Чёрная

     О С Е Н Ь
                П Р Е Д А Т Е Л Ь

    На  утро,  после  расстрела  задержанных,  Кригеру  доложили,  что  к  нему  на  приём  просится  один  местный  мужчина.  Ганс  задумался,  кто  это  мог  быть  и  приказал  привести.
     Он  медленно закурил и задумался над тем, как ему поступить с  предателем  своего  народа,  из-за  которого столько пришлось расстрелять невинных  людей. Он  считал,  что  воевать  нужно  с  армией,  а  не  с  населением.  Конечно,  он  об  этом  никогда  и  ни   с  кем  не  говорил,  боясь  предателей,  вроде  этого,  только  со  стороны  противника.
     Вошёл  Панас,  вытянулся  в  струнку  и,  выбросив  вперёд  правую  руку, зычно приветствовал  офицера:
- Хайл  Гитлер!-  выкрикнул  он,  вылупив  глаза,  с  преданностью  собаки,  глядя  на  хозяина  кабинета. 
- Хайл,  Гитлер! – Сдержанно  ответил  ему  Ганс.
     Кригер молча подал листок бумаги, дал ручку и придвинул чернильницу  ближе  к  Панасу.
     Панас  низко  наклонил  голову  и,  закусив  нижнюю  тонкую  губу,  медленно  писал  корявым  подчерком. Наконец  он  закончил  писать  и  протянул  бумагу  Гансу.
- Готово!
    Тот  не  глядя,  положил  кляузу  в  стол  и  позвал  часового.
- Подать  машину!- Потом,  подумав,  достал  листок, положил  его  в  карман.
     Через  некоторое  время  они  вышли  и  сели  в  чёрный,  ещё  довоенный  «Опель»
     Ганс  сам  вёл  машину  и  нарочно  проехал  мимо  балки,  где  накануне  расстреляли  земляков пассажира. С  десяток  пленных  копали  общую могилу.  Трупы  уже  были  сложены  рядом  с  ямой.
    Краем  глаза  Ганс  наблюдал  за  предателем  и  видел  его  довольное  выражение  лица  и  злую  усмешку.
     Вскоре машина миновала старое кладбище, миновала большой пустырь,  потом  заросли  терновника  и  оказались  на  территории  разрушенного  бомбёжкой  завода. 
    «Опель» резко - затормозил,  разбрызгивая  лужи. Ганс  открыл  дверцу  и  пригласил  пассажира  к  выходу.  Панас  в  недоумении  смотрел  на немецкого  офицера.  Его  сердце  часто  забилось  в  предчувствии  недоброго.  Он  медлил.
- Вот  и  приехали!  Выходи,  Панас! -  Строго  приказал  офицер  на  чистом  русском  языке.
     Предатель  всё  понял  и  ещё  глубже  забился  в  машине,  но  это  ему  не помогло!  Ганс  вытащил его  и  заставил  идти  вперёд,  приставив  пистолет  к  затылку.
     У  Панаса  ещё  теплилась  надежда: «Может  быть,  его  просто  проверяют». 
     За  полуразрушенной  кирпичной  стеной  вскоре  раздались  два  выстрела.
     Ганс  подошёл  к  трупу  и  брезгливо  пнул его  ногой. Ганс  осмотрел  труп. Одна  пуля  вошла  прямо  в  сердце,  а  голова  была  изуродована  разрывной  пулей  так,  что  труп  будет  трудно  опознать.
     Офицер  вложил  пистолет  в  кобуру,  немного  постоял  в  задумчивости,  достал   из  внутреннего  кармана  исписанную  Панасом  бумагу,  потом  медленно  закурил  и  поднёс  зажигалку  к  кляузному  листку,  который  вспыхнул  синим  пламенем  и  сгорел  без  остатка,  чуть  обдав  огнём  пальцы.  Ганс  встряхнул  рукой  и  медленно  пошёл  к  машине.
     Он  не  читал  списка в  целях  безопасности: мало  ли  что!  То,  чего  не  знаешь,  не  выдашь  ни  при  каких  пытках.
