Однолюбы

            Учительница, водя карандашом  в открытом журнале, вела перекличку. Синеглазая бойкая девочка-подросток, встав из-за парты, отозвалась: «Я». Ученик, сидящий сразу за ней и уже откликнувшийся, развеселился, услышав имя девочки. Он повернулся к Бобрикову – соседу по парте и пропел тихо на мотив «Раскинулось море широко…»  « Раскинулись ножки у Машки…» Бобриков покосился в сторону уже севшей ученицы – не услышала ли?
              Учебный год перешагнул первые школьные месяцы.  Школьники и учителя втянулись в каждодневный учебный процесс, ребятишки перессорились и передружились,  классы распались на отличников, двоечников и середнячков.
              Прозвенел звонок. Прозвенел, казалось,  как-то особенно ласково, потому что    приглашал на большую перемену. Высокий Бобриков дотянулся до  приёмника, висящего напротив  окон коридора. Послышались плавные звуки старинного вальса. Ожидаемо завертелись пары – девочки с девочками. Мальчики ожидаемо уместились у окон, своею болтовнёй показывая равнодушие к танцующим. Бобриков остался на прежнем месте, чтобы в случае появления на горизонте директора прервать музыкальный антракт. Только сейчас посматривал он  не  в сторону учительской, а в сторону стоящего у окна Владика – соседа по парте. Он думал: « Опять на Машку уставился. Влюбился…  точно».
              Владик упустил этот значительный в жизни его момент, когда Маша  ослепила его чудным волшебным светом. Этот свет была  в нём и дома, и в школе. Будучи уже подростком, он  смог сам себе объяснить подобное состояние. Его неотступные взоры  тоже были правильно поняты  одноклассниками, при этом,  мальчишки скрывали за усмешками первые свои взрослые мысли, а девочки  тайно надеялись стать объектом такого же внимания. Щебетуньи всё время что-то нашептывали Маше; и всё внимательнее были её взоры в сторону темноглазого мальчика.
              Она была чуть старше его. Её подростковая  красота - тонкая фигура, светлые пышные волосы и небесно-синие глаза  - бурно дозревала, приобретая неотразимость. Владик был не очень высок, но, несомненно, хорош: восточно - славянская смесь присутствовала в чертах лица его, особенно выразительными были глаза, большие, вечно мечтательные. 
              Урок географии. Отличница Маша, стоя спиной к классной доске, бойко пересказывала  заданную тему. Владик неотступно на неё смотрел. И она смотрела на него, просто  глаз не отрывала. Рассказывала и смотрела.  Невидимый художник – некая божественная сила,  возможно, срисовала на  вечном полотне этот эпизод.  Если нет,  жаль:  это был эпизод  юношеской любви. Подобное на уроках случалось и позже. Между тем он любил робко.  Подойти, заговорить – легче, казалось ему, кинуться с крыши вниз головой.   
              В семье Владика случилось большое горе - умерла бабушка. А через недолгое время после похорон  случилась неприятность уже лично у Владика, всё-таки готовящегося заговорить с Машей: семья покинула шахтёрский городок, перебравшись в село. Отец его, начальник погрузки на шахте 4-6, недавно майор в отставке, откликнулся на призыв партии и включился в кампанию по подъёму сельского хозяйства. Короче, стал председателем колхоза.
              Владику открыла двери новая школа.  Он учился, взрослел, и, взрослея,  стал замечать, что меняется  внутренний его мир. И как  будто переросло чувство к Маше, зато ожидалось новое, более зрелое.  И он приглядывался к одноклассницам, надеясь на новый всплеск чувств. Но почему-то искал в их чертах нечто, напоминающее Её. Ожидаемого всплеска всё не было.
              А школьные годы промчались быстро. Отпустив усики, натянув на ноги стильные брючки, Владик подготовил себя к  жизни в большом городе, где поступил  в медицинский институт. И как будто такие же усики отпустил кто-то внутри его: появился критический взгляд на окружающий мир, а прошлые размышления и чувства ему стали казаться наивными. Над всеми и всем посмеиваться – считалось и у некоторых других первокурсников, по существу подростков, мерилом зрелости. А тут ещё  ежедневная возня с трупами в анатомическом корпусе. Мышцы, кости, нервы, внутренности… Наяву и во сне. Лирика в панике отступала. И, как результат - за пьяными студенческими вечеринками, нет-нет, да и следовали пьяные, не обязывающие ни к чему отношения. Но внутренний мир Владика  повёл себя бунтарски. Возможно, сказалось увлечение поэзией. Студенческим вечеринкам он очень скоро стал предпочитать одиночество.   Блуждая перед сном по аллеям, что окружали общежитие, он  вспоминал далёкий шахтёрский городок,  и прошлое светлое чувство ему уже не казалось наивным.   Наоборот, оно возвращалось к нему, пока памятью.
