О Рахманинове

(из семейных преданий)

Вот, казалось бы «еще далеко мне до патриарха», а не перестаю удивляться: историческое прошлое - тут, совсем рядом. Повинуясь странным случайностям и поворотам судьбы, жизнь - вполне реально, а не только творчески, научно или слушательски-зрительски - соприкасается с теми, о ком пишут в учебниках и монографиях, с теми, кто казалось бы уже давно и навеки «изваян в граните и бронзе». И тогда они, эти великие, оживают и, кажется, сами дружески протягивают нам руку из глубины времени: лишь не оттолкни, доверься! И вот уже сквозь туман проступает длинное и суровое лицо, почти лик, с прекрасными аристократически-неправильными чертами. И человек этот оказывается иным, нежели на с детства знакомых фотографиях - в его взгляде ясно прочитывается то глубоко-личное и выстраданное, что он никогда не обнаружил бы перед объективом фотографа. И ставшее уже штампом понятие "эмигрантской тоски" становится жуткой, обжигающей реальностью...

Сотни, а порой даже тысячи людей идут каждый день в Московскую консерваторию - кто на работу, кто на концерт, кто на урок. При этом не миновать им маленького скверика с памятником Чайковскому. Со сквериком этим связана любопытная история, сохранившаяся в «преданиях» нашей семьи - если можно так назвать рассказ собственной матери о ее детстве. Впрочем, и слово рассказ тоже неточное - не помню никакой связной истории. Просто это некая данность, с которой живешь как с собственным именем; она растворена в твоем существе, будучи сложена из множества деталей, услышанных множество раз. Но картина все равно остается какой-то «размытой». В свое время не дослушал как следует, отмахнулся, не переспросил, специально не поинтересовался. А теперь хочется что-то уточнить, да не у кого. Давно уже не у кого.

Так вот. Жила в довоенные годы в подмосковной Малаховке девочка Галя. Сколько ж ей лет тогда было: одиннадцать, двенадцать? Да, примерно так. Семейство - самое что ни на есть обыкновенное, разночинно-интеллигентское: нищие провинциальные педагоги. Родители девочки работали в местной школе: отец – преподавателем географии, мать – литературы, а до того учительствовали в Окуловке (есть такой городок между Бологим и Питером, где поезд одну минуту стоит).

А Малаховка, между прочим, в дореволюционные времена прославилась как модное дачное место, и многие известные люди туда выезжали - даже Шаляпин в «летнем театре» выступал. Разумеется, ко второй половине 30-х годов все это было в прошлом, но какие-то обломки прежнего житейского уклада сохранялись. Потому, видимо, и оказалась тогда в Малаховке суровая пожилая дама в темном – должно быть гостила на даче у друзей. Звали ее Вера Александровна. Она была пианисткой и занималась музыкой с детьми. Бог весть, как и почему познакомилась она с девочкой и ее родителями – может, жила по соседству, или просто разговорилась с ребенком, встретив на улице. Знакомство не прекратилось и в дальнейшем. Вскоре семейство учителей переселилось в Москву - в барак на Бутырском Хуторе, и в комнате появилось пианино. Тогда Галя начала ездить на уроки к Вере Александровне в Гранатный переулок (это недалеко от консерватории), где та жила на втором этаже в здании, примыкающем к «Дому архитектора». У Веры Александровны было много учеников, так что устраивались даже домашние музыкальные вечера, в которых участвовала Галя. И на концерты девочка впервые попала, благодаря Вере Александровне. Во время походов в консерваторию ее поражало, помимо прочего, и то, что в зале к ее учительнице почтительно подходили какие-то солидные, профессорского вида люди…

Да, Веру Александровну в консерватории многие знали. И ее саму, и ее покойного мужа, Никиту Семеновича Морозова - он был одним из самых близких друзей Рахманинова, его сокурсником по фортепианному классу, а затем и по классу свободного сочинения (оба учились у Аренского). Между прочим, Морозову посвящена рахманиновская кантата «Весна». Более тридцати лет Никита Семенович вел обязательные теоретические дисциплины в своей Alma mater. И Вера Александровна тоже некоторое время в консерватории преподавала - в 1921-25 годах общее фортепиано. В книгах о Рахманинове, в опубликованых письмах композитора Морозовы упоминаются постоянно. Дружба сохранялась и в послереволюционные годы. Известно, как бедствовали тогда русские музыканты - с самого своего отъезда за границу Рахманинов посылал Морозовым продукты и деньги (ежемесячный «пенсион»), как и многим своим друзьям, вел с ними оживленную переписку.