     На  обратном  пути  в  посёлок  он  прокручивал  в  своей  голове  вчерашний  кровавый  день.  Таких  дней  за  войну  было  не  мало,  но  этот  особенно  ему  запомнился  и  первый  свой  смелый  шаг  против  фашистов,  против  Гитлера. В   расстреле  принимал  участие  и  он,  но старался  стрелять  уже  в  погибших,               
хотя  это  было  рискованно.  Он  ещё  в  самом  начале  заметил,  как  арестованные  потихоньку  оттеснили  женщину  с  большим  животом  за  свои  спины.  Он  даже  не  догадывался,  что  женщина  была  не  беременная,  а  прятала  у  себя  на  животе  годовалую  девочку. Потом  отклонил  повторную  проверку  гибели  людей,  сославшись  на  погоду,  на  приказ  новой  облавы  на  завтра.
     На  душе  его  было  тревожно  и  светло,  словно с  плеч  сбросил  большой  груз,  груз  отчаяния  и безысходности. Но  он  уже  точно  знал,  что  это  слишком  мало!  Но  что  делать?
               
                В    Б А Л К Е

     Во  время  суматохи  с  попыткой  заставить  расстрелять  евреев  другими  пленниками, смертники  осторожно  и  незаметно  оттеснили  совсем  молоденькую  женщину  в  центр  пленных,  а  когда  начали  стрелять,  кто-то  толкнул  её,  и  она  упала,  больно  ударилась  головой  о  камень и  потеряла  сознание.
      Очнулась  девушка  глубокой  ночью.  Дышать  было  очень  трудно,  она  хотела  закричать,  но  вспомнила  где  она,  стала  осторожно освобождаться  от  трупа,  который  лежал  поперёк  её  тела,  который  уже  успел  остыть  и  отяжелеть,  плотно,  всей своей тяжестью  прижимая  её  к  земле.  Девушка  пошевелила  конечностями. Правую  руку  пронзила  острая  боль. Она во  время  стиснула  зубы  и  даже  не  застонала.  Но  тут  на  неё  нахлынул  такой  страх,  что  она  чуть  опять  не  потеряла  сознание.  В  её голове  зашумело. Придя  в  себя,  глубоко  вдохнув  холодный  и  сырой  воздух,  напряглась  и  с  огромным  усилием,  налегая  больше  здоровой  рукой,  столкнула  с  себя  труп.
     Ползая  в  грязи,  смешанной  с  кровью,  она  ощупывала  каждого  в  надежде  найти  кого-нибудь  живого.  Её  временами  подташнивало  от  запаха  крови, от    непривычного  занятия и  просто  животного  страха  за  свою,  совсем  молодую  жизнь.  Время  от  времени  девушка  останавливалась  перевести  дыхание, чутко  прислушивалась  к  мерному  шелесту  осеннего  дождя. 
      Сколько  прошло  времени,  не  знает,  но  ни  одного  признака  жизни  так  и  не обнаружила. Встать  на  ноги  девушка  боялась,  потому,  что  время  от  времени  над  этим побоищем  скользили  лучи  фонариков:  не  все  каратели  ушли  под  крышу,  спасаясь  от  дождя. 
    Вдруг  ей  почудилось,  что  где-то,  совсем  рядом кто-то  сопит.  Сердце  её  учащённо забилось, кровь прилила к вискам не то  от радости,  не  то  от  нового  приступа  жестокого  страха.
     Она  почувствовала,  что  её  раненая  рука  стала  неметь.  Пришлось перевернуться  на  спину  и  шарфом  прямо  поверх  фуфайки  перетянуть  рану.
     Временами, ей  казалось, что теряет рассудок, что это кто-то другой, а не она  валяется  в  грязи,  что  это  не  явь,  а   страшный  сон,  который  преследует  её  всю  ночь…
     Сопение  продолжалось  и  девушке  пришлось  не  мало  потрудиться,  чтобы  найти  автора  этого таинственного  звука.
    Девушка  продолжала  искать,  ползая  кругами  в  середине  побоища,  и  долго  никого  не  могла  найти.
     О,  Боже! Помоги  мне  найти  того,  кто  остался  жив  в  этом  побоище! – так  думала  она,  то  ли  моля  Бога,  то  ли, проклиная  фашистов.
