628...

Шестьсот двадцать восемь — омыты слезами,
Шестьсот двадцать восемь — три цифры, как тень.
Шестьсот двадцать восемь плывут пред глазами
Сожжённых врагами в огне деревень.

Всплывают пред взором сожжённые хаты,
Стоят лишь безмолвные трубы печей —
Немые свидетели бывшей когда-то
Трагедии жуткой и зверств палачей.

Народ Белоруссии многострадальный,
Как много ты вынес за годы войны!
И звон колокольный, звон поминальный,
Как крик раздаётся среди тишины.

Здесь мирные люди жили когда-то,
Любили, трудились, рожали детей,
Не ждали здесь смерти от пуль автомата,
Не звали непрошенных лютых гостей.

Откуда звериная эта жестокость?
Возможно ли разумом это понять?
Душа в их груди или чёрная пропасть?
А, может, на свет родила их не мать?

Должны мы понять, пускай это сложно,
Понять — это вовсе не значит простить,
Чтоб не было в мире такое возможно,
Мы этого впредь не должны допустить!
Понять можно всё: и гибель солдата
Под градом снарядов, когда идёт бой.
Но как это так? — под свинцом автоматов
Людей, как скотину, вести на убой...

Штыками, прикладами в головы, в спины
Народ весь сгоняли в храм или дом,
Чтоб пули сберечь, обливали бензином,
Огню предавали, сжигали живьём...

Мелькают пред взором скорбные лики
Детей, матерей, стариков и старух,
Мне плач и предсмертные слышатся крики —
И сердце мне ранят, режут мой слух.

Везде в тех местах обелиски стоят,
И кронами сосны к небу взмывают,
Здесь память жива, здесь историю чтят,
И к памяти этой нас призывают.

И тянет меня неотрывно туда,
Где шепчется ветер с кронами сосен,
И слышится в шёпоте мне иногда:
Шестьсот двадцать восемь,
Шестьсот двадцать восемь...