Сестра Морфин. Первая глава

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дочь Мясника. REHAB

1.

 … А саундтреком давайте пустим «Blood Hands» Royal Blood. Нам остается только задыхаться от бессилия.
Знаешь ли, Сестра Морфин, с твоей стороны было крайне невежливо приходить ко мне именно сейчас! Ну, в самом деле – что это еще за внеплановый обход в три часа ночи? Ничего, что кое – кому из нас утром на работу? Но ты упрямо замерла у окна моей палаты. Лица не видно – лишь соблазнительный контур, туго обтянутый полупрозрачным халатом, совсем как у той твоей коллеги, с которой мы частенько виделись в позапрошлой жизни, когда я еще питал иллюзии и делил людей на здоровых и больных. Она всякий раз старалась попасться мне навстречу, заставить провожать жадным взглядом ломкую фигурку в таком же халатике, открывающем черную полоску бюстгальтера под ним.
Ого, что я вижу! Никак, ты ревнуешь? Вернее, не вижу. Чувствую. Хмуришься мутным капризным личиком. Странная Сестра Морфин! Зачем тогда в сотый раз просить меня рассказать о Дочери Мясника? Мне кажется, лучше оставить ее в позапрошлой жизни, вместе с хорошенькой медсестричкой Леночкой. Да – да! Я взял и вспомнил ее имя. … Ты такая милая сегодня. Жаль, брат и сестра не имеют права вступать в более близкие отношения. Ой, ну опять. Какая поразительная настойчивость!.. Тебя этому научили в университете? Хорошо, давай договоримся: я расскажу тебе историю Дочери Мясника, а потом ты подаришь мне два предрассветных часа сна, идет?
Твоя забота – избавлять от страданий, а не причинять их… Что? Рассказ как раз и поможет избавиться от страданий? Хм, maybe – однако я как – то сомневаюсь. В соседней палате спят родители, которые соревнуются друг с другом в ненависти ко мне. Рядом на отдельном кресле спит кот, который соревнуется с самим собой в количестве съеденного корма. Забавно – он, очевидно, тоже подсел.
Давай посмотрим в окно, Сестра Морфин? Прислонимся к стеклу, прочувствуем его безнадежный холод – лед стали, вонзающейся в нашу истерзанную плоть. Что? Да, у тебя нет плоти, совсем забыл. Но ты же любишь летать. Так лети. Лети вместе со мной над ржавыми крышами домов города, пожирающего своих детей. Поднимайся выше, опускаясь на самое дно. Раздражай своим видом, дразни, провоцируй, кидай злость прямо в лицо, распространяй флюиды разрушения повсюду, разъедай цинизмом любые связи, привязанности, ценности. Только не останавливайся до самого конца, будь умницей. Да, детка…

2.

