Я позвоню тебе из трамвая

               

                перевод Валерия Липневича

               
   




Сегодня я встречаюсь с Рыгором Бородулиным.  Встреча  несколько  раз откладывалась, переносилась, но вот, вроде, все заботы и хлопоты отпустили, а состояние здоровья моего дорогого друга  позволяет принять гостя.  Поэтому с утра я уже в предвкушении праздника. Тем более что не виделись больше месяца.
Хотя встреч этих за долгие годы знакомства и не счесть, все же особая, праздничная атмосфера  сопровождает их всегда – начиная с той самой первой и случайной в коридоре издательства «Мастацкая літаратура».
Помню, что, поднявшись на девятый этаж, я несколько неуверенно шёл по коридору, отыскивая глазами  нужную мне табличку.  Вдруг в конце коридора слева от меня распахнулась дверь, плеснув солнечным светом в темноватый коридор, и  навстречу  вылетел  Рыгор Бородулин. Его можно было узнать издалека – по особенной, легкой, глиссирующей  –  бородулинской  –  походке.  Походке-побежке. В ней ничего не было от величавой поступи забронзовевшего  классика,  каким к тому времени он уже стал. Думаю, что так же легко и стремительно передвигался и другой мой любимый поэт – Александр Пушкин. С ним, правда, в коридоре нашего издательства я не сталкивался.  И  роднит их, конечно,  не только походка и моя симпатия.
Как вежливый гость, я почтительно поздоровался со знаменитым поэтом, но вместо простого кивка в ответ и скользящего рассеянного взгляда получил резкий и неожиданный вопрос:
   - Вы – Чарказян?
   Я  смутился – мне и в голову не могло прийти, что меня может знать сам Бородулин. Тем более что и  книга моя ещё не вышла.
   - А как вы определили? – спросил я в некоторой растерянности.
   - Да проще простого – нос! – он пальцем показал на свой собственный. –  Таких  колоритных  у нас мало,  хотя  нет-нет да и  встречаются.
   - Да и не только у меня, Бог не обидел и Бородулина.
   - Ха-ха-ха! – легко рассмеялся он.  – Но у вас орлиный,  а у меня – как у меня!
   Это была наша первая случайная встреча, особая, радостная, незабываемая, важная для моей жизни и моего творчества. Я давно обратил внимание, что всё определяющее в жизни – во всяком случае,  в моей – происходит как бы совсем  случайно.  Только потом  за этими случайностями проглядывает закономерность.   Немного позже, также в одну из незапланированных встреч в издательском коридоре, Бородулин признался, что впервые услышал о Чарказяне от своего великого  земляка  – Петра   Устиновича Бровки. К тому же, оказывается,  он читал и журнальные публикации,  видел фото.
    -Чукча не просто писатель, чукча  еще и читатель! – пошутил Бородулин.
    В качестве читателей – друг друга –  наши литераторы выступают не так часто, как хотелось бы.   Читают обычно только самих себя.  Живой интерес к тому, что пишут другие – это всегда с Бородулиным. Возможно, поэтому он заинтересовался и моими чаргави – четверостишиями.  Потом переводил и другие стихотворения. Переводил и прозу, которая, в сущности, только благодаря ему и появилась.  Когда я впервые рассказывал Бородулину истории из жизни своего народа, его обычаях и традициях, он предупредил:
   - Больше пока никому не рассказывай. У тебя очень колоритные герои и сюжеты.  Потом будешь удивляться, что кто-то написал об этом раньше тебя. Братья-литераторы – это уж такая порода  – всегда готовы хороший сюжет приватизировать. Тем более еще ненапечатанный.  Сначала напиши об этом. А я переведу на белорусский. Будет интересно. Многим будет интересно.
Сегодня я тоже буду знакомиться с  новыми переводами моих чаргави. Скорее всего, он прочитает их  сам. Бывало, что новые переводы, еще горячие, он читал мне и по телефону –  не терпелось услышать мое «ай да Бородулин, ай да молодец!»  Да, в творчестве есть что-то от детства и поэтому поэты, как дети, тоже очень любят похвалу.  И поэтому так переживают,  когда ее нет. И тогда начинают хвалить сами себя. Поэтому и любую критику воспринимают так болезненно.
 Моё знание белорусского языка не дает возможности свободно говорить на нем, но отличить хороший перевод  от неудачного  я всё-таки в состоянии.  А переводы Бородулина – это нечто особенное.  Каждая строка  моего часто не очень ловкого подстрочника начинает светиться каким-то внутренним светом,  играть новыми смыслами.  Бородулин каждый раз пропускает переводимый текст через свою душу и разум.   Иначе он не может. Это уже не просто перевод – это полноценное творчество, повод к которому дают ему мои скромные строки.  Так искусный гранильщик из тусклого природного камня делает бриллиант.  Каждый раз, слушая его переводы,  я радуюсь, как ребенок.  Еще и потому, что повод к этому празднику стиха дал ему именно я. 
 
