Из Карла Сэндберга - Прерия полный текст поэмы

                Карл Сэндберг


                ПРЕРИЯ
                (полный текст поэмы)
               


  В прерии был я рождён, и молоко её хлеба, краснота её клевера, глаза её женщин
                дали мне песнь и клич боевой.
 
  Здесь падала вниз вода, ледники по гальке скользили, ущелия и долины шипели,
                и чёрный суглинок в жёлтый переходил.
  Здесь, меж Горами Скалистыми и Аппалачами, здесь утренняя звезда устремляется
    огненным знаком над лесосеками и коровьими пастбищами, над посевами хлопка
                и кукурузы, над ранчо.
  Здесь серые гуси улетают за пять сотен миль, и возвращаются, неся на крыльях
                своих гогочущий плач по новому дому.
  Здесь, я знаю, ничего я жаждать не буду столь сильно, как рассвета или лунных
                небес, отражающихся в водах лунной реки.
  Для меня прерия утром поёт, и я знаю, что к ночи я отдохну на руках у неё, на
                груди у неё.

                После слепящего зноя дневного
                вилы к тележке для сена приставлены,
                после яиц, печенья и кофе
                стога голубовато-серые
                в сумерках
                как прохлада молитвы
                к урожайным рукам.

                Среди стен городских поезд несётся,
                подушки его гремят, поршни свистят,
                сквернословят колёса.
                Над прерией поезда порхают,
                на фантомных колёсах, укутаны
                небесами и почвой, поршни
                приветливы, и веселы колёса...

               

                Здесь я, где пропали все города.
                Здесь я, где появятся города.
                Я вскармливаю одиноких мужчин на конях.
                Я сохраню улыбку предпочитающим езду на железе.
               
                Я - прах людской.

                Стремительная вода болтала с оленем, кроликом, сусликом.
                Ты прибыл в повозках, создавал школы и улицы,
                Родственник топора и ружья, плуга и лошади,
                Распевающий "Янки Дудл","Старина Дэн Таккер","Индюшка
                в соломе."
                Ты в енотовой шапке в дверях деревянного сруба слушаешь
                вой одинокого волка.
                Ты в дверях дома, крытого дёрном, считывал снежную бурю,
                чинукские ураганы, выпущенные из шапки волшебника.
                Я праха твоего прах, как брат я и мать
                Человеку с медным лицом, вкалывающему труженнику камня
                и глины,
                Поющим женщинам и их сыновьям, тысячу лет назад идущим
                гуськом равниной и лесом.

                Я храню их прах меж изменчивых звёзд.
                Я сохранялась, пока продолжались старые войны, пока мир
                вынашивается как дитя.
                Пока возникают новые войны, освежёвывая трупы юных мужчин.
                Я кормила ребят, шедших во Францию в великие мрачные дни.
                Эппаматокс для меня прекрасное слово, как и Вэлли Фордж,
                и Марна, Верден.
                Я - та, кто видела кровавые роды и кровавые смерти
                Дочерей, сыновей, принимаю мир или войну, я молчу
                и жду.
                Вы видели красный закат, истекающий над моими полями,
                звёздный берег, волны зари над пшеничной долиной?
                Вы слышали крики моих молотильщиков, отделяющих шелуху
                и солому, пшеницу, льющуюся вдоль тележных бортов, моих
                трудяг, мои урожайные руки, что пожинают посев, поющие
                грёзы женщин, миры, горизонты?..

               

                Реки разрезают дороги в низине.
                Возвышаются горы.
                Наступает океанская соль,
                Напирает на линию берега.
                Солнце и ветер приносят дождь.
                И я знаю, что радуга полукругом пишет с востока на запад:
                "Ручаюсь - все любовные письма дойдут."

               

                Города на Су-Лайн,
                Города на Биг-Мадди
                Высмеивают друг друга, как дети,
                И как дети, поддразнивают.

                Омаха и Канзас-Сити, Миннеаполис и Сент-Поль - сёстры
                в доме одном - ругаются, подрастая.
                Города в Озарке, хлебные города Дакоты, Вичита, Пеория,
                Баффало - сёстры ругаются, подрастая... 


 
Прочь из прерии бурых трав, пересекающихся полосками дыма, летящими из вигвамов
- прочь из дымового столба голубой надежды - прочь от диких уток, вплетённых в пурпуры и зеленя - здесь я видела как вырос город, и сказал он всем людям в мире:
"Слушайте, я силён, я знаю, чего я хочу."

Прочь от бревенчатых срубов и пней - каноэ, отодранных от деревьев, плоскодонок,
выдолбленных топором на лесных участках - в те годы, когда красные встретили белых - поднялись улицы и дома.

