На перекрёстке судеб. Виктор. Окончание

Дед с войны вернулся в деревню одним из первых. Орденов среди его наград не было, но несколько вполне достойных уважения медалей имелось! Они навечно, как он сам, смеясь, говорил, были привёрнуты (опять же его собственное выражение!) к празднично-выходному «мундиру» - костюмному пиджаку, подаренному дочкой, который он, на моей памяти, не надевал ни одного разу! Даже в самый святой для него и для нас праздник - День Победы на парад или демонстрацию - являлся пусть и в новой, что тоже выглядело явным для него мучением, какой одёже, но только не в том пиджаке, и каждый раз «забывал» про свои награды, когда кто-нибудь ему на то указывал… Почему? О, это было для него принципиально важно! Свой поступок он так объяснял мне, мальцу, потому как других слушателей его речей, кроме нас с бабушкой, у него не было: «Я, что один, что ль, такой? У меня одного, что ль, медали эти? Ну, было и было… Главная награда, что я получил за победу в той войне – это Жизнь! Вот её-то я и не скрываю: мотрите, любуйтеся – вот он я, увесь перед вами! А в пинжаке энтом схороните когда «косая да безносая» настигнет! И всё – вопрос наперёд закрыт!» «Дед! А как же вон другие-то? Глянь!» «Выпендрёж!» Вот и поговорили…  Но исполнили, как было завещано…

Вообще, дед признавал и отмечал особо только два праздника: День Победы и Паску! Последний и я долгое время называл именно так, как привык с детства, даже и потом, когда уже узнал, что правильно произносить Пасха, а не Паска… Он имел свой взгляд на саму сущность, смысл этого праздника. Объясняя мне, говорил: «А вот скажи-ка мне, внучок, как ты сам-то понимаешь, что она такое значит?»

А меня-то уже бабушка «просветила» и про Иисуса Христа, и про Его воскрешение, ну я ему и выдаю, как по писанному! Он терпеливо выслушивал, поддакивая и кивая головой, а потом, лукаво так улыбаясь, задавал свой коронный вопрос: «А если короче?» Ну, я, конечно, сразу же и всякий раз терялся и начинал по новой мямлить то же самое, что уже рассказывал до этого… «Эх, ты! Запоминай, пока я жив: Паска – то чертям опаска! И это главное, о чём тебе нужно помнить и никогда не забывать! А то развёл тут, понимаешь… Ты, внучок, с бабкой не спорь, но и слушай её поменьше! Будь к деду поближе, не проиграешь, понял?» Бабушка, слыша его подобные высказывания, бывало, злится, а помалкивает, потому как речи эти он заводил будучи уже на веселее, а в этом состоянии с ним лучше было не спорить!

Я ни разу в жизни не видел, чтобы дед молился, как, например, бабушка, стоял бы перед иконами, которые всегда, сколь себя помню, занимали своё почётное место в «Красном» углу… Но, чем дольше живу, тем больше получаю подтверждений того, что он был глубоко верующим человеком, не афишируя этого даже перед членами собственной семьи! Оно, это самое подтверждение тому, уже виделось в его отношении к животным, собакам бродячим, котятам, воробьям тем же! Опять же, сколько себя помню, мы всегда их подкармливали в трудное зимнее время. Сам, бывало, куска хлеба ещё не проглотил, а им в кормушечку уже каких-то крошечек насыпал! Да! Собакам чужим, если случится какая рядом (а они его как чувствовали и без страха подходили знакомиться, как он говаривал, протягивая навстречу холодному мокрому носу очередной приблуды широко раскрытую мозолистую ладонь) всегда выносил краюху, а то ещё и салом нутряным сверху сдобрит! «Знаешь, внучок! Ведь не она виновата, что вот оказалась без дома да на улице в такую погоду, а всему виною какой-то паразит, что выгнал, когда стала не нужна! Не приведи Господь оказаться на её месте, да ещё так, что все будут морду от тебя воротить… Эх, ведь у них всё, как у людей… честное слово!» Никогда не забыть мне его жизненные уроки… На всю жизнь заучил и не уча, вроде…
 
Со спиртным дед не особенно дружил, не то, что другие-то фронтовики. Так, когда по праздникам или с пенсии и то один вечер, а на утро даже не похмелялся никогда…
Магазина в деревне не было вообще. Хлеб два раза в неделю привозили на лошади из района. Летом на телеге, зимой на санях устанавливалась такая деревянная будка, вот в ней и доставлялся по деревням хлеб для тех, кто не пёк его сам. Но большинство хозяек выпечкой занимались сами, для чего ещё с осени заказывали той же продавщице по нескольку мешков муки, чтобы её хватило на всю долгую зиму. А раз магазина не было, то и с винцом для любителей этого дела тоже было бы туго, когда бы не налаженное домашнее производство… О, в этом вопросе кто во что горазд! От просто самогона, до всевозможных настоечек… В каждой избе свои рецепты и изобретения, кроме нашей… Нет, дед тоже пробовал ставить к праздникам и даже много раз, но до перегонки дело почему-то не доходило: то бабушка, а то и он сам, почему-то выливали всё «добро» на дорогу, зарекаясь впредь от перевода денег на это самое дело на долгие годы! Почему? Не знаю!