     Потом  девушка  стала  переворачивать  мокрые  тяжёлые  трупы.  Когда,  уже  совсем  обессилев,  она  приблизилась  к  окоченевшей  женщины,  то  сердцем  почувствовала  рядом  другое  крохотное  сердцебиение  и  тихое  дыхание  с  лёгким  посапыванием.  Ощупывая  женский  труп,  ощутила тепло  на  её  груди. Вначале  подумалось,  что  женщина  жива.  Стала  осторожно  расстегивать  на  её  груди  пальто  и  обнаружила,  что  сбоку,  прижавшись  к  покойнице,  спал  годовалый ребёнок. Видно  мать  продержала  дитя у  своей  груди  весь  тот  страшный  дождливый  день. 
    И  как  это  ей  удалось?  Уму  не  постижимо! Столько  времени  суметь  удерживать  малышку  от  капризов  и  плача.  Вот  загадка!  Наверное,  тревога  матери настолько была сильной, что её родное существо, чувствуя угрозу своей  жизни  через  мать,  молчало,  и  это  его  спасло. Даже  сражённая  пулей,  мать,  падая,  думала  о  том,  как  не  повредить  своему  дитяти. 
    Елена  просунула  малышку  под  пальто,  застегнула  нижние  две  пуговицы  и  огляделась  по сторонам.  Лучи  фонариков  давно  не  давали  о  себе  знать,  наверное,  патруль  задремал  где- нибудь  под  кустом.               
     Некоторое  время  она  с  напряжением  вспоминала,  с  какой  стороны  находился ближайший посёлок. Огней не было видно, ведь продолжалась  война, и  прифронтовой  город  был  начисто  зашторен – иначе  тут  же  расстрел!
   «Не  нарваться  бы  на  патруль». С тревогой думала  девушка.

                Н  А  С  Т  Я
               
Стояла  глубокая осень. То  мелкий  дождь, то  изморозь застилали  обозрение  за  окном. Настя  стояла  на  табурете  у  окна  и  смотрела  поверх  простеньких  занавесок  на  улицу,  на  осеннюю  слякоть,  на  редких  прохожих.
     Со  стороны  балки  за  посёлком  доносились  короткие  автоматные  очереди.  Женщина  каждый раз  вздрагивала,  словно  очерёдная  автоматная  очередь  проходила  через  её  сердце. За  окном  чавкало,  хлюпало,  грохотало,   и  было  ей  невыносимо   тоскливо  и  обречённо.
     Уже  несколько  дней  молодая  женщина  прячет  своего  пятилетнего  сынишку  Володеньку  под  полом,  где  она  сама  вырыла  глубокую  яму, высушила  её  ещё  тогда,  когда  едва  была  слышна  канонада,  и  полыхало  небо  в  далёких  пожарах, выстелила  её  сухим  сеном,  бросила  одеяло  и  подушку…
     Она  и  сама  периодически  туда  спускалась  и  на  короткое  время  засыпала  тревожным сном, просыпаясь от  каждого шороха. А тут с самого утра  сердце  разрывают  эти  автоматные  очереди: чувствуют  немцы  свой  скорый  конец  и  лютуют.  Врываются  в  мирные  дома  и,  уводят  стариков  и  детей  в  неизвестном  направлении, а  кто сопротивляется,  того расстреливают  на  месте.  В  посёлке  уже  почти  никого  не  осталось. Бежать было  поздно,  да  и  некуда. В тыл  к  немцам? – Ни  за  что! Через  фронт  пробираться, не  зная дороги, рискованно: можно  попасть  и  под  шальную  пулю  или  снаряд…
     Стоит Настенька, скованная страхом, и думает обо всём  этом  и  не  знает,  на что решиться и с кем посоветоваться. Стоит,  не замечая ни времени, ни  голода,  который  был  постоянным  их спутником  в  эти  тревожные  дни,  стоит  до  онемения, вглядываясь в темноту до боли в глазах, на темнеющий  в нескольких  метрах небольшой пришкольный скверик. Из-за школы чуть выглядывал               
продуктовый  магазин,  двери  которого  уже   довольно  давно не открывались. За магазином начинался большой пустырь, плавно переходящий  в  широкую  балку  с  редким  кустарником,  и  на  самом  её  дне  говорливым  ручейком…
   Уже несколько дней  продолжалась охота за  людьми  на  улицах  и  в  домах,  и каждую  минуту  можно  было  услышать  стук  прикладами  автоматов  в  двери.