Перед выходом из дому я позвонил  Рыгору Ивановичу  с домашнего телефона.  Занято. Подумал, что не стоит терять время  – «позвоню ему из трамвая», по мобильнику. 
Сегодня фраза «я позвоню тебе из трамвая» звучит вполне нормально, хотя чаще просто говорят: позвоню по мобильнику.  Это предполагает, что звонок может быть совершен, откуда угодно.  Из автобуса, троллейбуса, метро, такси. Но мало кто знает, что бородулинское «я позвоню тебе из трамвая» родилось почти за полвека  до внедрения  мобильной  связи в нашу жизнь. Когда еще даже фантасты не могли придумать ничего похожего на наши современные  телефоны.  Но фраза эта легко вырвалась из уст одного поэта и влетела  в ухо другого – Владимира Короткевича,  а потом стала их обыденным присловьем.  Звучало оно тогда, рассказывал Рыгор Иванович,  когда возможность звонка была под сомнением.
Проходя через скверик  возле стадиона «Динамо», я набрал номер моего старшего друга еще раз.  Но, видимо, сделал это слишком торопливо  –  соединился с какой-то скучающей дамой, явно склонной поболтать. Оставил даму дожидаться следующего звонка.  Ну, ничего, подумал я, позвоню рядом с домом.  Рыгор Иванович  о  сегодняшнем  визите уже предупрежден.

Всем знатокам белорусской  литературы хорошо известно о тесной дружбе Рыгора Бородулина и Владимира Короткевича. При случае я расспрашиваю поэта о том далеком времени – и не только потому, что я очень любопытен, но и потому, что все, что касается моего друга, касается и меня. Так часто говорят на Востоке. А как ни глянь, все же к Востоку я имею некоторое отношение, хотя большая  половина жизни прошла в уже давно родной Беларуси.
По дороге вспомнилась одна история с Владимиром Короткевичем,  которую я услышал совсем недавно.  Для живости изображения попробую передать ее словами самого Бородулина.

   - В те наши молодые годы, – рассказывал Рыгор Иванович, – мы  чувствовали себя  свободно и счастливо.  Самое страшное –  война,  выпавшая на наше детство,  была уже позади.  Что-то ели, во что-то одевались, но, в общем, не обращали на это особого внимания.  Правда, случались моменты, когда наше немного запоздавшее счастье молодости хотелось  дополнить ещё каким-нибудь неожиданным  содержанием,  словно пришпорить его. Это часто у молодежи, отсюда и разные фортели, даже хулиганство. Но мы-то были поэты,  и хулиганство наше было тоже в мире фантазии.
   - Ты знаешь, мой друг Рыгорка,  – начинает  Короткевич свою очередную небылицу.
   - Не знаю, – тут же возражаю ему.
   - Ты ещё ничего не знаешь, а уже уверен, что всё знаешь. Как всегда!
   - Уверен!
   Короткевич останавливается и торжественно  сообщает:
   - Основатель дома Романовых Иван Кобыла был конюхом моего деда!
 Какое-то время я с восхищением смотрю на Володю, хлопаю его по плечу  и тут же начинаю хохотать. А глядя на его абсолютно серьезное лицо, просто не могу остановиться. Наконец, отсмеявшись, стряхнув слезы с глаз, все же пытаюсь его разубедить:
   - Да ты что, Володя, какой такой дед!?  Династии дома Романовых больше трёхсот лет! Какой  дед? Он что – Кощей Бессмертный?
   Короткевич  не отступает:
  - Ну не дед, так прадед, какая разница? И триста или двести лет – они же рядом! Мне кажется, Рыгорка, подход к истории у тебя совсем не поэтический. Ты что – диссертацию писать собираешься?   Так вот, основатель дома Романовых был конюхом моего деда…
    И тут уж мы начинали хохотать вместе.