                Последний курс жил не как остальные: паруса свободного плаванья проглядывались  явственно, рисунки личных планов обводились начисто, тонкими иголочками колола под ложечку мысль о скорой ответственности за чью-то жизнь. И участились бракосочетания, разумно откладываемые ещё год-два назад.
                Люда заканчивала учёбу на педиатрическом, женском факультете. Она блистала! Гордый взмах пышно-льняной головки, снисходительный на мужчин взор небыстрых магнитных глаз и гибкая, как живая лоза винограда, талия,  - это мужской пол сшибало с ног. Но Люда уже увлеклась – ей  понравился мечтательный Владик, с которым познакомилась она на лекции. Её выбор воспринят был окружающими без удивления: Владик, возмужав, стал красавцем и, что не могло не возбуждать женское воображение, печатал стихи в областной газете. И он выказал ей предпочтение, правда, не всегда активно ухаживая, а по настроению. Он с удовольствием на неё смотрел, и в душе его забрезжила надежда на настоящее глубокое чувство. Тем более, что они стали красивейшей парой института. Они великолепно смотрелись и на своём бракосочетании, где Люда привычно блистала, а Владик смотрел на неё не без удовольствия, говоря себе, что в сердце  уже чувствует разгорающийся огонёк любви.
                Минуло двадцать лет.  Разменяв сороковник, Владислав Иванович, не научившись плыть по волнообразной жизни  размеренно,  стал тонуть в водовороте неведомой усталости. А за что зацепиться – не знал. И за кого. Жена изменила – развёлся. Простил бы, имея кроткий и добрый нрав, но не было смысла: обустроенный быт, как ни странно, скорее разрушил, чем соединил семью. Измена её лишь ускорила предсказуемые события, которые могли произойти раньше, когда он понял, что совершенно равнодушен к жене.  Сын попал под её влияние.  То, что он сына содержал и содержит до сих пор, уже взрослого, было для того не в счёт. Что-то переменить не получалось и не хотелось. Результат – одиночество, усталость.
                «Маша!» - звонкий крик в аллее.  Владислав  Иванович листал, сидя на лавочке, газету. Он вздрогнул – возможно, больше от произнесённого имени. Молодой человек спешил к белокурой стройной девушке, размахивая  букетом цветов. Подбежал, они обнялись, чмокнулись и пошли, прижавшись. Юноша вдруг спохватился  и вручил ей букет.
                Владислав Иванович положил на лавочку газету. И – нахлынула, и завертелась пурга в душе его. И ударила обухом по голове мысль: душа его издавна обитает в далёком шахтёрском городке. Ранее не осознанное, лишь витавшее  чувство невосполнимой утраты мгновенно нарисовалось крупным планом перед глазами. Работа, быт показались трясиной. Изданная за личные деньги книжка стихов – его позор, потому что  всё, что писалось в ней о любви, не отражало его настоящей жизни. Выходит – лгал. Он вдруг понял, что  вся  текущая жизнь его не стоит и  одного дня, даже минуты ощущения счастья, испытанного в юности.
                Уже три года он не ходил в отпуск.  Сам не хотел, теряясь в домашних стенах, как в диком лесу. Теперь другое дело. Поезд , как добрый друг, спеша, вёз его в сторону шахтёрского городка.               
                Справочное бюро. Глянув подозрительно на взволнованного посетителя, работница всё ж приняла коробку конфет и терпеливо выслушала его невнятный рассказ о потерянной двоюродной родственнице. Буркнув, что нарушает инструкцию, она выписала адреса согласно названной фамилии.  Владислав Иванович незамедлительно отправился на поиски. Он, конечно, помнил район, где обитал когда-то подростком. Но и его узнать было нельзя. Удивляясь сочетанию унылости и яркости( типичному портрету городков в незабвенные девяностые годы) - покосившиеся серые двухэтажные бараки ( стены некоторых подпёрты брёвнами) сменяли пышные витрины гипермаркетов, выросших там и сям, - прошёл он по означенным адресам. Старухи, мужчины в майках и пропахнувшие кухней дородные женщины, приоткрыв на стук или звонок дверь,  равнодушно или с любопытством выслушивали его и махали из стороны в сторону головами.