Измученная асфальтовая лента тянется похмельным сном престарелого хиппи сквозь стодолларовую зелень убивающих наповал медвежьих углов. По ней мчится внедорожник – наглый, уверенный, спортивный, как новый ученик в классе, обаятельный раскованный мажор, наводящий панику на девчонок и учителей. В салоне мужчина, женщина средних лет, сохраняющая накипь красоты, осанку балерины в сочетании с добрым, но немного безразличным взглядом из – под слегка припухших век, скрытых очками, тонкая оправа говорит о ее статусе больше, чем автомобиль, руль которого угрюмо сжимает муж слегка побитой жизнью балерины – обладатель харизмы бельгийского крестьянина (ну или, на худой конец, крепкого советского управленца). Маленькие глаза, карикатурные при его габаритах, устремлены вдаль – если копнуть глубже, можно заметить, что он напряжен больше обычного. Паника прячется подлым перебежчиком в колодце стальной маскулинности. Он одновременно и хочет доехать, и мечтает развернуться, забыть кошмарный сон последнего месяца, отбросить, растоптать, затушить… Вместе со страхом залегает усталость, нежно обнимает за каменные плечи тверского исполина, хозяина магазина охотничьих принадлежностей, тянет выпустить руль, призывает закончить прямо здесь, сейчас постылый карнавал. А ведь его боятся все волжские бандиты! Он и сам – гангстер, в одиночку ходящий на медведя. Но на этот раз его противник куда как более опасный и непредсказуемый. Впрочем, стоп. Диагноз пока не подтвержден и, возможно, они вернутся из Москвы уже через два дня и смогут последний раз выехать на природу. Неспешный разговор о делах под аккомпанемент струящейся по маленьким рюмочкам спасительной белой влаги. Или коричневой – надежда на Леху, он обещал достать хороший крымский. Привычные мысли пугают призраки усталости – они испаряются, совсем, как ты иной, раз, моя изменчивая Сестра! Мужчина окончательно просыпается, глядит в окошко на сидящую сзади белокурую девушку и ободряюще улыбается ей ровными зубами людоеда.
  Дочь Мясника (а на заднем сидении едет именно она) капризно скучает, изредка морщась от пульсирующей боли в левой ноге. Ракушки наушников прячутся напуганными детьми среди льна ее длинных тонких волос. Надменные губы намеренно – ярко и вульгарно накрашены кровью. Да, конечно, считайте меня еще одной провинциалкой, одиозные червячки щедро удобренных навозом тщеславия многоэтажных грядок. Мои ресницы готовы наивно аплодировать вашим плоским шуткам. Готовы ли вы проглотить мою кажущуюся невинность и неопытность, не подавившись, как наживку? Не будет ли вам страшно, когда я повернусь своим настоящим ликом – ликом северной Мадонны, хозяйки Малахитовой горы, обольстительной Медузы волжских прерий? Лучше застрахуйте собственные норки, несмышленыши! Вот только бы вылечить ногу и закончить в грядущем мае школу. Узкие голубые джинсы сидят идеально, слегка похрустывая на сгибах. Глаза, отражающие битву Снежной Королевы с Белоснежкой, хитро прищурены, лукаво, через боль, смотрят на отца, ловя его улыбку, словно букет невесты среди распростертых жадных рук. Чересчур теплая даже для конца ноября курточка обнимает нежней самого опытного любовника. Кстати, о любовниках. Минутная слабость, рапидно проносится июнь, совместный душ с Мишей после целого дня по раскаленной сковородке – набережной, разразившимся катарсисом безумного дождя, эякулятом хлеставшего из набухших небес. Из сладкого морока вырывает повернувшаяся мама:
- У тебя все нормально?
До этого она, пользуясь тем, что дочь увлечена музыкой, тихо – тихо шелестела в таблетку смартфона, озабоченно хмурясь, собирая редкие морщинки на лбу.
- У меня лучше всех! – рапортует Дочь Мясника. Хочется засмеяться.    Очередная болевая судорога взрывает мозг. Новости с полей сражений нагло врут. Слегка подташнивает.  Естественное ограничение контактов, ни к чему поток сопливых переживаний, дежурных слов поддержки, гламурных сожалений о том, что она не ходит в школу (да и вообще не так уж часто ходит). Она бельмо для них, космическая девочка из ниоткуда. Они родились в золотой колыбельке, а в ее детстве не было даже печенья. Они считают серьезным то, что для нее абсурдно, забывают о том, что, несмотря на показное равнодушие, для нее свято и тратят никчемные жизни на наглое вранье о неких высших смыслах. Им хорошо, что ее удалили от них больным зубом, от которого отказались лучшие стоматологи. Конечно, она вернется. И закончит образовательный вертеп, положенный ей по статусу. Их отцам приносили, ее отец добился, вырвал, выгрыз, проломил. Дочери Мясника не по пути с миленькими заводными пупсиками.
Пролетают МКАД, врываются вихрем на Ленинский проспект. Еще буквально пара минут – и у цели.

3.

Старое здание существовало здесь уже давно. Врачи работали совершенно на свой страх и риск. Иногда не было даже электричества. Не хватало корпусов, медикаментов, людей. Страна стонала под тяжестью криминальных разборок и внешних долгов. Но раку было плевать. Он, знай себе, заползал под детские кроватки героем трешевого ужастика. И косил без разбора, неуклонно собирая свой страшный урожай.
А потом к одному из юных обитателей больницы приехал Президент, всюду подчеркивающий собственную мужественность с таким жаром, что за него даже становилось немного боязно. У мальчика, которого звали Иваном Горячевым, имелась мечта. Попить чаю с Президентом да поесть блинов. И имиджмейкеры Всенародного Лидера решили выступить в роли сказочной феи накануне выборов. Не все же взрывать дома, имитируя террористическую угрозу, чтобы повысить рейтинг своему подопечному. Чаепитие состоялось под прицелом телекамер.
- Что же ты еще хочешь, Ваня? – вкрадчиво вопросил по его завершении Гарант, глядя на него ласковыми глазами хитрющей лисы, готовящейся прыгнуть за зазевавшейся полевкой.
Бесхитростный парнишка выступил не по сценарию. Он стал жаловаться. Говорил недолго, но по делу. О бардаке, царящем в почти единственном учреждении подобного типа в городе. Стоявшие за спинами Первого Мужчины Страны хватались за головы в отчаянии, слушая поистине дерзновенную речь мальчика, говорившего то, что говорить ни в коем случае нельзя негде. То есть – правду. Им казалось, что все рушилось. Однако не зря наш Главный служил в органах. Выслушав до конца, выждав положенную случаю паузу, будто смакуя повисшую тишину, пробуя услышанное на вкус, он промолвил лишь одно:
- Я тебя услышал. В ближайшем будущем у вашей больницы будет другое здание, куда как лучше устроенное.
И оно появилось! Буквально за полтора года руками гастарбайтеров из Средней Азии был возведен новый центр по борьбе с пришельцем из кошмарных снов – прямо напротив старого, на заброшенном пустыре, где раньше любили ошиваться любители дешевой выпивки и парочки, которым негде. Отстроенная больница привлекала внимание издалека, походя на детский конструктор «Лего». Высокая, яркая, броская – позитивная, если не знать, что находится за веселенькой оболочкой.
Рейтинги Президента возросли. Его переизбрали. Вот только Ваня Горячев до открытия не дожил. А новый центр, как и положено с советских времен, назвали его именем.