Слушая Бородулина, я представлял и себя участником того разговора.  Радовался их молодой радости, искренней  и бескорыстной дружбе, о которой в наши годы можно  только  вспоминать. И Бородулин с печалью часто вспоминает те далекие дни, вспоминает  своего друга и  единомышленника,  восхищается его душевным богатством, теплотой, неуемной фантазией.
- Конечно, глядя из сегодняшнего дня, жалею, что не вел тогда дневник, не записывал  даты встреч и темы разговоров. Да и кто думал, что со временем это кому-нибудь станет интересно. Мы просто жили, каждый день был насыщен до предела, казалось, что так будет всегда, что праздник молодости никогда не кончится.  Да и разве  можно достоверно записать, о чём беседуют двое взрослых людей?
   Запомнился мне и  рассказ поэта о военной кафедре БГУ. Там командовал отставной генерал – фамилию Бородулин просил не упоминать. Еще со школы у Рыгора Ивановича были не очень простые отношения  с математикой.   Тогда он помогал по немецкому языку своему другу-однокласснику, а тот – в решении задач.  Так благодаря этому бартеру и окончили школу с хорошими оценками по нелюбимым предметам. Поступив на филфак, Бородулин  радовался, что уж тут донимать его математикой никто не будет.  А на военной кафедре она вдруг  снова возникла  во всем своем отвратном облике. Школьного друга уже не было рядом, а отставной генерал оказался истовым служакой и любил показать штафиркам-филологам, что главное для мужчины –  военное дело. И, конечно, математика, без которой будущему командиру орудийного расчета никак не обойтись. Так что задачи с гаубицей Бородулин решить не мог, да и не хотел. Генерал донимал его этой гаубицей постоянно, а Бородулин, в свою очередь, доводил генерала до белого каления постоянным вопросом: «Сколько стоит снаряд?» На этот вопрос генерал тоже не знал точного ответа, а что-то придумывать считал ниже своего достоинства. А может, просто хранил военную тайну. В конце концов, генерал понял, что математика из Бородулина не получится и сосредоточил свои педагогические усилия на материальной части этой самой гаубицы. Но с изучением орудия тоже возникли трудности. И однажды,  когда генерал попросил студента хотя бы показать часть орудия, которую он только что назвал, а тот и с этой пустяковой задачей  не справился, терпение генерала кончилось. Он гневно ткнул указкой:
   -Вот она, у вас подносом! – и, бросив указку на стол, тут же отправился к проректору.
   - Бородулина надо исключать! Немедленно! Таких тупых я еще не встречал! – потребовал генерал.
   Незадолго до этого визита  проректору принесли  коллективный сборник университетских поэтов «Падарунак»,  и он уже успел ознакомиться с ним.
    Проректор показал генералу сборник и сказал:
   - Бородулин пишет талантливые стихи, значит, не такой уж и тупой.
   Генерал  в сердцах бросил:
  - Я вам о деле говорю, а вы мне о каких-то стишках!

Бородулин  признаётся, что до сих пор ищет  злополучную деталь на гаубице, если та ему где-нибудь встречается,  и до сих пор не знает, где эта деталь находится. Но зато сегодня все знают такого поэта как Рыгор Бородулин.
   
Идеал образования – знать немного обо всём и всё о немногом.    О том, что всего важнее для тебя. И каждый человек должен делать то, что он может делать лучше других. А если человек талантлив в чём-то – надо его беречь и поддерживать. Только в жизни не всё получается так складно. Имеем своих самородков, но чтим дешевые чужие поделки. Забываем о своих талантах, но старательно подражаем заморским посредственностям.  Пишем на своём языке с ошибками, а чужие слова переписываем аршинными буквами и вешаем в самых людных местах.

