэт, а плут!

Только в строчках за людей «радел» он:
«Согревал», «спасал», «творил добро» —
Верили. Когда дошло до дела, —
Выронил от слабости перо.

Не таким Евгений Евтушенко
Был и остаётся на земле.
Совестливость — высшая оценка —
Освещает путь его во мгле.


ВИЗБОР
 
Спой мне, Юрий Осич,
Что-нибудь за жизнь! —
Как нам жить попроще…
Ввысь не торопись.

Там аккорды тише,
Ветер, неуют, —
Даже не услышишь,
Что тебе поют.

Спой мне, Визбор, о метелях,
О томительных неделях,
О любви и о разлуке,
Где ни строчки от подруги;

О глубинах и высотах,
И о том, как плачет кто-то,
В далях брошенный друзьями,
За горами, за долами.

Светлая гитара,
Немудрёный стол.
Здравствуй, друг мой старый,
Славно, что пришёл!

Посидим до ночи,
Путь найдём в ночи.
Пой, когда захочешь,
Только не молчи!

А проститься не успеем, —
И навек осиротеем.
Где искать — в горах ли Фанских,
Или в дебрях африканских?

По лесам, пустыням жёлтым
Спрашивать, куда ушёл ты,
Или ночью в телескопы
След искать на звёздных тропах…

Но пока всё это — шутки,
Сердце бьётся, уши чутки,
Пальцы просятся к гитаре
И сегодня ты в ударе

Там, где мысля не о славе,
Всё же, сердце ты оставил.
Спой мне, Визбор!


ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦ
 
Врачуя вывихнутый век,
И тот, что лёг в абзац,
Живёт свободный человек,
Григорий Померанц.

Бесстрашно смотрит в мглу времён,
Отыскивая путь.
Он знает: ежели не он,
То вряд ли кто-нибудь…

Друзья уходят на покой,
Враги — за ними вслед,
А он всё старческой рукой
Строчит на склоне лет.

Но вышло время и ему
Сойти в иной предел,
Оставив нам и свет, и тьму,
И кучу разных дел.

Спешим по суетным делам,
Нас камни бьют с небес,
Куда, покинув сей бедлам,
Он навсегда исчез.

Знать, время замедляло счёт,
Давая миру шанс,
Пока на свете жил ещё
Философ Померанц.