4.

… Выйдя из маршрутки, я ненадолго закрываю глаза, представив сочную картину ослепительного героинового снега, саблезубые сосны, натыканные молчаливыми солдатами неизвестной войны буквально повсюду и шесть фигур, преследующих меня по пятам. Их лица скрыты масками свиней, вместо рук у них железные крюки, лучше не думать о том, что скрывается под их черными бомберами. Они двигаются медленно, как будто летя над снежными заносами неотступными ангелами Смерти. Им некуда спешить – впереди миг, вечность, час. Рано или поздно я окажусь настигнутым и разорванным. В клочья. На некотором отдалении от нас стоит девушка - блондинка, вся в черном. Изящным полководцем наблюдая сражение, она изредка поправляет стильную прическу. Хозяйка на пороге рыбацкой хижины с развешенными аппетитными кусками вырезки во всех углах. Свиные ноги выгодно смотрятся среди сметаны снега. За хижиной между сосен разъезжает дорогая японская красавица, прямиком с конвейера и с кучей лошадиных сил. Тоже белая, но, тем не менее, заметная посреди карельского пейзажа. Возможно, потому, что из окна высунулся человек с факелом в руках. Факел разгорается ярче и ярче. Я отвлекаюсь на его горение, подло спотыкаюсь. Падаю на колени. Кажется, начинаю плакать от собственного бессилия. Люди – свиньи с интересом принюхиваются, постепенно сжимая круг.
Открываю глаза, озираясь. Так бывает, когда все вокруг торжественно замирает и словно чего – то ждет. Ноги, помимо моей воли, выносят меня к проходной. Пики высокого забора напоминают шпажки, которыми часто протыкали ветчину на семейных обедах мои родители много лет назад. За забором открывается довольно широкая стоянка автомобилей, заполненная едва ли на треть. Из разинутого рта подземного гаража высовывается длинный узкий язык подъездной дорожки.  Нежданным гостем на тематической вечеринке приходит волнение – сперва легкое, смутное, но, чем ближе к проходной, тем оно становится сильней. Телефон настырно вибрирует.
- Как вы? Доехали? – голос ЕИ на том конце отдает хрипотцой завязавшей курильщицы.
- Да, только что -  растерянно смотрю на высящийся невдалеке разноцветный «Титаник», в котором мне вскоре предстоит работать.
- Прекрасно – хрипотца сменяется потоком вязкого липецкого меда – Мы вас ждем. Как зайдете в проходную – поверните направо, там бюро пропусков. Скажете, что вам на четвертый этаж, в школу. Разовый пропуск прислоните к турникету. Выйдя из проходной, идите прямо, по дорожке, не сворачивая, к пансионату. Дойдете до стеклянной двери…
Под ее инструкции подхожу к проходной.
- Вы в школу? – ласково – внимательно оглядывает меня  невысокая безвозрастная женщина за стеклом бюро пропусков – Новый учитель? Историк?
- Да, именно он – слегка тушуясь, подтверждаю я и зачем – то добавляю совершенно очевидное – Буду у вас работать…
- Отлично – ободряюще улыбается женщина и выдает разовый пропуск на вход.
Довольно просторный холл, по одну сторону которого разместились гардероб и буфет - стены, как и двери, прозрачные – а по другую – небольшой аккуратный фонтанчик, стол, за которым восседает дюжий сонный охранник. Полутьма. Легкое журчание воды рождает чувство покоя, защищенности. Волнение рефлекторно слегка утихает. ЕИ распахивается навстречу любезной фальшивой улыбкой немолодых губ. Непривычно видеть ее в белом халате, а не в этих извечных бежевых кофтах. На шее змеем свернулся стетоскоп. Учитель – врачеватель душ, некстати вспоминается что – то полузабытое и советское.
 - Очень рада вас видеть! Как добрались? Верхнюю одежду можете оставить в гардеробе. Не забыли сменную обувь? Да, ее тоже можете оставить здесь. А можете – у нас, в учительской.
Спокойный светский тон умиротворенной львицы. Мне говорили, что ее «ушли» из базовой школы. Ох, уж эти интриги педагогического террариума! Вероятно, с материальной стороны она не проиграла. Да и в профессиональном плане тоже – как - никак, новое поле деятельности. Но уходила тяжело, в никуда, боярыней Морозовой. Легкая снисходительность слегка татарских набухших глаз. Нарочитая интеллигентность собственного достоинства. Доброжелательность с полным осознанием дистанции. А вообще, я рад ее видеть – как островок чего – то знакомого, прочного, изъезженного вдоль – поперек.