                Гостиничный номер, повидавший всё и вся, ответил равнодушием тишины на ночные шаги неспокойного посетителя.  Владислав Иванович думал. Печаль его похожа была на серую штору окна, но надежда тускло высвечивалась через окно лунным узором. Она и направила его ранним утром в сторону незабвенной школы. Одноэтажная, деревянная, по форме – буква Г. Тот же двор. В нём играли дошколята, которыми занималась девушка-воспитатель. Она и объяснила,  что бывшую школу переделали в детсад. И документы и учителя переправились вон в то двухэтажное здание. Её пальчик ткнул в сторону видневшегося недалеко белого сооружения.
                Красный уголок школы обустраивала, по совместительству,  пожилая учительница  литературы.  Она, оказывается, работала ещё  в старой школе; но Владислав Иванович её не вспомнил.  И она не помнила его. А вот Бобрикова помнила. Именно о нём заикнулся Владислав Иванович, объяснивший, что в городе он оказался случайно и попутно заехал в школу  узнать что-нибудь об одноклассниках.  Глаза пожилой женщины заслезились: она, кажется, расчувствовалась.  Сделав печальным голос, она сказала, что о судьбе Бобрикова, увы, она ничего не знает.  «А помнит ли Машу Михайлову? »  « Машу? Конечно: активная, отличница, спортсменка» - перечислила она положительные достоинства её. Владиславу Ивановичу подумалось, что она не назвала главное качество Маши: необыкновенная.  « И что же стало с ней? Куда поступила учиться?» - спросил он. Интонация голоса, верно, выдала Владислава Ивановича, потому что тусклые глаза учительницы осветил озорной блеск.  Но, не вдаваясь в расспросы, она сухо сказала, что Маша поступила в медицинский и уехала из города, и больше ей  добавить нечего.
                Снова гостиница. Под ночной скрип пола Владислав Иванович прохаживался от окна к кровати, много раз бредово повторяя: «Найду!» Он сетовал на коварную судьбу, направившую их в однозначный институт, но в разных городах. Душевное волнение выплеснулось в строки, несвязные, но на этот раз прочувствованные:
                С собою в путь  забыл я взять себя;
                Душой я, чувствую, в краю родном остался,
                Где много дивных дней я жил, до слёз любя,
                Где с ней навек расстался.
Утром, вызвав такси, он приказал шофёру ехать на кладбище, с заездом  в церковь.  В церкви купил свечку и  долго стоял у креста с распятым Иисусом. Представилась собственная распятая душа. Поставив за упокой усопшей  бабушки горящую свечу, Владислав Иванович  оказался на кладбище, надеясь найти захоронение. Но трудно было ему вспомнить после стольких лет бабушкино последнее пристанище. Побродив среди  множества заброшенных могил, со сломанными заборчиками и крестами, он оставил поиски.
                Вдруг увидел мальчишку, прыщавого, годиков двенадцати. Он нёс в руке тряпичную сумку.  Вот зашёл в оградку, собрал что-то, кажется карамельки, и пошёл дальше. Владислав Иванович окликнул его: « Мальчик, ты голоден?» « Нет», - ответил тот. « А у тебя мама и папа есть?» «Они дома». « Всё же они плоховато тебя кормят».  «Сами голодные».
                Такси ожидало. Мальчик с радостью согласился на предложение дяденьки подвезти его к жилому району. « Вон дом мой!» - крикнул он вскоре.  Утлая хибара была на пути в гостиницу.  Владислав Иванович задержал такси и вышел вслед за ним. Вышел бессознательно,  сам не зная, зачем. На крыльце стояла женщина. Курила.  Увидев её, Владислав Иванович замер. Лицо, волосы и что-то неуловимое в ней потрясли его воображение. Он сделал шаг к дому, подумав, что божья воля вывела его из машины. Женщина, удивлённо посмотрев на незнакомца, собралась уйти. Но, приостановившись,  вновь взглянула на мужчину, шагнувшего в её сторону.  « Спасибо, что сына подвезли», - сказала.   Владислав Иванович кивнул головой, продолжая чувствовать себя потрясённым. « Вам что-то нужно? Заплатить? Так извините меня…?» - в голосе явное раздражение. « Что вы! Какие деньги… Я спросить хочу, -  душа его выпрыгивала из бренного тела, в горле завелось что-то, мешавшее говорить: - простите, вас ведь Маша звать?»  «Нет.  Вы хотите познакомиться со мной? – в голосе тёплый ручеёк. Она, вроде немного подвыпившая. – Так у меня супруг имеется. Пока, правда, он дрыхнет, но протрезвеет когда-нибудь. Есть вопросы ещё?» « Вы извините, пожалуйста, - Владислав Иванович глотнул воздуху и пришёл в себя. – Я объясню вам. Вы необыкновенно похожи на… Ну, понимаете, я в городе вашем учился, со мной, в одном классе, училась, - он назвал имя, фамилию. – Так вы как две капли воды. Несмотря на то, что постарше той девочки». Женщина округлила глаза и неуверенно сошла на одну ступеньку. « Так и я Михайлова была. А Маша сестра моя, старшая».