С 1924 года жизнь Морозовых совсем пошла под откос. Никиту Семеновича из консерватории уволили. «Под предлогом что и “возраст преклонный” и “болезненное состояние”, меня “освободили от работы” (а я-то последние два года после болезни работал самым аккуратным образом, не пропуская по обыкновению уроков. С полной нагрузкой 7-8 часов в день!). Видно “не ко двору” по нынешним временам» - пишет он далекому другу. С горечью отмечает он еще, что обещали ему пенсию назначить, да так и не назначили. Скоро и Веру Александровну уволили... А в октябре 1925 года Никита Семенович внезапно умер. «Так странно, что все случилось так как он хотел, - умереть не дома и скоропостижно, чтобы нам было легче; никаких обрядов не было на похоронах, - сообщала Рахманинову Вера Александровна. - Никаких речей и никаких пособий от консерватории. Консерватория не проявила ни малейшего участия ни к нему, ни к нам». Но жизнь катилась дальше – человек ведь ко всему приноравливается. Была взрослая дочь - тоже Вера. Приходили и уходили частные ученики.

Дом со сквером на Большой Никитской 13 существовал с незапамятных времен. Когда-то это была городская усадьба знаментой писательницы и главы Академии наук, княгини Екатерины Дашковой, после ее смерти здание отошло ее племяннику, графу Воронцову. Дом горел в 1812 году, ремонтровался, сменялись арендаторы. Это был сравнительно невысокий трехэтажный особняк с двумя отдельно стоящими флигелями и зеленым сквером перед фасадом. Консерватория поселилась тут в 1871 году и именно такой запомнилась она Рахманинову, Гольденвейзеру, Морозову, другим музыкантам рубежа XIX-XX веков. Потом, в годы директорства В.И.Сафонова, облик консерватории полностью переменился: она была расширена, перестроена, воздвигнуты концертные залы. Только вот зелень перед нею исчезла – двор замостили: ни травки, ни кустика, ни дерева (это хорошо видно на фотографии 1912 года). Лишь значительно позже, в советские времена мостовую убрали, снова высадили деревья и траву.

И вот, как-то раз Вера Александровна повела Галю в только что разбитый консерваторский скверик, и там они вместе набрали в пакет немного земли, чтобы послать Сергею Васильевичу. Едва ли это была инициатива самой Веры Александровны. Скорее всего до Рахманинова каким-то образом дошла весть о вновь появившемся сквере перед консерваторией. И быть может, он обмолвился кому-то или как-то косвенно намекнул, что хорошо бы подержать в руках горсть земли с того места, где прошла его юность… Он, такой суровый, ни на мгновение не дававший в своей игре волю чувствительности, оказался так беззащитно и трогательно сентиментален!

Получил ли Рахманинов посылку? Да и вообще, была ли она отослана? Этого мы никогда не узнаем. Отправить что-либо почтой за границу в предвоенные годы - дело немыслимой храбрости. Мало ли чем такие контакты могли обернуться! Люди слово лишнее боялись сказать. (К примеру, в семье Гали никогда не говорилось о ее дяде - брате отца, очутившемся в Гражданскую в стане белых а потом - за рубежом, в Праге). Думается, и сами эмигранты не хотели осложнять жизнь своим близким, оставшимся в "совдепии". Не случайно и переписка Рахманинова с друзьями из Советской России к 30-м годам сходит на нет. Если посылка была передана, то скорее всего с оказией...

Но даже если и попал заветный пакетик в руки Сергея Васильевича, едва ли мы обнаружим его у потомков композитора в Сенаре, или же в его фонде в Вашингтонской Библиотеке Конгресса за таким-то инвентарным номером… Сам Рахманинов наверняка ничего на пакете не написал - слишком личное, интимное чувство было с ним связано. Подобные предметы, остающиеся после ухода человека из жизни, обычно исчезают бесследно, ибо ничто не свидетельствует для потомков об их значимости…