Так надо

Стол железный, четыре угла. Центр медицины ветеринарной.
Кошечка в детской пеленке завернута туго, спиной
Смирно лежит, вопрошая как-бы: «Открой же, открой!».
Ждем медсестру мы с инъекцией дозы смертельной.
Шепот доносится тихо сквозь бурные слезы каскада:
«Очень люблю я. Прости же, прости, ну прости же. Так надо!».
Крепко целую в макушку и глажу ей шею,
Кажется, что я от страха сейчас онемею.
Кошка пытается встать вдруг, но я пресекаю,
Ох, поскорей бы закончился ужас весь этот кромешный!
Горе мое уж не остановить – оно безутешно.
Вот быстро вошла медсестра и я вылетаю
Пулей на улицу прочь с диким ревом, вокруг никого.
Сгинуть, исчезнуть и не возвращаться – хочу одного.

Сын догоняет и вновь возвращает меня в этот двор.
Сквозь темноту и открытую дверь света вроде я вижу,
Как медсестра к ней торопится, слушает сердце: «Не слышу!
Сердца не слышу стук, пульса не слышу! Жива еще? Вздор!».
Голову я к небесам поднимаю и вижу,
Что надо мною висит и как будто звезда охраняет
Молча с небес, никаких я проклятий не слышу,
Никто никого ни за что вроде не укоряет.
Вижу в потемках я клиники чуть очертанье,
Мысленно нежно потоками передаю ей признанье.
Домик на тихую святую церковь похожий,
В нем усыпленное горе меня ждет, и все же
Должно мне, нужно самой в этом всем убедиться.
Прячем мы взгляды, никто друг на друга почти не глядит,
Взоры потуплены и перекошены лица.
Сын открывает пеленку, все верно – моя Луля спит.
Ноги тяжелые, будто бы к ним привинтили оковы.
«Тысячи три с вас. Прах будем заказывать?». «Нет, что вы, что вы!».

Парк темносветлый, четыре угла. Нас встречает враждебно.
Свора собак, звон лопаты и лай почти сводят с ума.
Где же найти уголочек приветливый, где же, ну где бы?
Может быть, возле тебя здесь, скажи? Но береза нема.
По-матерински земля принимает покорное тело,
Скорбь поутихла, в душе облегченье – закончилось все.
«Луля, прости, убивать я совсем ведь тебя не хотела!».
В полночь мы к дому лопатку, фонарик и сумку пустую несем.
Вроде сложилось, казалось бы, все хорошо:
Сын поддержал (для меня это было не новость),
Врач, и подруга - никто просто так от беды не ушел.
Ее все же я отпустила, меня – не пускает совесть.

В энтурбулентности стервой лютует опять,
Рвет и бушует, кипит и хрипит, в лихорадке клокочет.
«Права нет никому никогда убивать, умерщвлять, усыплять!», -
Вопит все она, о прощении слышать не хочет.
Ответ денно, нощно держу перед ней, не сбежать,
Два голоса спорят друг с другом взахлеб, и опять, и опять
Один говорит: «Добродетель-спаситель!», «Убийца-палач», - другой,
Один – обвиняет, другой - защищает, никак не пойму, кто чужой?
- Как можно убить? Пила и мяукала, пусть хоть и слабо, кошка,
Осталось чуток потерпеть-то день, два уж немножко.
- Но тощее тело бродило, шатаясь, без пищи четыре дня,
Окровавленны глаза все просили: «Спасите, спасите меня!».
- Пусть так. Но возьмем поцелуй тот прощальный… взыграл в нем Иуда.
Чудовищно! Как же так можно любить и предать, умерщвляя?
Надо же, как избавление хитро придумали – их усыпляя,
Нашли оправдание дьявольским действиям бедно ли худо.
- Неправда! То был поцелуй бескорыстный и мудрый навеки.
Душа ее рвалась на части, сама в тот момент умирая,
Хотелось уйти вместе с другом, закрыть вместе с ней свои веки,
Судьбу не клиня, ненавидела, роль ту играя.
На ней я не вижу вины здесь за кровь убиенной малышки,
Хотелось бы знать, кто вам дал право судить ее слишком?
- И все же - спасла от чего? От мучений? Что скажете вы мне на это?
- Конечно же, все так и есть. Вы ждали другого ответа?
В последнюю ночь ей приснился совсем уж тревожащий сон…
Младенца смерть мучила, намереваясь убить их обеих
И сил не хватило бы даже во сне взашей прогнать ее вон.
Не кажется, сударь, ли вам, что вы сам беспощадный как Демон?
В ответ - тишина… И с тех пор голоса те звучат в унисон.
Врачи, операция, вера в спасение длилися полтора года,
Таблетки, уколы три месяца - взяла верх болезни природа.

День на закат заходил. Тридцать первое было июля.
Камни лежат… нет толпы… виден крест четырех дорог.
Десять часов семь минут здесь не круглых часах – наш порог.
Кличка была ей Лулита. Вообще-то ее звали Юлей.
Семь минут – неспроста, это подал нам знак бог Меркурий,
Душ проводник, помогающий дух, в то же время
Дух предающий, - двоякое он несет бремя,
Седьмая планета зловеще вобрала в себя души фурий.

Двадцать лет счастья немерено сзади, тоска ждет меня впереди.
Как я просила, о, как я просила: «Останься же, не уходи!».
Просьбу последнюю ей посылаю: «Подай, ну подай знак с небес!»
Жду и надеюсь, хотя точно знаю, что свет не дает нам чудес.
Месяц взошел – обрублены концы его, светит звезда лишь под ним,
Странный знак, мистика, но он понятен только лишь нам, лишь одним.
Лучик скользит ее прямо в ладошку, играя, за шиворот влез,
На сердце трепетно…
                Высуши слезы…
                Нужно открыть только занавес!


9 августа 2013 г