Об инвективной лексике и кошке Мурке. Вик Лови Тор

Дед мой Иван Мефодьевич был человеком незаурядным. Родом из села Иваньково Каширского уезда Московской губернии, учился он в своей жизни одну только зиму у дьячка в церковно-приходской школе, откуда вынес почерк удивительный – каллиграфический, с завитушками, дымами и хвостиками – и любовь к чтению. Три года провёл в окопах Первой  империалистической войны, где вся их рота в 1917 году записалась в партию большевиков. Это не повлияло на его карьеру – всю жизнь он работал плотником, а к семидесяти годам стал даже заведующим дровяным складом благодаря профессиональному мастерству, патологической честности и любви к справедливости. Ушёл на заслуженный отдых – так тогда называли пенсию в 420 рублей – в 73 года. А жили они с бабушкой Прасковьей Константиновной в принадлежащем заводу крошечном рубленом домике с садом и огородом в четыре с половиной сотки, с удобствами в том же огороде и водопроводной колонкой через дорогу. Жили с ними ещё белоснежный пес Пушок, один глаз которому выклюнула курица в его раннем детстве, и роскошная сибирская кошка Мурка. Вот о них-то – деде и кошке – и рассказ мой.

Уйдя на пенсию, дед заслуженно отдыхал. Выглядело это так. Встав  утром, бабушка уходила за добычей – на рынок и по магазинам. А дед приносил с колонки воду, дрова из сарая, растапливал печку и ставил воду кипятиться. После этого и начинался собственно отдых. Дед садился за круглый стол, водружал на нос очки с одной дужкой, прикрученной к оправе чёрной суровой ниткой, и брал в руки газету "Правда".

За всем этим неодобрительно наблюдала Мурка, лёжа на откидном валике старенького дивана с высокой спинкой. Мурка тоже была кошкой весьма не простой – необычайно пушистой серо-коричневой красавицей с крайне стервозным и непредсказуемым характером. Ласкаться, мурчать, кусаться и царапаться она могла одновременно. Но котиться четыре раза в год это ей совершенно не мешало. Так вот, когда дед углублялся в чтение передовицы "Правды", кошка на валике расслаблялась, закрывала глаза и начинала сопеть. Благодать снисходила…

Минут через десять с благодатью происходило что-то: дед начинал клевать носом, голова его клонилась к столу, и очки падали на газету. Дед вздрагивал, резко выпрямлялся на стуле и оглядывал комнату. Кошка, открыв глаза, осуждающе смотрела на него. И дед находил причину непорядка.
- У-у, сволочь глазастая! Ишь, развалилась… Чего таращишься? Кыш! Кыш, сказал тебе!
С непередаваемым презрением кошка вставала, стекала с валика на пол, делала два шага и устраивалась на стуле у стола. Дед, считая миссию выполненной, опять водружал на нос очки-инвалиды и углублялся в чтение. Кошка начинала сопеть, и благодать возвращалась.

А ещё через десять минут всё повторялось: голова клонилась, дед клевал носом, очки падали, причина непорядка обнаруживалась на стуле.
- У-у, сволочь глазастая, ишь, развалилась тут! А ну, кыш, говорю!
Кошка презрительно щурилась, стекала со стула и вспрыгивала на валик дивана. Начинался очередной цикл отдыха. И так – до возвращения бабушки с охоты…

И я тогда ещё понял: важно не ЧТО говорится, а КАК,  то есть главное - контекст и интонация. Правда, тогда я этих слов не знал ещё…