Тысячи красных людей с плачем ушли к новым местам за хлебом и женщинами:
миллион белых явился и выстроил небоскрёбы, протянул рельсы и провода - щупальцы к солёному морю: нынче дымящие трубы кусают небо до самого горизонта обрубками старых зубов.

В прежние годы слышим был крик диких уток, вплетённый в пурпуры и зеленя: нынче - стук клепальных машин, полицейский патруль, свист паровоза.

Через тысячу лет предлагаю я человеку рукопожатие.
Я говорю ему: "Брат, будем накоротке, ибо длина тысячелетий невелика"...

               

                Чьи это братья во мраке?
                Что - небоскрёбов крыши против дымки луны?
                Качаются трубы деревянных хибар,
                Тогда как лодки, гружённые углем, реку рассекают.
                Ссутулились плечи зерновых элеваторов -
                Пламенеет, как звёзды, сталь на заводах, стекающая
                пластинами.
                А люди в прокатных цехах сняли рубахи,
                Поигрывая плотью их рук против извилистых стальных
                обшлагов.
                Чьи это братья
                во мраке
                тысячелетий?..

               


                Головной огонь глядит на буран.
                Трубка света над пилотом мелькает, как Pioneer Limited
                он пересекает Висконсин.

                В утренние часы, во время рассвета,
                Солнце гасит звёзды небес
                И головные прожекторы паровозов-экспрессов.

                Пожарник машет рукой учителю деревенскому в санках.

                Мальчуган с золотистыми волосами, с красным шарфом и
                рукавицами, везёт на санях свой ланч со свиной отбивной
                и уголок пирога с крыжовником.

                Снег лошадям по колени.
                Шапки снега на прерии покатых холмах.
                На утёсах крутых Миссиссиппи снежные шапки...

               

               Держи своих свиней, меняя зерно на пойло из отрубей,
               О фермер.
               Набивай им брюхо, пока они ещё ковыляют на маленьких ножках,
               Пока барабаны их пуза, их ляжки не станут пухлыми окороками.
               Забей этих свиней ударом ножа под ухо.
               Разруби их на части большим секачом.
               Повесь на крюки за задние ноги...

               

                Грузовая повозка с редисом в летнее утро.
                Брызги росы на плодах пурпурно-малиновых.
                Фермер трясёт поводами над крупами серых в яблоках лошадей.
                Дочка фермера с корзинкой яиц мечтает о новой шляпке, что на
                сельской ярмарке наденет она...

               

                От дороги влево и вправо
                Походный марш кукурузы -
                Она была мне не выше колен лишь неделю назад -
                нынче она уже выше меня - кисточками красного
                шёлка щекочет мочки моих ушей...

               
   Я - прерия, мать всех людей, я жду.
   Они - мои: артель молотильщиков, поедающая бифштексы, мальчики с ферм,
      загоняющие молодых бычков в вагоны.
   Они - мои: толпы людей на пикнике в честь Четвёртого июля, слушающие,
      как правовед читает "Декларацию независимости", наблюдающие за
      цевочными колёсами, фейерверками ночью, юные женщины и мужчины,
      идущие парами, ищущие тайные тропки и мосты поцелуев.
   Они - мои: лошади, глядящие через ограду позднего Октября, говорящие
     "доброе утро" другим лошадям, что тянут тележки с брюквою на базар.
   Они - мои: эти старые и кривые жерди ограды, новые ограды из железной колючки...

               

                Хаскеры носят кожаные перчатки.
                Ветер не прекращается.
                Голубые банданы затянуты на подбородках,
                покрытых румянцем.

                Перезревшие поздние яблоки вбирают тленье
                ноябрьского заката,падалицу, листву, костры, жнивьё,
                уходит всё старое, и седеет земля.
                Земля и люди память хранят даже среди муравейников
                и червей земляных, среди жаб, жуков-древоточцев,
                среди надписей на надгробьях, дождями истёртых -
                хранится всё старое так, что не состарится оно никогда.

                Мороз раскручивает кукурузы початки.
                Солнце, ветер, дождь раскручивают кукурузы початки.
                Мужчины и женщины им помогают.
                Все они - хаскеры.
                Я вижу их на закате в красной дымке пыльцы...