   Однажды моя внучка Олечка принесла мне свою последнюю картинку.
   - Дед,  я нарисовала деда Бородулина!
   Я смотрю на листок, на рисунок, на Олечку, еще наполненную радостью творчества, и удивленно спрашиваю:
   - Олечка, как ты могла нарисовать деда Бородулина, если ты ни разу его не видела?
   Она не растерялась и, взяв меня за руку, подвела  к книжным полкам:
   - Вот, смотри!  Раз Бородулин, два Бородулин, три Бородулин, четыре Бородулин… Вот одна фотография, другая.  А ты говоришь – не видела!
Она положила рисунок на письменный стол:
- Пусть у тебя будет еще один Бородулин, самый красивый. С красной бородой.
- Спасибо, Олечка!
   Она довольная уходит, но скоро опять возвращается.
   - Дед, в другой комнате тоже Бородулин…
   А я на  это раньше   раньше и не обращал внимания. Оказывается, действительно, почти на всех полках Бородулин. Живёт и творит на улице Мележа и одновременно присутствует в доме друга на улице, носящей фамилию разрушителя династии Романовых, родоначальник которой, как нам уже известно, конюх деда Владимира Короткевича.

     В годы совместной работы в издательстве «Мастацкая літаратура» Бородулин гордо демонстрировал мне ссобойку, заботливо приготовленную  его замечательной супругой Валентиной Михайловной. В этой ссобойке неизменно присутствовал хлеб из муки грубого помола, неизвестно где купленное сало невероятного вкуса, соленые огурцы и фляжка с водкой. Хотя к этому времени  Рыгор Иванович был уже давно трезвенником, но, как признавался, любил смотреть, как водка льется в маленькие серебряные рюмочки – они тоже были в этом стилизованном под мужика-белоруса  наборе. Хотя и диссонировали с ним, намекая, что мужик хотя и белорус, но от сохи уже оторвался. Угощая кого-нибудь,  Бородулин обязательно добавлял, что свое уже выпил.
- А курды как пьют? – всё пытался дознаться у меня, когда никак не удавалось соблазнить  серебряными рюмочками. Почему-то ему казалось, что Грустный Гранат – так называл он меня за глаза – сразу повеселеет, отведав национального напитка.
 - Кружками, Рыгор Иванович,  – неизменно отвечал я, – стаканами, черпаками, вёдрами, бочками…
  -А-а-а, значит, не пьют. Трудно им будет  выжить в эти сложные и смутные  времена…  А ты, даже если не пьёшь, пиши. За твоей спиной сорок миллионов трезвых людей. Они ждут многого от тебя. Пиши!
   - Рыгор Иванович, не сорок миллионов курдов и езидов за мной, а сорок миллионов плюс  один белорус.
  - Тогда сделаем корректировку. Значит так, запомни на всю жизнь, за тобой сорок миллионов простых курдов и курдов-езидов, – дай бог им государственности! – Рыгор Бородулин и мои десять миллионов белорусов! Теперь ты сознаешь всю меру ответственности, когда садишься за стол?  Ну, хоть сало попробуй!
Да, такого сала я уже никогда больше не едал. Наверное, собственного посола. Его Валентина Михайловна на все руки мастерица.

Подходя к дому, набираю номер мобильника Рыгора Ивановича. Долгие гудки, не слышит. Звоню по запасному варианту.  Телефон   Валентины Михайловны тоже не отвечает. Чувствую, как подскакивает давление, начинает стучать в висках.  Стою уже возле подъезда и не решаюсь набрать код домофона. Только бы ничего не случилось. Немного подождав,  делаю еще один контрольный звонок  –  на домашний телефон.  Последний шанс. Долгие бесконечные гудки. В голове хаос. Тучи недобрых предположений. А что прикажете думать,  когда разом не отвечают все три телефона?
 С последней надеждой осторожно набираю код дверей и после долгих гудков – господи! – слышу голос Валентины Михайловны.
-Валентина Михайловна? – переспрашиваю с дрожью в голосе.
- Что с тобой,  Ганад?
-  Со мной уже все хорошо. Здравствуйте, я очень рад, что вы дома. А Рыгор Иванович?
- А где ж ему быть? Тоже дома,  просматривает твои чаргави. Открываю…