     Вначале  выискивали  жителей  еврейской  национальности,  потом  стали  брать  всех  подряд. Держали  всех  под  открытым  небом  в  балке  под  дождём  на  пронизывающем  ветру,  окружив  колючей  проволокой  и  собаками.
   Ждали  распоряжения  отправить  всех  в Германию,  но  составов  не  хватало,  и  фрицы  не  знали,  что  делать. Ждали  приказа  командования.  Теперь  стало  ясно,  какой  пришёл  приказ.   
   Всех  евреев выстроили  в  один  ряд.  Из  оставшейся толпы  выбрали  мужчин  не  моложе  четырнадцати  лет. Подростков  отобрали  и  поставили  в  стороне,  а  потом  их  погнали  в  сторону  железнодорожного  вокзала. 
     Против каждого еврея  поставили мужчин  и женщин  и  дали  по  пистолету  с  одним  патроном  и  приказали  стрелять. Каждому в спину упирался автомат, но,  не  смотря  на  это,  выстрелы  хоть  и  прозвучали,  но  никто  не  был  даже  ранен! Тогда  фрицы,  совершенно  озверев,  стали  расстреливать всех  подряд. 
   Всё это происходило на исходе дня. Быстро темнело  и растреленные  падали  в  темноту  на  вымокшую  созревшую  траву,  падали  в  ночь.
    Немцы  уже  ходили  между  трупов  с  фонариками  и  делали  контрольные  выстрелы. Накатила  непроглядная  ночь,  которую   сверху  пронизывали  прожекторы, а внизу выплясывали свою страшную пляску фонарики  карателей.
     Потом всё затихло. Каратели ушли в комендатуру. Шелест  дождя  и  ветра  смешался  с  далёким  перезвоном  ручейка,  приглушая  тихий  плач  ребёнка,  который временами доносился до чуткого и  напряжённого  слуха  женщины. слуха и шёл он словно  из-под  земли.   
     Давно  прогремел  последний  выстрел, а  Настя  всё  стоит  и  стоит. Кажется,  прошла целая вечность! Чего она ждёт и сама  не  знает.  В голове  нет  никаких  мыслей, а  в  ушах  всё  звучат  и  звучат  автоматные  очереди.  В  душе  пусто…
     Но  вот  её  глаза,  нет – не  увидели,  а  скорее  ощутили  движущееся  тёмное  пятно  сквозь  сетку  дождя  во  мгле  на  фоне  сквера.  Вот  уже  стал  различаться  мужской  силуэт. Он  двигался  едва   заметно,  осторожно  и  чутко,  не  оглядываясь. Вскоре этот  загадочный  силуэт скрылся за бараками. Настя  с  облегчением вздохнула. Возможно,  этому  ночному  путнику  удалось  избежать  расстрела, а  может  быть – это  был предатель  и  он  скрывался  с  места  преступления, уходя от свидетелей и возмездия, втянув голову в плечи, как  улитка.
     Женщина оживилась. Сонливость, как рукой сняло. Она стала чего-то ждать. Мало ли что! Уж  больно быстро немцы  управились. Настя продолжала стоять  у  окна,  уже  опустившись  на пол,  переминаясь  с  ноги  на  ногу, чуть  отодвинув занавеску.    
     И вот, когда забрезжил дождливый рассвет, из сквера, озираясь  по  сторонам,  вышла  женщина со  свёртком  на руках. На  улице  больше  ни  души!  Шаги  заглушают дождь и монотонные звуки капели с крыши. Незнакомка  завернула  за  угол  барака…
      Тут Настя замерла и на  какое-то  мгновенье  была  в  полной  растерянности: как  быть? Но вдруг сорвалась с места. Только  сейчас  она поняла  смысл  своего  ночного  ожидания. На  ощупь  она  добралась  до  сеней,  нащупала  дверь  и тихонько, сняв  щеколду, чуть её приоткрыла и осторожно выглянула во двор,  тихо  позвала  и прислушалась. Ни звука… Она  вновь  позвала.  И  через  некоторое  время  послышались  хлюпающие,  осторожные  шаги. Незнакомка  медленно продвигалась вдоль стены, прижимая свёрток  к  груди. Дождь  в  это  время  усилился  и усердно смывал маленькие следы, таким  образом,  проявляя  своё  покровительство.
