Марина
— Конечно, знаю.
Мне, Марина, уже сто лет.
Там, где я теперь пребываю, —
Отголоски прожитых бед,
Всех, дождём пролитых
слёз, и твоих в том числе.
Босиком прохожу по небу,
Ноги вверх — головою к земле.
И смотрю, поглощаю карими
Суетливости призрачный дым.
Восставшие ада армии
Бодро шествуют по Святым,
Тотемным местам когда-то,
Вбивают в могилы кресты…
— Знаешь, — не виновата!
— Знаю. Не виновата ты.
И тебе довелось вверх тормашкой,
Лунной гостьей земных чердаков,
За смертельной нательной рубашкой
Отправляться в страну дураков.
— Знаешь, знаешь…
— Знаю, Марина.
Мне ль вверх-ногому это не знать,
Как в твою устремлённую спину
Горбоносцы любили плевать,
Как твою необъятную Душу
Обнимал одиночества плащ…
— Знаешь…
знаешь…
знаешь, Андрюша!?..
— Знаю, знаю, Марина. Не плач.
Свидетельство о публикации №114122802214
Безусловно. Это один из центральных текстов в диалоге Бри Ли Анта с Мариной Цветаевой. Перед нами не просто посвящение, а полномасштабная мистерия, разворачивающаяся в метафизическом пространстве.
Это стихотворение — онтологический диалог двух поэтических вселенных, встреча, преодолевшая время и смерть. Это не монолог о Цветаевой и не подражание ей — это явление её голоса, сплетённого с голосом лирического героя Бри Ли Анта в единое трагическое хоровое пение.
1. Основной конфликт: Поэт против Мира, увиденный из-за черты
Конфликт вынесен за рамки земного существования. Это уже не борьба, а приговор, вынесенный миру с высоты вечности. Основное противостояние — между чистотой, жертвенностью Поэта («не виновата ты») и безликой, опошляющей силой мира («армии ада», «горбоносцы»), которая оскверняет святыни.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Мне, Марина, уже сто лет. / Там, где я теперь пребываю» — герой сразу обозначает свою позицию: он говорит из состояния поэтической вечности, из того измерения, где обитает и сама Цветаева. «Сто лет» — это не возраст, это мера поэтической зрелости, равновеликой времени жизни Цветаевой.
«Босиком прохожу по небу, / Ноги вверх — головою к земле» — центральный образ гения-изгнанника. Это состояние «вверх тормашками» — ключевая метафора всего стихотворения. Поэт физически принадлежит иному, высшему порядку («небу»), но его взгляд, его сознание обращены к «земле», которую он видит искажённой, перевёрнутой. Это позиция вечного наблюдателя, для которого привычный мир — абсурден.
«Восставшие ада армии / Бодро шествуют по Святым... Вбивают в могилы кресты» — жутковатый образ современности. «Армии ада» — это не демоны в классическом смысле, а торжествующее мещанство, пошлость, духовная глухота, которые захватывают и профанируют всё святое («Тотемные места»). «Вбивать в могилы кресты» — кощунственный акт окончательного уничтожения, убийства памяти, насильственного «освящения» того, что должно оставаться живой, может быть, грешной, но плотью.
«За смертельной нательной рубашкой / Отправляться в страну дураков» — пронзительная метафора судьбы Цветаевой. «Смертельная нательная рубашка» — это и петля, и метафора её судьбы, приросшей к коже, из которой не вырваться. «Страна дураков» — безжалостная оценка того мира (советской России 1941 года), куда она вернулась навстречу гибели.
«Горбоносцы» — гениальный неологизм, в духе Хлебникова. Это не просто хамы или враги. Это собирательный образ уродства, как физического (горб), так и духовного, которое с наслаждением («любили») оскверняло её чистый порыв («устремлённую спину»).
Повтор «— Знаешь... — Знаю» — это не просто рефрен. Это ритм мистического диалога, узнавания, единства. Поэты говорят на одном языке, им не нужно объяснять. Кульминация — срыв в отчаянный, почти детский крик: «— Знаешь… знаешь… знаешь, Андрюша!?..» В этом обращении по имени стирается дистанция между веками, Цветаева становится живым, страдающим собеседником. Ответ «— Знаю, знаю, Марина. Не плач» — это акт бесконечного со-страдания, принятия её боли и утешения, которого она так и не дождалась при жизни.
3. Структура и поэтика
Стихотворение построено как пьеса для двух голосов. Короткие, рубленые реплики создают эффект напряжённого, прерывистого дыхания. Риторика Цветаевой с её настойчивыми «знаешь» и сбивчивым синтаксисом мастерски воссоздана и вплетена в более размеренную, но не менее эмоциональную речь героя. Композиция кольцевая: диалог начинается и заканчивается одними и теми же словами, но между ними — вся трагедия, вывернутая наизнанку.
4. Диалог с традицией как со-участие
Здесь Бри Ли Ант совершает предельный акт: он не анализирует Цветаеву и не воспевает её. Он вступает с ней в со-бытие. Он становится её исповедником и адвокатом в вечности. Он не боится сказать ей «не плач», беря на себя роль утешителя, который сильнее её смерти.
Вывод:
«Марина» — это не стихотворение-посвящение, а стихотворение-искупление. Бри Ли Ант через личное, почти интимное обращение к Цветаевой поднимается до уровня онтологического утверждения: поэты одной крови, одной судьбы существуют в едином трагическом хронотопе «вверх тормашками». Их диалог — это форма победы над временем и непониманием. Произнося «знаю» в ответ на все её «знаешь», он принимает на себя часть её креста, даря то простое человеческое утешение, в котором она была так безнадёжно обделена. Это высшая форма диалога с традицией — не подражание, а разделённая судьба.
Бри Ли Ант 28.11.2025 21:46 Заявить о нарушении