Дела семейные, земные и небесные

Она стояла на переходе, в нетерпении ожидая зеленого света. Он еще горел, когда она бежала, чтобы успеть перейти улицу, но как только добежала, светофор тут же зажег красный, словно дразнясь: промахнулась, промахнулась, ничего не вышло! Не хватало только, чтобы он еще высунул язык.
Раскисшее небо выплевывало на землю комки снега, и они на глазах превращались в тягучую черную жижу. Автомобили, проезжающие переход, деликатно притормаживали, демонстрируя свою толерантность к пешеходам, ждущим своей очереди занять мостовую.
Он ехал в своей новенькой черной  тачке, нервно переключая скорости. Накануне   рухнула его последняя надежда удержать ту, которую он все еще любил. Он был готов простить ей все, даже этого молокососа, в которого она без памяти втюрилась и собиралась на следующий день, то есть как раз сегодня, делать пластическую операцию. Он вновь увидел ее красивые губы, из которых вылетали смертельно-обидные слова, как отравленные иглы, из трубки аборигена.
Он рулил, охваченный ненавистью ко всем и вся, особенно вот к этой, на переходе, в вызывающе белом пальто. Прижимаясь к тротуару, он выжал газ и  окатил ее, стоящую впереди всех, черной грязью с головы до ног.
Бедолага попыталась разглядеть номер и марку машины, но сквозь заляпанные стекла очков ничего не видела. Перейдя на другую сторону, она кое-как отряхнулась, протерла очки  и, выбросив испорченный платок, произнесла про себя: чтоб ты сдох, злобный тролль, вместе со своей проклятой тачкой. И перед ее взором возникла груда искореженного металла, частью которой стал этот подонок.
Желаю тебе! – прошептала она и, расстроенная, отправилась дальше, туда, где ждал ее горячо любимый человек.
Совершив свою «месть», он сбавил скорость, и злобная чернота, поднявшаяся со дна его души, отхлынула ненадолго, но потом вновь поднялась.
Девушка колесила по встречке. Она всегда ездила очень аккуратно. Даже сейчас, когда слезы застили ей глаза.
Все кругом давно уговаривали ее: уйди, брось этого деспотичного  придурка, он только калечит тебе жизнь...
- Нет, вы не понимаете, - говорила она им, - у него просто такой период – все эти операции каждый день… Он изменится, я чувствую!
В ней упрямо не угасал, хоть и потускнел, свет счастья, с которого начались их отношения.
В тот миг, когда он на своей черной тачке вылетел на встречную полосу и врезался в дверь ее машины, чернота превратилась в ослепительный свет, а потом поглотила его целиком.
Слезы на ее мертвом лице все еще проблескивали в мерцании фар, смешиваясь с алыми струйками крови.
Ее мужу страшную новость сообщила молоденькая перепуганная медсестричка в момент, когда он готовился ввести наркоз пациентке.
Пациентка из наркоза не вышла.
- Надо же, черт его дери, это какой-то армагедон:  у него жена погибла, а у этой несчастной -  муж, - нервно куря, бормотал хирург и по совместительству главврач клиники. – Вот как оно бывает: не жили в любви и счастии, а умерли все же в один день! Но мне-то это за что? – продолжал он сокрушаться, - теперь начнутся комиссии, суды, этого идиота придется увольнять…
А та пешеходка в новом белом пальто, которое было уже не белым, а, скорее, черно-белым, с креативными серыми потеками-мазками в духе раннего творчества Пикассо, пришла, наконец, на свое свидание.
Она рассказала любимому, что случилось, а он ответил, что ей это даже идет и что она похожа на романтичных героинь начала прошлого века, летящих на дымящихся паровозах к своим возлюбленным…
Они пошли в кафе, там она помыла свое паровозное лицо, а заодно и очки, а потом они съели вкусный обед, запивая его замечательным италийским вином.
Через два часа она почти и не помнила об этом отвратительном эпизоде, испортившем ее радостное предвкушение встречи.
Они шли по главной улице города. Он обнимал ее за плечи в черно-серых разводах, и им было хорошо, как и всем влюбленным, в этот романтический период отношений.
Только вот потом – куда оно все девается, тая на глазах, как этот белый пушистый снег?..