Приключения философа Талки. День 4-й, 3 часть

Оставшись со мной, Володя закурил, помолчал, а потом сказал, нахмурившись:
- В больницу Петрович угодил, давление подскочило. Так что давайте сегодня к нам. Поедите нормально, баню истопим.
Расставаться с яблоневым садом очень не хотелось, но выбора не было, и я согласился.
- А теперь, – глаза его заблестели, – давай по маленькой… – он достал алюминиевую фляжку и два небольших граненых стакана, плеснул из нее и протянул мне. Сделав глоток, я судорожно стал глотать воздух, как будто Володя сдавил меня за горло своей стальной ладонью. Он же спокойно выпил до конца, сделав резкий вдох и глядя с интересом на меня. Пришлось собрать волю в кулак, призвать на помощь все свои силы и допить… Не дыша смотрю в его смеющиеся глаза, внутри разливается – сверху вниз - огненная река. Издалека слышу голос деда:

Вот в чаше бессмертья вино, - выпей его!
Веселье в нем растворено, - выпей его!
Гортань, как огонь, обжигает, но горе смывает
Живою водою оно, - выпей его!

Володя жадно курит, молчит. Молчу и я, думаю, о чем бы с ним заговорить, на ум ничего не приходит.
- Еще по одной! – командует он, и мы пьем. Идет легче. Жуем яблоки. Он опять курит. Молчим, я уже не ищу тему для разговора – мысли вновь о тебе. Вот, с кем тебе лучше было бы идти – смотрю на него. Почему-то представляю себя куклой театра Карабаса-Барабаса: ”Пропала Мальвина, невеста моя…”. Пронзительно наслаждаюсь этим зрелищем…

- А она – ничего! – Володя внимательно смотрит на меня. - Я давно так не пел. Даже стали новые идеи приходить. - Потом, помолчав: - Похожа на мою Маришку.
Пьеро прыгает у меня перед глазами…
- Будь мужиком! – доносится до меня его сочувствующе-ироничный голос  – женщины любят сильных.
На мой немой вопрос отвечает:
- Не только и не столько физически. Хотя – и это важно. – Смотрит с гордостью на свои ладони. Вот, ты – сможешь ее защитить? - Горло стало сжимать… - Так, понял. А – в другом смысле?
Непонимающе смотрю на него. Он уже по-доброму ко мне расположен, улыбается:
- Давай, казак – за любовь! Я, например, песни пишу и пою, – спокойно продолжает он, – равных в деревне мне нет, да и там, – жест вдаль, - тоже, сколько бы ни старались. Гонят одну лабуду, ничего серьезного нет. Маринка это понимает, вот и любит меня. Я - один такой. А сколько таких как ты? Не обижайся – каждый встречный. - И, с выдохом, громко: - Так какого хера ей с тобой делать!.
Хочется его ударить. Он не обращает на меня никакого внимания:
- Он должен быть для нее всем, чтобы все бросила к чертям и стала его. А для этого нужно… нужно горы свернуть! Тогда – да… А ты – кто?
- Пьеро, – механически отвечаю, и он оглушительно хохочет. Бить его уже не хочется. Он прав…

- Еще по одной? – в голосе уже вопрос. - За то – чтобы ты стал Буратиной! – и мы чокаемся. Настроение у Володи хорошее – и то ладно. Закусываем остатками завтрака.
- Понравился ты Петровичу, “не трепло” – говорит, “слушает внимательно”. Это хорошо. Про любовь трепись, особенно ей, – подмигивает, – сколько угодно, а с такими как мы – держи язык за зубами да запоминай получше что говорим.
И запел:

В наш тесный круг не каждый попадал,
И я однажды – проклятая дата
Его привел с собою и сказал:
"Со мною он - нальем ему, ребята!"

 - Чтобы с тобой вот так не получилось.
Я внимательно его слушал, спирт не пьянил, а только усиливал интерес к беседе. “Внутри него полыхает огонь” – подумалось – “и находит выход в стихах и песнях”. Он тем временем, как будто прислушавшись к себе, сказал:
- Жить надо тем, что здесь, -  приложил ладонь к сердцу, – а здесь – вулкан! И, на удивление, комично изображая дедушку, проблеял:
- Пусть сердце мир себе державой требует!
И вечной жизни с вечной славой требует.
- Ты не думай, что дед всегда был таким – старым сторожем-моралистом. В свои годы это был… гигант! Все лучшие женщины были его! И он всех женщин любил… как и я.
Видимо, спирт помог ему открыть что-то тайное мне, голос стал надтреснутым:
- Мариша – номер один во всем мире, лучше ее не существует. Но… и других не могу не любить. Достойных, конечно. - Я вспомнил наши утренние посиделки и про себя его поправил: «Номер два». А он, что-то вспомнив, усмехнулся:
- Помню, приехал в нашу деревню один известный артист, мечта всех баб, с женой своей. Пришли к нам в хату, я пару песенок своих напел, вижу – его жена глаз с меня не сводит. А песенки-то простые, не те что сегодня… И что же этот актеришка делает? Выводит женушку за дверь и – хрясть ей по морде! Сели в машину – и след простыл. Вот так.
- Номер два, – еще раз подумал я, – тебе повезло, что утром Маришка вовремя пришла.
Только так подумал – и вы с ней идете, веселые, смеетесь… Смех ее прошел, как только встретилась с ним взглядом, потом – на меня – тревога плещется в больших красивых глазах:
-  Чем вы его так… задели? Полгода не пил. Теперь начнется – две недели без сна и покоя – новые песни, затем на месяц – в жуткий запой. С драками, с милицией, о, боже!
Он виновато подошел, обнял ее нежно:
- Ненаглядная моя, не надо! Ты же знаешь – это моя судьба. Зачем против нее идти? Только хуже будет. - И вдруг (о, мое удивление), проникновенным, идущим от сердца тихим голосом цитирует… дедушку:   
Когда я трезв, то ни в чем мне отрады нет.
Когда я пьян, то слабеет разума свет.
Есть время блаженства меж трезвостью и опьяненьем.
И в этом - жизнь. Я прав иль нет? Дай ответ.
«Душа моя, вот видишь – что стряслось с Володей, и это с его-то характером и талантом! Не смог, бедный, не признаться тебе в любви…» – так мысленно к тебе обратился я, пока они стояли, обнявшись, такие счастливые и… такие несчастные.