               

 Призрак жёлтого петуха с развевающимся алым гребнем, с кучи навоза орущий "аллилуйя" вспышкам зари.
 Призрак собаки охотничьей, вынюхивающий в перелеске
 ондатру, лающий на енота на кроне дерева в полночь, грызущий кость, гоняющийся
 за хвостом вокруг амбара.
 Призрак старой рабочей лошадки, тащущий плуг через поле в сорок акров весной,
 впряжённый в борону летом, впряжённый в повозку среди снопов собранной кукурузы -
 Эти призраки ловят на слове и удивляют народ на крылечке сельского дома летними 
 вечерами.
"Все ушедшие призраки - здесь" - сказал однажды ночью старик из Канзаса с трубкою
 из кочерыжки в зубах, когда веял жаркий ветер в люцерне...

               
                Глянь-ка на шесть яичек
                В гнезде пересмешника.

                Послушай шестерых пересмешников,
                Издающих глупое:"О-будь-счастлив"
                Над болотами и пригорками.

                Глянь-ка на песни,
                Скрытые в яйцах...

               

 Когда утреннее солнце играет на цветках "trumpet vine", пой среди кухонной утвари:
 "Шуми на весь Рай Господень."
 Когда идёт косой дождь над картофельным полем, и солнце играет серебристым лучом
 на последних потоках дождя, пой кусту у ограды на заднем дворе:"Силён, словно роза."
 Когда мокрый снег бьёт во время бури в окно и появляется в доме второе дыхание,
 пой холмам окружающим: "Знает дорогу овечка старая, а ягнёнок должен путь свой найти"...

               

            Снова весна скользит с девчачьим лицом, всегда вопрошающим:
           "Есть ли новые песенки для меня? Хоть какие-нибудь?"

            О девушка прерии, будь одинокой, поющей, мечтающей, ожидающей -
            твой любимый придёт - буду дети - годы подкрадываются на
            цыпочках апрельского дождика по земле свежевспаханной.

            О девушка прерии, кто б ни оставил тебе только тёмно-красные
            маки, кто б ни оставил на твоих губах поцелуй прощальный, и больше
            никогда не вернулся -
             
            Есть серьёзная песня, похожая на кровянистое время, слой чёрной земли
            в которые мы идём, есть сияние утренней звёздочки над кукурузною
            полосой, есть волны очертаний рассвета над пшеничной долиной...

               

           О мать-прерия, я один из твоих сыновей.
           Я любил тебя, как любят мужчины, всем сердцем, полным боли любовной.
           Я здесь ничего не желаю, кроме как восходящей зари или лунных небес,
           отражённых блеском своим в лунной воде...

               

               
                О новых городах я говорю и о новых людях.
                Я говорю вам, что прошлое - пригоршня праха.
                Я говорю вам о том, что "вчера" - это ветер ушедший,
                солнце, скатившееся на запад.
                Я говорю вам, что в мире нет ничего, лишь океан завтрашних
                дней, небо завтрашних дней.

                Я, брат хаскеров, говорящих закату:
                "Завтра наступит день."


 Примечания к тексту:
  Чинукский - производное от индейцев-чинуков

  "Янки-Дудл" - популярная песенка времён войны за независимость США

  "Старина Дэн Таккер" - популярная народная песня(в наше время известна в исполнении Брюса Спрингстина)

  "Индюшка в соломе" - популярная песня начала 19-го века(в наше время исполняли
   The Beatles) 


  Эппаматокс - город в штате Вирджиния, где капитулировал генерал армии южан
  Ли, после чего закончилась гражданская война

  Вэлли Фордж - городок в США, символ несгибаемости духа бойцов

  Верден - в битве при Вердене(Франция) в Первую мировую войну погибло
  более всего бойцов("Верденская мясорубка") - около 300 000 человек

  Марна - поле битвы в Первую мировую войну(потери немцев около 800 000 человек,
  французов и англичан - около 1 080 000 человек) 
               

  Су-Лайн - железнодорожная ветка

  Биг-Мадди - река на юге Иллинойса длиной 251 км

  Озарк - крупное известняковое плато в центральной части США


Примечание: индейские каноэ изготавливались обтягиванием каркаса корой, отодранной от дерева

            
  Примечание:Pioneer Limited - пассажирский поезд, ходивший через Чикаго-
  Милуоки-Сент-Поль, соединявший Чикаго с Иллинойсом, Миннеаполисом и Миннесотой

    
   Четвёртое июля - национальный праздник День независимости США
   Цевочное колесо - деталь зубчатой передачи
   Romand candle - род фейерверка
   
 Cornhuskers - початкоочистители, хаскеры


 В стихотворении упомянуты песни, исполнявшиеся Луи Армстронгом, Фрэнком Синатрой и народная песня.
 Trumpet vine -североамериканский лесной цветок с перистыми листьями и цветками в форме трубы 

                14.12.14

               

Carl Sandburg
Prairie

               
I was born on the prairie and the milk of its wheat, the red of its clover, the eyes of its women, gave me a song and a
slogan.

