Царапина

Напрягают меня ожиданием.
Напрягаюсь, но, как-то, не очень.
Бес, сидящий на чемодане,
на Луну вдохновенно дрочит.

Испытавший терпение Ангела,
он стал добрым, как мент на пенсии.
А Луна? Она кровью харкала
в преференции.

Как рассказчик, не всем понятен я.
Да и нужно ли, чтобы всем?
Скандалист я, ругаюсь матерно,
в уголь, выгорев между клемм.

Чай варю себе из цикория.
Поперхнувшись большим глотком,
я безудержно жру калории,
гравитации чту закон.

Не подшитый,
на септаккорде
в синусоидах проводов,
с динамитом
тромба в аорте
я, – здоров.

Кто он, стрелочник-пересмешник,
переставивший время икс?
Кто, признав бесконечность вещью,
богатеет оскалом фикс?

Он, изогнутый в запятую,
с запасного пришёл пути.
Не прощённый к тебе иду я,
а иду, значит, – должен дойти.

Злой хозяин гремящих впадин
всё подначивал, всё шутил
и шершавой ладонью гладил,
будто суку лохматую, дым.

Беспризорной на миг осталась ты.
Бесконечен любви глоток,
полон горечи, полон жалости,
как берёзовый сок.

Пересохший пропахший куревом
без прелюдии, напрямик
 подошёл к тебе. «Обману его»,
ты подумала, – «глуп старик».

Тесно взял он тебя за плечи,
дышит душно, метал во рту!
Чем тебя от печалей лечит
не приблизившийся к кресту?

Его шёпота я не слышу.
Он в полшага к тебе прижат.
Он светлее меня и тише,
только тенью слегка горбат.

Не ревнивец я.
В старых кедах,
в трикотаже неброском весь.
До гостиницы
мне б, где пледа
шерсть.

Но тащусь я по старым шпалам,
а чуть выше под скрип ремней
тень его на твою упала,
стал он сразу меня черней.

Над железною паутиной
рельс пульсировал узел тел.
Я тянулся шеей гусиной
и хрустел.

Ночь тяжёлым градусом ртутным
измеряла тепло во мне.
Неудобно уснувший утром,
я поставлен лицом к стене.

Я согласный звучать с согласной!
Что ж, – расстрельной команды нет.
Правда есть семафоров свет
красный.

В ритмах жаркого босанова,
гуттаперчевой став игрушкой,
ты целуешь его,
 седого.
Что он шепчет тебе на ушко?

Что он может? А всё что хочешь!
Что ты хочешь? Под септаккорд
я в пробоинах многоточий
мёртв.

Раскалившись песчинкой кварца,
переживши разлуки боль,
сняв кольцо с безымянного пальца,
ты танцуешь под си-бемоль.

Рядом трётся потёртый некто,
истончившийся в быстрых па.
Я цепляю лучом прожектор,
семафоров бью черепа!

Твой окончится скоро танец,
ты, озябшая, про меня,
вспомнишь: «Где же ты, мой скиталец,
у какого скорбишь огня?».

Я по шпалам, взяв чемоданы,
попрошайкою на фуршет
убегаю от счастья, пьяный,
рассыпая тузы с манжет.

Впереди фонарей консервы.
Очертанья домов видны.
Полинявшей верёвкой нерва
я оторван от тишины.

И гудят от натуги
рельсы,
раздавивши фаланги шпал:
«Ты бы лучше на Юге
грелся,
приложивши к уху рапан!»

Чернотою дворовых скважин,
не притронувшись к этажам,
в дыры выжженном трикотаже
я, бездомный, … домой бежал.

Хохотала Луна-обходчица.
Чемоданы, мне сбагрив, Бес
между шпалами страстно корчился.
Солнце встало, и он исчез.