История одного протеста

Глазам моим присуща прямота
во взгляде, непреклонном и решимом;
пугайте их законом и режимом,
но нерушима будет та черта,
что есть, я знаю, в каждом, одержимом
идеей жить без гнета и кнута,
вот этими руками поунять
метель разбушевавшейся эпохи.
Ведь если вам живется так уж плохо,
не пробовали что-нибудь менять?

Они орут, захлебываясь пивом,
о том, что я ничтожество и мразь,
но злобу их моя раздавит страсть,
ведь я хочу иметь прерогативу
не быть судимой за свою же масть,
не ждать, что на меня разинет пасть
какой-нибудь раздувшийся питбуль,
мол, как я смею плыть против течения;
не ждать со всех сторон словесных пуль,
нацеленных в мое же отречение
от норм и истин, выбранных не мной,
но сделавшихся истиной одной.

Не мне решать, на чем нам строить мир,
но что-то рвет мне грудь, просясь на волю,
со скрежетом царапая нутро,
и, осмелев, себе-таки позволю
вернуть плевки издевок и острот
тем, у кого наполнен желчью рот;
и тем, от чьих сапог следы чернеют
на тонких лоскутах моих надежд,
я ноги бы сломала... да не смею
касаться грязи на телах невежд.

И может быть, когда-нибудь один
из тех гнилых, потрепанных посудин -
простите, судей -
что пачкают ботинками асфальт,
сумеет вникнуть в смысл этих слов
и сделаться из судей и богов,
диктаторов и мод законодателей
людьми. Без предрассудков, без оков,
без склонности порабощать рабов,
без мании вовеки обладать ими.

И если крик мой сможет положить
чему-нибудь прекрасному начало,
не зря я здесь об этом прокричала.
Мой крик польется эхом одичалым
из окон, с крыш, из труб водопровода
и станет частью чьей-нибудь души
и там, среди ростков гнилья и лжи,
даст жизнь тому,
что я зову
свободой.