Гора с плеч. Успокаиваясь, прошел к лифту, вызвал. Торопливо ткнул кнопку нужного этажа. Сколько раз нажимал на нее, мог бы сделать это с закрытыми глазами. Как и во всех лифтах, на стенах следы пещерной культуры, на потолке и кнопках управления тоже. Выхожу на площадку. Тут знакомая обстановка  – не вынесенная на улицу старая мебель. Видимо, кто-то долго думал, как вывезти эту рухлядь на дачу, да так ничего и не придумал. Появилось и что-то новенькое – обшарпанное немецкое пианино, еще, наверное, трофейное.  То самое, что в свое время доставляло Рыгору Ивановичу кучу переживаний.  Однажды и я его слышал – гаммы долбили целый вечер. Но соседям это приносило какую-то пользу, а может, и доставляло удовольствие. Вот и новая дверь, о которой говорила Валентина Михайловна, – поставили, наконец.  Теперь всё как у всех. Стальные лакированные двери с мощными замками. Точь-в-точь как у бронированного банковского сейфа. Да, вот и народный поэт надежно спрятан от народа.  Как большая материальная ценность.
Нажимаю на новую кнопку радиозвонка. Тишина. Да и что услышишь за такой дверью. Нажимаю снова,  уже продолжительней. Никто не отворяет. А может звонок не работает? Ну не для того же мне открыли подъезд, чтобы держать у новой двери. Чтобы я полюбовался ею? Да, дверь надежная. Выдержит осаду.  Еще понажимал с тем же результатом. Никак, засел мой Иванович в своем сейфе и сторожит свои мифические гонорары.  Правда, если вдруг повезет получить, сейчас не убережешь их ни  за какими дверями. Надо тратить сразу или класть в Беларусьбанк под фантастический процент. Говорят, там хранят свои денежки даже некоторые шотландские лорды. У них есть что хранить.
Ну что, надо звонить  хозяину.

 И случается чудо. Хозяин отвечает. Поздоровались. И я спокойно так спрашиваю:
 - Рыгор Иванович, а почему не открываете мне дверь, я тут уже  минут десять звоню. Даже сыграл на старом пианино единственную мелодию, которую  знаю. Я  даже стучал – думал, звонок не работает.
  Рыгор Иванович выслушал и торопливо говорит:
- Сейчас Валя ответит!
 И я жалуюсь уже Валентине Михайловне:
- Допустите до его милости, умоляю!
И рассказываю ей, что давно жду под дверями и всё остальное.
Она мне в ответ:
- Да  я сама ждала у открытых дверей. Подумала, что ты не вошел, может, передумал, дело молодое.  Ну, попробуй еще раз позвонить в квартиру, в дверь.
      Я выполняю её указание и старательно давлю кнопку звонка – ни ответа, ни привета. Чертовщина какая-то. Никогда со мной такого не было.  Набираю номер Валентины Михайловны и снова жалуюсь, что двери с металлической полировкой не открывают, и что я снова буду играть на пианино «С чего начинается Родина…», пока мне не откроют двери металлического сейфа, за которыми вы храните своего Рыгора Ивановича. Но в ответ на мою жалобу слышу смех, который сначала кажется просто издевательским:
 - Ой, не могу! Ганад, пианино на шестом этаже!  И двери металлические полированные, как у сейфа, там же. Мы наружную дверь не меняли. Меняли внутреннюю. Как тебя туда занесло?! Спускайся!

  Потом мы долго смеялись, что я, звоня в квартиру на шестом этаже,  упорно хотел попасть в квартиру на пятом. Тогда я пообещал, что обязательно напишу про то, как ходил к народному поэту в гости, но почему-то через чужую бронированную дверь.
- Бывает, и не такое бывает! – утешал меня с улыбкой Рыгор Иванович. – Тем более у поэтов. Хорошо, что ты еще не вызвал скорую и наряд милиции. А мы-то иногда и вообще забываем дверь закрыть. И ничего, пока Валентину мою не выкрали . Только если кто на твои чаргави покусится –  все хотят переводить моего Грустного Граната…
 
Потом мы прошли в его кабинет, Рыгор Иванович читал свои новые переводы, а я наслаждался мелодичным, своеобразным,  чистым, похожим на воды Свитязи, белорусским языком поэта.  Такого не услышишь ни по радио, ни на телевидении. Да и в сегодняшней деревне он уже редкость. Впору  объявлять поэта лексическим заповедником и ставить под государственную охрану. Белорусы будут гордиться им, пока будет существовать эта малая часть Земли – Белая Русь, ее культура и государство.