                Владислав Иванович слушал женщину, сидя за кухонным столом перед бутылкой грузинского вина и богатой закуской: всё привёз, благословляя доходный день,  таксист, получив деньги и заказ от пассажира.  Слушая, он вглядывался в каждую чёрточку её лица.  « Вот в таком живём беспорядке. А кто виноват? Муж у меня инженер горный. Так шахт нет, затоплены. Карьер остался, но там места нет ему.  И я на шахте была бухгалтером. Уволили. Сейчас завхоз в школе.  А мужу куда идти?  Квартиру в центре продали. Купили эту развалину. Но что толку: деньги быстро уходят, - сказала она скороговоркой, как бы извиняясь за убогость квартиры. И, спокойнее уже: - Это я так, извините, вам нужно про узнать Машу… Так два года, как умерла. Ой, вы побледнели… Вам воды?» Владислав Иванович вцепился ладонями в стол. Хотелось  загасить безумную боль безумным криком.  «Постойте, а вы  специально её ищете? – лицо, похожее на Машино, изобразило изумление.  - Простите, вас звать-то как?» « Владислав Иванович».
«Владик… Так… Это вы, значит… Разбудить бы супруга, такое дело, да бесполезно, не растормошить. Ну, а вы…  Что же поздненько так оказались здесь?» «Я плохо понимаю вас, объясните», - Владислав Иванович угрюмо взглянул на собеседницу.  «Объяснение, мне кажется, вам не понравится. Я поняла, что не забыли вы её. Может, любите ещё. Скорее всего, любите, раз здесь. И она любила вас. Ненормально любила. Помните свою гадкую песенку на уроке? Она рассказала мне об этом. Вы очень унизили её, и она стала думать, что вы наглый мальчишка.  Но потом вы  демонстрировали к ней такое скромное, но постоянное внимание, что удивили всех вокруг, а её в первую очередь.. « Я была околдована неотступными взглядами его цыганских глаз». Это её слова. Она хотела к вам подойти сама, просто каждый день собиралась. Но вы исчезли. Вот так. Эх, и что же так сложилось у вас…  Она медицинский окончила, уехала по распределению. Потом вернулась. Тогда и рассказала мне о вас, и сказала, что, кажется, продолжает любить. Объяснять я пыталась ей, что её подростковая, почти детская любовь давно ушла, просто она придумывает её. Она соглашалась, а сама ждала вас. Надеялась, что станете её искать, если живы. Выходит, не зря надеялась.» 
                Владислав Иванович зарыдал. Не стесняясь, лишь закрыв лицо руками. «Не нужно расстраиваться, - с досадой на свой рассказ, так тронувший пришельца, сказала женщина. « Здесь похоронена?» - глухим голосом спросил Владислав Иванович, готовый отправиться на кладбище.  « Зачем здесь. Она здесь сходилась ненадолго с мужчиной. Хороший. Сейчас шишка у нас в администрации. Мне, кстати, как родственник, помог в школу устроиться. Год они прожили. Потом оставила она мужа и уехала в город, где раньше работала. Как видно, больше не надеялась на вас. Там и лежит. Болезнь раковая была у неё»  «Пожалуйста, дайте мне адрес – дом, улицу, где она жила…» - выдавил из себя Владислав Иванович.
                Он шёл к гостинице пешком. Прогремевшая буря разметала, уничтожила светлые его надежды. В душе его возник чёрный вакуум, который стал заполняться скачущими галопом мыслями. Он до боли сжал зубы. «Поеду, жить буду на её улице, устроюсь обязательно в её поликлинику, работать буду за двоих, любить буду за двоих, и оградку на могиле её поставлю на двоих».