Нехитрые манипуляции с тяжелыми ботинками на упругом темно – синем пуфике. Рядом, на красном пуфике, две восточного вида девушки в халатах и домашних тапочках искоса оглядывают меня подозрительно. На заднем плане у высокого окна читает газету сосредоточенный мужчина с тщательно причесанными седеющими волосами.
- Собрались? Прекрасно – щебечет над головой ЕИ – Теперь пойдемте за мной, к лифтам, нам надо подняться на четвертый этаж, в учительскую. И – старайтесь, пожалуйста, запоминать дорогу!
Широкий коридор (все тут размашистое, внушительное, но при этом нисколько не подавляющее) обрывается впадинами лифтовых платформ. Плавно нажав увешанными перстнями пальцами нужную кнопку, моя спутница вся как – то внутренне подбирается, сжимается, словно дерево, ждущее первых холодов.
- Как там мои детки? Мой 5 – ый В? Не шалят?
- Сонечка К – ва передавала вам привет – слегка рассеяно откликаюсь на ее ностальгический порыв, поддерживая тем самым тлеющий уголек ускользающей нити разговора.
- О, как мило! Ей тоже!
Вот и лифт. Бесшумно подходит, выпуская несколько человек в белых халатах и молодую худощавую женщину с маленьким ребенком.  На автомате отворачиваюсь, чтобы не видеть непропорционально большую полностью лысую голову, маску на пол – лица, испуганный взгляд, сразу корю себя за это проявление малодушия – с таким настроем нельзя сюда идти работать, как мне кажется.
- Вам тоже надо надеть маску – говорит ЕИ в лифте, и я сразу понимаю, что от нее не укрылась моя реакция на появление ребенка.
Маски у меня нет. Маска есть у ЕИ. Причем во всех смыслах. Мы решаем взять ее уже в учительской. Серебристые двери лифта выпускают нас, ЕИ пытается шутить, что здесь очень легко заблудиться, несмотря на протянутую везде нить Ариадны в виде всевозможных указателей и табличек.
- Не тушуйтесь! Вам тут понравится. Здесь, понимаете… Здесь такая модель России. В которой мы все хотели бы жить, но никогда жить не будем. Особый мир.
Шагаем узким коридором. Контраст с просторами первого этажа. Желтые двери с табличками. А на табличках – имена и возраст. Ксюша Знамеровская, 7 лет. Миша Калинин, 9 лет, Олег Колесников, 4 года… Хочется представить, как там, за дверью, бьется маленькая, хрупкая, но уже закаленная и готовая к новому бою жизнь. Бьется, даже не понимая, против чего борется. Или понимая, или смутно чувствуя. Странный запах – ЕИ объясняет, что внизу под ними кухня. Я слегка напряжен, подобран, как музыкант, боящийся сфальшивить. Да. Здесь не сфальшивишь, не сыграешь в пол – ноги. Здесь видно все. Кожей ощущаешь свой эгоизм, свою нечистоту, весь излишний пафос напрасно прожитых лет, глупые надежды, мысли, любови, разочарования, обиды. Как все картонно, несерьезно, смешно кажется сейчас. ЕИ здоровается с людьми, попадающимися навстречу. Легким царственным наклоном головы, полуулыбкой матроны, наблюдающей скучный гладиаторский бой. Путь заканчивается очередной узкой дверью. На ней просто напечатано: «Школа». Слегка слепят белые стены с красными вкраплениями. И много искусственного света. В этой белизне видно всего меня, всю ЕИ и всех нас, грешных, потерянных, жаждущих любви и отталкивающих протянутые нам руки помощи. Средних размеров вестибюль, по стенам тянутся кабинеты. Потолки выше обычных школ. Огромные окна отражают статичный Ленинский. Рядом – стол, у которого сгрудилась небольшая группа самых обычных детей. Обычных, если не считать, что они все носят на лицах маски. Обычных, если не считать, что головы практически у всех обриты. Обычных, если не считать, что эти дети больны страшной болезнью. Которая не имеет ничего общего ни с грехом, ни с твоим образом жизни. Которая просто приходит, наползает, охватывая всего тебя. Которая спит до поры. Таится, чтобы нанести удар. Это чуть больше, чем жизнь, это чуть больше, чем смерть. А ты пришел сюда из ничтожного внешнего мира. Из твоего недостроенного корабля, ракушки, комфортного плена убогой кельи, самообмана ученой степени, наркотической зависимости от денег, прожигания времени в путешествиях. Пришел, чтобы узнать, чего ты стоишь. И чего стоят те, кто рядом с тобой. Не надо разводить пафос. Есть только боги и чудовища. Решай, кто ты. И поскорей. Пока злые собаки неумолимой приближающейся декабрьской тоски окончательно тебя не разорвали.

