Пой...

Сандараком запиваю заветы на брусничном ладонь-листе, -
К крылам твоим пряженец-дымчато-каменным хмурятся головные мои иммортели, -
Освобождают Эвенкийский утомленный сквозной рассвет -
прикасаясь снами к богам -
маками завядшими захмелели...

К тебе приклоняю кровохлёбку лисью - свою панихидную тайну, -
Свиваю ветрами из раштров твоих раздвоенные в поднебесье постели
- секундою - смертоносные бури во мне засыпают инеем по хребетному стану -
это языческие, языческие напевают младенческие эры...

Когда я умирал, то вслух приносил плешинки-вербы,
видел в осмысление темные лучины, что освещали многоликие комнаты, - и в угол-поля прощал: Гамаюн, моя Гамаюн - птица приметы,
спой мне на ухо свои предсказательные стороны...

Как в тканные хартия оборачивала ноющие челны-опыленные веки, растворялись на языке укусы твои богобоязненной злачности.
Я просить тебя буду петь мне - пой, говорящая, умиротворяя ветхих, - пока тлею и рассыпаюсь скорцой без_брачности...

Накрепко започивал в борах сосновых, вымачиваясь в живичном эфире, -
горюя по березовым углям и утренней сладости, что приносил солодовый июль...

Лишь сердце моё - растопилось, - как только воспоминаниями прикоснулась к пыльной лире -
и губы шептали/искали:
Гамаюн, моя Гамаюн...