    
   28 июня 2004 года в Ватикане Рыгора Бородулина принял папа Римский Иоанн Павел 11, в миру тоже поэт – Кароль Войтыла. Бородулин  подарил ему книгу стихов  в своём переводе. Историческая встреча. Получив благословение папы римского, Бородулин вернулся в свои родные Ушачи.
   Через неделю вследствие недомогания ночью Рыгор Иванович упал со второго этажа родного дома. Под ложными балконными дверями торчали зарытые в землю столбики, на которых когда-то закреплялась скамейка. Он упал на землю между столбиков. Ни одной царапины.
   - Божечка сберёг, - коротко прокоментировал Бородулин.
   И я думаю, что Бог помог, сберёг. Ведь если Бог посылает человеку испытания, то он вправе и беречь его. Хотя, конечно, этим правом он не всегда и пользуется. О чем свидетельствуют судьбы самых достойных и талантливых людей.
   - Если человек находится между жизнью и смертью, и если есть за что пощадить его,  Бог  дарует жизнь.  Поэтому относиться к этому дару надо бережно. Ведь твоя жизнь была смыслом стольких людей, что жили до тебя и готовили твое появление.
  Поэтому и тема  матери звучит в творчестве Рыгора Бородулина  так сильно и пронзительно.
 Мне посчастливилось знать и другого толкователя этой вечной темы, гениального представителя уже восточной цивилизации, армянского поэта Ованеса Шираза. Он, помнится, просто гулял  по Еревану, а за ним на почтительном удалении следовала толпа зевак. Люди останавливались, приветствовали его, потом кто-нибудь обязательно присоединялся к  почетному добровольному эскорту.
 Однажды Ованес Шираз подписал мне книгу, глянул  на меня с улыбкой и сказал:
   - Я вчера тебя видел на этом же месте.
 Его простые слова растрогали меня до слез. Позднее я понял, что был тронут тем, что оказался как-то выделен, отмечен. Значит, я тоже что-то из себя представляю,  а не просто дерево или камень у дороги.  Нечто подобное я испытал, когда услышал неожиданный вопрос Бородулина «Вы – Чарказян?»
    Всё творчество Ованеса Шираза пропитано  темой матери и Родины.  Родина и мать – это у армян синонимы.  Поэтому армяне гордятся Ованесом Ширазом, а белорусы – Рыгором Бородулиным.
   - Я люблю стихи Ованеса Шираза, – признаётся Рыгор Иванович,  – доводилось переводить его. О, это поэзия! – и  поднимает глаза к небу.
   Так же говорят и так же поднимают глаза к небу армяне – всё оттуда, всё приходит свыше, чего мы ни понять, ни объяснить не можем.  В состоянии только чувствовать – сердцем. И передавать свои чувства другим.
Я горжусь еще и тем, что и у меня и у Шираза – один переводчик. Несмотря на постоянную загруженность, Бородулин все же сумел перевести пять моих книг поэзии и прозы. Мне достаточно взять их в руки, чтобы самое плохое настроение тут же улетучилось. «Да будь я и негром преклонных годов, лежачим иль на ходу ли – я счастлив навеки уже оттого, что меня перевел Бородулин!»  А если еще вспомню, что судьба подарила мне общение с такими личностями как Петрусь Бровка и Василь Быков, то и вообще кажется, что жизнь прожита мною не зря. Любопытно, что все они с Витебщины. Видимо, эта  земля особенно плодовита на таланты.
 