Here the water went down, the icebergs slid with gravel, the gaps and the valleys hissed, and the black loam came, and the
yellow sandy loam.
Here between the sheds of the Rocky Mountains and the Appalachians, here now a morning star fixes a fire sign over the timber
claims and cow pastures, the corn belt, the cotton belt, the cattle ranches.
Here the gray geese go five hundred miles and back with a wind under their wings honking the cry for a new home.
Here I know I will hanker after nothing so much as one more sunrise or a sky moon of fire doubled to a river moon of water.

The prairie sings to me in the forenoon and I know in the night I rest easy in the prairie arms, on the prairie heart...



               
After the sunburn of the day
handling a pitchfork at a hayrack,
after the eggs and biscuit and coffee,
the pearl-gray haystacks
in the gloaming
are cool prayers
to the harvest hands.

In the city among the walls the overland passenger train is choked and the pistons hiss and the wheels curse.
On the prairie the overland flits on phantom wheels and the sky and the soil between them muffle the pistons and cheer the
wheels...

            
I am here when the cities are gone.
I am here before the cities come.
I nourished the lonely men on horses.
I will keep the laughing men who ride iron.
I am dust of men.

The running water babbled to the deer, the cottontail, the gopher.
You came in wagons, making streets and schools,
Kin of the ax and rifle, kin of the plow and horse,
Singing Yankee Doodle, Old Dan Tucker, Turkey in the Straw,
You in the coonskin cap at a log house door hearing a lone wolf howl,
You at a sod house door reading the blizzards and chinooks let loose from Medicine Hat,
I am dust of your dust, as I am brother and mother
To the copper faces, the worker in flint and clay,
The singing women and their sons a thousand years ago
Marching single file the timber and the plain.

I hold the dust of these amid changing stars.
I last while old wars are fought, while peace broods mother-like,
While new wars arise and the fresh killings of young men.
I fed the boys who went to France in great dark days.
Appomattox is a beautiful word to me and so is Valley Forge and the Marne and Verdun,
I who have seen the red births and the red deaths
Of sons and daughters, I take peace or war, I say nothing and wait.

Have you seen a red sunset drip over one of my cornfields, the shore of night stars, the wave lines of dawn up a wheat
valley?
Have you heard my threshing crews yelling in the chaff of a strawpile and the running wheat of the wagonboards, my
cornhuskers, my harvest hands hauling crops, singing dreams of women, worlds, horizons?. . .               


               
Rivers cut a path on flat lands.
The mountains stand up.
The salt oceans press in
And push on the coast lines.
The sun, the wind, bring rain
And I know what the rainbow writes across the east or west in a half-circle:
A love-letter pledge to come again...



Towns on the Soo Line,
Towns on the Big Muddy,
Laugh at each other for cubs
And tease as children.

Omaha and Kansas City, Minneapolis and St. Paul, sisters in a house together, throwing slang, growing up.
Towns in the Ozarks, Dakota wheat towns, Wichita, Peoria, Buffalo, sisters throwing slang, growing up...

 
               
Out of prairie-brown grass crossed with a streamer of wigwam smoke—out of a smoke pillar, a blue promise—out of
wild ducks woven in greens and purples—
Here I saw a city rise and say to the peoples round world: Listen, I am strong, I know what I want.
Out of log houses and stumps—canoes stripped from tree-sides—flatboats coaxed with an ax from the timber
claims—in the years when the red and the white men met—the houses and streets rose.

A thousand red men cried and went away to new places for corn and women: a million white men came and put up skyscrapers,
threw out rails and wires, feelers to the salt sea: now the smokestacks bite the skyline with stub teeth.

In an early year the call of a wild duck woven in greens and purples: now the riveter's chatter, the police patrol, the
song-whistle of the steamboat.

To a man across a thousand years I offer a handshake.
I say to him: Brother, make the story short, for the stretch of a thousand years is short...

 
What brothers these in the dark?
What eaves of skyscrapers against a smoke moon?
These chimneys shaking on the lumber shanties
When the coal boats plow by on the river—
The hunched shoulders of the grain elevators—
The flame sprockets of the sheet steel mills
And the men in the rolling mills with their shirts off
Playing their flesh arms against the twisting wrists of steel:
what brothers these
in the dark
of a thousand years?. . .


A headlight searches a snowstorm.
A funnel of white light shoots from over the pilot of the Pioneer Limited crossing Wisconsin.

In the morning hours, in the dawn,
The sun puts out the stars of the sky
And the headlight of the Limited train.