Но вот как-то один раз подшутил он надо мной да так незаслуженно обидно, что я долго не мог потом простить ему своей обиды за неожиданно полученную от бабушки трёпку…

Мне тогда было всего-то лет шесть. Остались мы с ним как-то на хозяйстве вдвоём: бабуля ушла в район – в церковь сходить, свечки поставить, помолиться, а потом по магазинам пройтись. Наварила для нас ещё с вечера всякой еды и когда я проснулся, её уже и след простыл. Дед корову подоил сам, выгнал в стадо и пришёл будить меня завтракать… Да… Не сразу, конечно… На будильнике (а я по нему уже умел понимать) было десять часов. Наложил он мне каши на тарелку, себе тоже, а сам хитро так улыбается и говорит: «Ой, внучок! Чтой-то с нашей Зорькой (коровой) случилось, прям и сам не знаю, что будет когда бабка-то вернётся… Опять будет ругаться на нас с тобой, что и на день без её присмотру оставить нельзя!» Я в испуге на него глаза таращу: «А что с ней такое?» «А вот покушай какое она мне сегодня молоко-то дала!» И приносит мне кружку с «молоком»… Только это вовсе и не молоко было, а бражка… По виду-то я и не разобрался, да и по вкусу в самый раз пришлась: сладкая, в нос шибает… Вижу, что тут что-то не так: уж больно дед веселится, а в чём дело не пойму… В другой уже за день раз проснулся я от хворостины: бабуля, вернувшись, нашла меня под кустом смородины в дребодан пьяного, вот и устроила, не разобравшись, «вытрезвитель»…

Что он ей наплёл, как всё это преподнёс, не знаю, но с него как с гуся вода, а об меня, несмышлёныша, обломали целую хворостину… С дедом после этого случая мы с ней дня три не разговаривали – устроили ему бойкот, а он только смеётся:
«Благодать-то какая! Ангела по углам сидят: тишина и покой, век бы так жить!» Не знаю, от этого или нет, но и дальше по жизни я никогда бражку в рот больше не брал – навсегда отвадила бабулина хворостина!

Что-то я всё больше про деда, да про деда… А главной-то в доме была бабушка… как она, наверное, думала! Дед, бывало, в шутку, конечно, её нашим главнокомандующим называл… Но кто её на этот пост-то поставил? Расшумится, бывало, горшками разгремится в печке-то… Чем-нибудь мы, оглоеды, провинимся перед нею… Ух… гроза да к ночи! А, ведь, добрее её и сыскать было невозможно! Дед слушает, слушает, а потом как даст ложкой по столу… и всё: в доме наступает мир и тишина… И впрямь Ангела крылышки услышишь, честное слово! Как и не было никакого недовольства… В противном случае, он молча вставал, брал с гвоздя картуз и уходил на тот конец Сорочинки к «обормотам». Кто они такие? Да такие же старики, как и он, друзья-товарищи далёкой молодости, но только теперь почему-то все жившие бобылями, без присмотру баб, которые у них у кого померли, у кого ещё куда подевались… Вот эти «сироты» и сбились в какой-то свой особенный колхоз… Пили день и ночь беспробудно, без просыпу… Сейчас таких, про себя позабывших, называют бомжами, хотя у наших-то место жительства было… Их жалела вся деревня, подкармливали даже, кто чем мог… Особенно по праздникам, но они от этого меняться не менялись и не собирались даже этого делать…

Так вот, случаи неповиновения со стороны бабушки карались таким вот жёстким методом без криков и рукоприкладства вовсе! Часа через три, она начинала уговаривать меня сходить и привести его обратно – раньше было никак: ещё не остыл! Самой-то и вовсе нельзя было ступить туда шагу – мог и зашибить чем-нибудь сгоряча, поленом или что под рукой бы оказалось… пусть и переживал бы потом страшно…  А всё почему? Не доводи! А меня он слушал беспрекословно! Теперь-то, конечно, понятно: не больно он был рад этим «вынужденным загулам», но как метод воспитания – срабатывало на 100%!


Царство им всем Небесное! Место покойное! Они честно заслужили их всей своей многотрудной судьбой… Всё, что есть во мне хорошего, если есть оно конечно, приобретено под их влиянием, и благодаря их беззаветной любви и заботе обо мне, считай, сироте, при живой матери…