  К Бородулину я всегда поднимаюсь на лифте. Потому что тороплюсь поскорее увидеть его. Но сегодня я слишком поторопился и ошибся кнопкой. Зато испытал целый шквал эмоций, в конечном итоге, освеживший наши отношения, заставивший поволноваться за него. Но уходить от Бородулина  не хочется. Поэтому всегда спускаюсь по лестнице, которая на каждом этаже выглядывает на улицу, а потом снова прячется  внутри. Так пять раз.
   Я  спускаюсь по лестнице и вспоминаю свои вопросы:
   - Сколько книг выходило, дядька Рыгор?
   - Не помню.
   - На скольких языках печатались?
   - Не помню.
   - С каких языков переводили?
   - Не помню.
  Рыгор Бородулин не помнит. Ну да, математику он не очень любит. А я знаю литератора, который (по его же признанию) утром считает свои книги слева направо, а вечером справа налево, чтобы не забыть их количество. И сразу вспоминаю своего дальнего земляка, который несколько раз на день пересчитывал своих барашков, в надежде, что случится чудо и их станет больше.
    А вот другой ответ Бородулина я записал в надежде, что всё правильно донесу до поклонников его таланта:
   - Всю жизнь хотелось писать стихи для себя. Была надежда, что они ещё кому-нибудь смогут понравиться. К сожалению, читателей всё меньше и меньше, а писателей всё больше и больше. Я старался писать такое, что задевало бы меня по-настоящему. В этом, думается, и есть цель творчества. Если ты просто любишь всё,  что написано тобой,  – это конец. На своё творчество надо смотреть отстраненно, как будто ты к этому не имеешь никакого отношения. Только так и возможна объективная оценка.   Самое главное – не следовать заранее составленному плану. Плановое производство не для поэзии. Тогда превращаешься ремесленника, обслуживающего тех, кто платит.  Так работает столяр, гончар, кузнец. Но и у них случаются прорывы к подлинному искусству, к нерукотворности. А только нерукотворность и может быть целью поэзии, когда кажется, что стихотворение возникло само собой и живет уже отдельно от тебя.  Такое случается редко, но все же случается. Вот ради этих мгновений мы и пишем, надеясь пережить их снова и снова.   Невозможно управлять стихотворением – оно непредсказуемо и управляет тобой.  Судья последней инстанции – не коллега, не критик, не чиновник  по ведомству литературы, но читатель. Надеюсь, что он все еще существует и жаждет  встречи с поэзией, а не просто со стишками. Иногда удивляюсь, что в нашей кислотной среде (имеется в виду писательская среда), каждый считает себя классиком, и при этом ничего не делает, чтобы им стать. Тут уже всё в руках Бога. И государство не поможет, никто не поможет.  Чтобы что-то выросло,  необходима почва, а если нет почвы, то что тут поделаешь? Время всё расставит по своим местам. Слово – это основа, красивое слово – это уже фундамент. На хорошем фундаменте можно построить красивый и прочный дом… Ты же лучше знаешь… (он имел в виду мою строительную профессию).
 