The fireman waves his hand to a country school teacher on a bobsled.
A boy, yellow hair, red scarf and mittens, on the bobsled, in his lunch box a pork chop sandwich and a V of gooseberry pie.

The horses fathom a snow to their knees.
Snow hats are on the rolling prairie hills.
The Mississippi bluffs wear snow hats...

             
Keep your hogs on changing corn and mashes of grain,
O farmerman.
Cram their insides till they waddle on short legs
Under the drums of bellies, hams of fat.
Kill your hogs with a knife slit under the ear.
Hack them with cleavers.
Hang them with hooks in the hind legs...


               
A wagonload of radishes on a summer morning.
Sprinkles of dew on the crimson-purple balls.
The farmer on the seat dangles the reins on the rumps of dapple-gray horses.
The farmer's daughter with a basket of eggs dreams of a new hat to wear to the county fair...

 
On the left-and right-hand side of the road,
Marching corn—
I saw it knee high weeks ago—now it is head high—tassels of red silk creep at the ends of the ears...

   
               
I am the prairie, mother of men, waiting.
They are mine, the threshing crews eating beefsteak, the farmboys driving steers to the railroad cattle pens.
They are mine, the crowds of people at a Fourth of July basket picnic, listening to a lawyer read the Declaration of Independence, watching the pinwheels and Roman candles at night, the young men and women two by two hunting the bypaths and kissing bridges.
They are mine, the horses looking over a fence in the frost of late October saying good-morning to the horses hauling wagons of rutabaga to market.
They are mine, the old zigzag rail fences, the new barb wire...


               
The cornhuskers wear leather on their hands.
There is no let-up to the wind.
Blue bandannas are knotted at the ruddy chins.

Falltime and winter apples take on the smolder of the five-o'clock November sunset: falltime, leaves, bonfires, stubble,
the old things go, and the earth is grizzled.
The land and the people hold memories, even among the anthills and the angleworms, among the toads and woodroaches—among
gravestone writings rubbed out by the rain—they keep old things that never grow old.

The frost loosens corn husks.
The Sun, the rain, the wind
loosen corn husks.
The men and women are helpers.
They are all cornhuskers together.
I see them late in the western evening
in a smoke-red dust...



               
The phantom of a yellow rooster flaunting a scarlet comb, on top of a dung pile crying hallelujah to the streaks of daylight,
The phantom of an old hunting dog nosing in the underbrush for muskrats, barking at a coon in a treetop at midnight, chewing
a bone, chasing his tail round a corncrib,
The phantom of an old workhorse taking the steel point of a plow across a forty-acre field in spring, hitched to a harrow in
summer, hitched to a wagon among cornshocks in fall,
These phantoms come into the talk and wonder of people on the front porch of a farmhouse late summer nights.
"The shapes that are gone are here," said an old man with a cob pipe in his teeth one night in Kansas with a hot
wind on the alfalfa...


               
Look at six eggs
In a mockingbird’s nest.

Listen to six mockingbirds
Flinging follies of O-be-joyful
Over the marshes and uplands.

Look at songs
Hidden in eggs...



When the morning sun is on the trumpet-vine blossoms, sing at the kitchen pans: Shout All Over God’s Heaven.
When the rain slants on the potato hills and the sun plays a silver shaft on the last shower, sing to the bush at the backyard fence: Mighty Lak a Rose.
When the icy sleet pounds on the storm windows and the house lifts to a great breath, sing for the outside hills: The Ole Sheep Done Know the Road, the Young Lambs Must Find the Way...


               
Spring slips back with a girl face calling always: “Any new songs for me? Any new songs?”

O prairie girl, be lonely, singing, dreaming, waiting—your lover comes—your child comes—the years creep with toes of April rain on new-turned sod.
O prairie girl, whoever leaves you only crimson poppies to talk with, whoever puts a good-by kiss on your lips and never comes back—
There is a song deep as the falltime redhaws, long as the layer of black loam we go to, the shine of the morning star over the corn belt, the wave line of dawn up a wheat valley...



O prairie mother, I am one of your boys.
I have loved the prairie as a man with a heart shot full of pain over love.
Here I know I will hanker after nothing so much as one more sunrise or a sky moon of fire doubled to a river moon of water...



               
I speak of new cities and new people.
I tell you the past is a bucket of ashes.
I tell you yesterday is a wind gone down,
a sun dropped in the west.
I tell you there is nothing in the world
only an ocean of to-morrows,
a sky of to-morrows.

I am a brother of the cornhuskers who say
at sundown:
To-morrow is a day.

 
Carl Sandburg