5.

Ночь – самое страшное время здесь. Когда гаснет свет в палате и тьма начинает резать ножом. Ты остаешься один на один с чем – то диким, вяло - ползущим, угрожающим. Она пока не понимала, но чувствовала. Ловила лишь ей ведомыми антеннами сигналы катастрофы. Лежала, вытянувшись, на кровати, вспоминала первые часы по приезду. Неловко отводящих глаза медсестер. Внутреннее напряжение соседки Милы. Как будто та хотела сказать, предупредить, крикнуть. Озабоченность приходящих врачей. Бесконечные анализы, согласования. Кажется, были уколы. Боль вроде притупилась. Папа уехал. Мама тихонечко сопела на раскладушке у окна. Рядом тревожно выдыхала бабушка соседки. Постепенно правда начинает складываться паззлом. Но нет. Нет! Нет! Этого не может быть. Не может. Быть.
Капельница. Трубочки. Писк. Подтянувшись на локте, можно увидеть индикаторы, датчики, красный огонек. Маленький столик под средних размеров плазмой угадывается впереди. По левую сторону от него – дверь, за дверью – ванная с туалетом (совмещенные) и дверь на выход из палаты. Разумеется, она выйдет отсюда. Непременно и через два дня. А там – еще пару недель лечения в родной Твери. Просто защемленный нерв, да, впрочем, она не сильна в таких вещах. Но точно не… точно не… Хм. Взять, что ли, в руки, телефон? Да здравствует мобильный Интернет!
Социальные сети хранят одно новое сообщение. Конечно, от него. От Миши. Сладкоголосый мажор щебечет дежурные банальности. Разумеется, скучает, разумеется, ждет. Противно. Жди. Божечки, тут все узко, камерно, жутко уютно. Уют могилы, удобство гроба. В сердцах закопать телефон под подушку. И спать. Спаать.

6.

… Все быстрее разогнать мощного зверя. Упереть каменные глаза в пустоту, в кромешную ночь, расстилающую вокруг нежное покрывало, которое мгновенно становится удавкой для всех потерянных. На выезде он едва не сбил какого – то парня, рассеянно бредущего по дороге. Состояние грогги, анабиоз, стеклянный взгляд проигравшего последнее сражение полководца, ползущий черепахой проспект, кольцо, мимо, мимо. Скорей. Не задохнуться бы. Мясник сжимает руль крепче, крепче, крепче, мертвой хваткой, натирая пальцы, хрустят зубы, что – то блестит около глаз.
- К сожалению, подтвердилась четвертая стадия – усталость говорящей с ним заведующей, казалось, зависала в воздухе. – Это саркома Юинга. Никаких прогнозов мы дать не можем, но лечение предстоит, конечно, долгое. Шансы есть, но 50 на 50. Сами понимаете… Вас ознакомят с правилами и необходимыми требованиями…

Я устал от любви на платформе android
Загнал себя в угол, растратил все фишки
Там травой - одеялом небрежно накроет
Передоз кислорода. Хватило. Слишком.

Ступает неслышно злая ночь - санитарка
Влюбленные плавно снимают бахилы
Отпустите меня вы оплывшим огарком
Ломает не хило, ломает не хило.

Потерялся совсем за абстрактными снами
Растворился в чьей - то назойливой шутке
Разожгите сильнее целебное пламя
Немного начав сокращать промежутки

Поднесите к огню мою старую кожу
Сожмите цепями мой разум покрепче
Чтоб хотя бы на время я видимо ожил
Потому что крыть уже, собственно, нечем