 Я задаю Рыгору Бородулину еще один, на мой взгляд, непростой вопрос:
   - Трудно ли быть народным поэтом?
   - Если хочешь, продемонстрирую, – весело отзывается он.
   - Разве это возможно?
   - Возможно, и, если хочешь, с твоей помощью, – Бородулин лукаво  отводит глаза.
   Я уже начеку, вижу, что он уже что-то придумал, какой-то розыгрыш, прикол, как говорит моя внучка.  Разыграет и не заметишь. Он мастер на такие штуки.
   Бородулин помогает мне надеть горскую бурку и папаху, которые недавно ему вручили аварцы из Дагестана. Специальная делегация приежала в Беларусь. Даёт мне  в руки сертификат, вставленный в  массивную рамку. Называется «Сертификат Признательности». Текст гласит: «Народному поэту Республики Беларусь Бородулину Рыгору Ивановичу за огромный вклад в области популяризации каратинского языка, за перевод на белорусский язык сборника стихов поэта Х. Асадулаева «ГОРО». За укрепление дружбы между белорусским и дагестанским народами, за величие души и бескорыстную твёрдость.
  Председатель региональной общественной организации «Карата», депутат Народного Собрания республики Дагестан по  Ахвахскому району Г. Муслимов». 
 Я подвигался немного по комнате, выглянул в другую, показался Валентине Михайловне и  признался, что ноша основательная, это не плащик  какой-нибудь, да и рамка  внушительная.  Да, тяжеловато быть народным поэтом.
- Рыгор, ты ж грамоту Ганаду  покажи! И постановление! –  с улыбкой заглянула к нам Валентина Михайловна .
Сняв с себя нелегкое одеяние последнего народного поэта, – после 1992 года оно  не присуждается, – уже сидя, знакомлюсь с грамотой, подписанной министром культуры Дагестана Г. Курбановым. «Рыгору Бородулину за укрепление дружбы и сотрудничества». Эти знаки внимания и уважения почему-то со временем забываются. Наверно, людям стала теперь не нужна дружба и взаимоуважение. Но зато постановление меня восхитило. Это не просто декоративная бурка, а реальная помощь в наше непростое для поэтов время. Его текст привожу полностью.
   «Постановление № 11 от 20 апреля 2009 года:
Присвоить звание Почётного гражданина села Карата Ахвахского района республики  Дагестан Бородулину Рыгору Ивановичу, народному поэту республики Беларусь, с выделением земельного участка в местности «Губани».
Бородулин Р. И. на территории села Карата пользуется всеми льготами, установленными для данной категории граждан.
Ходатайствовать перед депутатом Народного собрания республики Дагестан от Ахвахского района Муслимовым Г. от имени жителей села Карата вручить грамоту почётного гражданина Бородулину Р. И. с выездом в город Минск республики Беларусь.
Председатель собрания, глава МО «Сельсовет «Каратинский», М. Шахруев».
  Люди кавказской национальности выполняют всё, что обещают.   И  это обещание тоже было исполнено.  Знаю, что у Рыгора Ивановича за долгие  годы накопилось  много наград. Но вот эта награда от почитателей таланта нашего народного поэта из села Карата в далёком Дагестане была, пожалуй, самой трогательной и  основательной. Так что теперь Бородулин в любое время может стать полноправным жителем Дагестана.    
Был в этой награде ностальгический отзвук недавнего, но уже прошедшего времени. Я вспомнил Петруся Бровку, который, написал предисловие к моей первой книге «Прочность». Там были такие слова: « Курд пишет на курдском и армянском, живёт в Беларуси и издаётся на русском языке». Я теперь понимаю, какой дружбой мы все тогда были объединены. Скажут, что тогда были другие времена. Времена, правда, были другие, но люди-то остались прежние. Ведь еще живы  многие из тех, кто помнит об этой дружбе, и особенно на Кавказе, земле долгожителей.  И они не хотят терять то хорошее, что когда-то имели.
   
Бородулин,  как всегда,  провожает меня до лифта, а я, как всегда, миновав его,  медленно спускаюсь по лестнице. Чтобы расставание с Бородулиным  не оказалось слишком быстрым. На  улицу – внутрь, на улицу – внутрь.  На переходах  достает меня дождь, остужая лицо водяной пылью.    Вот так покидаю сегодня дом Бородулина, дом особой теплоты, особого назначения, храм тепла и духовности для многих и многих людей. Со мной частица этого тепла – стопка новых переводов, которые еще не раз прочитаю перед сном.
На выходе из подъезда дождь встречает уже плотной серой стеной. Достаю зонт, но не открываю.  Навстречу торопится женщина. На мгновенье задерживается, приподнимает зонт – молодая и красивая.  Говорит заботливо, как старому знакомому:
- Дождь! Дождь идет!  Открывайте зонт!
Улыбается.
   - Если бы вы знали, где я был и с кем встречался, думаю, тоже забыли бы о зонтике!
 Она немного удивилась, – есть же чудаки! – еще раз улыбнулась и поспешила к подъезду.
  Почему-то хотелось промокнуть до нитки и ввалиться домой,  в теплую и светлую квартиру, оставляя мокрые следы на полу. И сказать внучке Олечке, что я был у деда Бородулина. Недоумение в ее глазах заставило отказаться от этого замысла. Я малодушно спрятался под зонтом. Скоро у Рыгора Бородулина день рождения.
Ему исполнится семьдесят восемь. Жизнь продолжается. Скоро я подниму серебряную рюмку со словами: «Друг мой и брат, я горжусь тобой!».


Нёман, 2014,2