не зря

Не зря.

Как же я сегодня устал! Со всем моим терпением и любовью к своим ученикам – это уже слишком даже для меня.
Сначала огорчили пятиклассники – написали так плохо диктант, что хоть плачь – ни одной пятёрки. Открывал очередную тетрадь с трепетом – может тут не будет ошибок, может этого я научил правильно писать чередующиеся гласные – но, увы-увы – и тут я снова терпел поражение – снова ставил себе очередную тройку или – какой позор на мою седую голову – двойку!
Где-то я снова недоработал – поставил себе восемь двоек, двенадцать троек, ну а остальные – тринадцать – были четвёрки – и на том спасибо, как говорится.
Потом вывел меня  Петька. Из одиннадцатого «Б». Снова  завёл свою нескончаемую песню о том, как неправильно устроена программа по литературе, и как мало мы проходим наших современников. По мне, если честно, вообще бы их не проходили. А побольше бы взяли Достоевского, Чехова, Пушкина, Куприна, Тургенева, чтобы не галопом по Европам бежать по всему «Преступлению и наказанию», по «Отцам и детям» и «Войне и миру», а уж читать, так читать. Можно и на уроке что-то зачитать из понравившихся мест или из тех мест, где можно поспорить.
Ведь такой пласт, такой ресурс не использован – наша классика, по которой можно учиться всему всю оставшуюся жизнь. А нам пожалуйста -  Тургенев – 4 часа, Гоголь – 3 часа, Толстой – 8 часов… Смешно даже, как за восемь часов можно постичь всего Толстого…
Ладно, опять я погорячился, немного вышел из себя – Петька это прекрасно знает и пользуется этим – наверняка весь класс не выучил домашнее задание и натравил на меня Кривошеева. Чтобы я завёлся на весь урок. Обидно, провели как мальчишку, и я им ничего не доказал, наверное, и урок прошёл впустую…
На большой перемене налетел на завуча и получил от него нагоняй. «Павел Петрович, а почему это ваши так и не пошли на смотр патриотической песни?» Хотя мы с ней уже  обсуждали этот вопрос, я считал его закрытым, ещё сразу, как только стало известно про этот конкурс, сказал, что мои десятиклассники совсем не патриоты и мне претит учить их лжи – выучивать стихи, которые им совсем не по душе и заставлять тратить время на выпуск патриотической газеты.
При первом нашем разговоре я ответил, что не собираюсь своих детей заставлять делать что-то против их воли, и, если они хотят, то мы подберем и патриотические стихи и песню, и подберём информацию для выпуска стенгазеты. Мои десятиклассники дружно промычали что-то нечленораздельное, в котором угадывалось скучное «Ну вот, снова!...»,  и я махнул рукой. Правда сказал, что если кто хочет участвовать в конкурсе, может подойти ко мне и мы с ними поготовимся. Но никто из двадцати двух человек так и не подошёл, заявку на конкурс мы не подали, в конкурсе не участвовали. И, по-моему, никого из моих не было даже среди зрителей. Я сам тоже не пошёл на конкурс – у матери Вали Беловой из девятого «А» умерла сестра и я организовывал похороны – родных у неё никого кроме умершей сестры не было, а помощь была нужна.
Всю большую перемену я выслушивал нотации завуча  о том, как я неправильно воспитываю детей, о том, что я хороший предметник, но классное руководство тоже немаловажное занятие школьного учителя, что моим десятиклассникам в этом году не повезло с классным руководителем – в том году у них была Галина Петровна и на всех мероприятиях они заслуженно занимали первые места – ашники же! «А вы, Павел Петрович, портите такой класс!», - в заключении сказала Ольга Николаевна, и наконец отпустила меня.
Ко всем этим неприятностям присоединился мелкий надоедливый дождь, который зарядил  с самого утра – а я, как всегда, забыл дома зонт. Пришлось идти в мастерскую и просить у Василь Николаевича что-нибудь целлофановое, чтобы не промокли тетради с сочинениями одинадцатиклассников. Крепко перемотав тетради парниковой плёнкой, я вышел из школы, подняв воротник пальто. Дождь был мелкий, косой  и противный. Он нудно капал на лоб, нос, щёки, попадал за воротник и быстро закапал мне все очки так, что идти было почти невозможно. Благо я живу недалеко от школы – шёл почти наугад.
Подойдя к подъезду, стряхнул капли с поклажи, войдя в подъезд, протёр очки – надо было подниматься на пятый этаж – но руки были тоже мокрые и до конца протереть очки так и не удалось – шёл по ступенькам как в тумане, плюс ко всему от тепла очки ещё вдобавок запотели .
Ну вот и дверь. Звонить не стал, открыл своим ключом. Ага, у Артёма снова гости. Люблю я, когда к сыну приходят друзья. Сразу дом наполняется живой энергией молодости и силы. Могущества и задора. Прислушался о чём говорят. Дверь закрыта, но обсуждают что-то горячо – некоторые слова доносятся очень хорошо из-за двери.
Несколько раз прозвучало «сердце». Понятно, в последнее время только и слышно о пересадке сердца и органов, о выращивании органов в питательной среде, о клонировании и других подобных биологических чудесах.
На мой приход никто не отреагировал кроме кота Васьки – он по-деловому вышел из комнаты сына, приветливо помахивая хвостом, как собачонок, и деловито обнюхивая мои промокшие ботинки и целлофановый пакет с тетрадями, пару раз лизнул меня по лицу и рукам, когда я наклонился, чтобы разуться.
- Нет, я бы так не хотел, - вдруг чётко услышал я голос Петьки Кривошеева, противный голос – который, наверное, будет преследовать меня в кошмарных снах, - я не хочу, чтобы мне пересадили сердце, выращенное в питательной среде – оно ведь ничьё, бездушное. Даже не моё будет. Лучше пусть научатся делать так, чтобы сердце сразу было человеческим не только по физиологическим качествам, но и по душевным. Пусть оно будет не только здоровым, но и добрым, и мудрым, и любящим. Пусть его наполнят заботой и лаской, нежностью и терпимостью. Я бы, например,  хотел, чтобы мне пересадили такое сердце, как у твоего отца, Артём.
Я потихоньку прикрыл дверь и медленно начал раздеваться, благодаря мелкий противный дождь за то, что он так закапал мне лицо и очки, что теперь непонятно, что течёт по моему лицу – слёзы или капельки дождя, и  котёнку Ваське не понять, что я плачу, хотя они и отличаются на вкус – слёзы солёные…
Но как здорово, что всё не зря. Даже двойки за чередование гласных в корне слова.