     Анастасия  подняла  крохотный  фитилек  в  коптилке  и  пошла  на  встречу  гостье, которая осторожно  прошла  в  дверь  и  закрыла  её  за  собой.  Сени  едва  осветились  тусклым  светом, рождая  уродливые  тени  на  стенах и   потолке.
     Пропустив  женщину  вперёд,  хозяйка  прошла   следом,  обошла  её  и  сосредоточила  свой  взгляд  на  мокром  лице  незнакомки.
     Тем временем женщина устало опустилась прямо  на  пол. Казалось,  что  она  потеряла сознание. Руки её ослабли и прямо с её мокрых колен, выпутавшись  из  тряпок,  сполз  годовалый  ребёнок,  его  пол  было  не  возможно  определить  из-за грязи и рвани на его худющем тельце. Лицо его было настолько чумазым,  в пятнах крови, что только одни глаза  и  говорили,  что  это  живое  существо.
     Настя понесла это существо к рукомойнику и что-то ласково  говоря,  словно  мурлыкая, умыла личико и ручки тёплой водой. Из-под непонятного фасона  шапки  упрямо  выбивались тёмные  кудряшки, а на лице  выделялись  синяки  и  кровь. Потом  оказалось,  что  присохшая  кровь  была  чужой.
    Сердце  женщины заколотилось  и  похолодело.  Она хорошо знала,  что  за  укрывательство  еврея, даже  ребёнка,  положен   расстрел. На  какое-то  мгновение  она  застыла  в  нерешительности,  потом  быстро  раздела  малыша -  это  оказалась  девочка,   закутала  в  старенькое  одеяло  и  быстро  опустила  в  подпол,  где  принял её,  так  же  молча,  Володя. 
     Настя  проворно  уложила  доски,  бросила  на  них  половик  и  поставила  сверху стол.  И  сама  с  облегчением  опустилась  рядом  с  гостьей.
     За  окном  уже  совсем  рассвело. Было  слышно далёкое  движение  вражеского  войска. На  востоке гулко  громыхала  далёкая  канонада,  а  на  улице  напротив  бараков  не  было  ни  души.
     Незнакомка зябко жалась к тёплой печи. Женщину бил озноб. Настя  достала  свою одежду из сундука. Она что-то шептала себе под  нос. Гостья неуверенно, молча, осторожно переодевалась во всё сухое,  а  хозяйка  достала  бутылку из-за  печки  и  налила  в  кружку прозрачную жидкость.  Незнакомка,  стуча  зубами  о  край  кружки, сделала глоток, задохнулась,  закашлялась,  на  глазах  выступили  скупые слёзы.  Они  тускло  светились  в  рассветных  лучах  солнца,  которые  просочились сквозь занавески. Настя  прижала  женщину  к  груди,  но  та  резко,  застонав,  отстранилась,  ухватившись  за  предплечье  правой  руки.
   Настя  испугалась  и  осмотрела  руку. Оказалось, что  рука  была  прострелена  насквозь. Кость была цела. После перевязки, отправила женщину спать в  тот  же  подпол.  Володя  тихо  и  осторожно, боясь  разбудить  малышку,  выбрался  на  верх, освобождая  место.
     Хозяйка, зевая и крестясь, закрыла подпол, спрятала крышку под половиком  и  сверху  поставила  стол.  Потом  налила  горячей  воды  в  корыто  и  занялась  стиркой  одежды  неожиданных  гостей.  Потом,  развесив  всё  на  верёвке,  протянутой  в  комнате,  прилегла  на  кровать  и  укрылась  ватным  одеялом.
     Четыре долгих дня и пять тревожных ночей  провели  они  вместе,  поочереди  отдыхая, пряча остальных под полом, почти без еды и  питья. Во двор  выходить  было опасно. Только на пятое утро за окном послышалась громкая русская  речь,  а  не  сдавленный  страхом  шепот. Настя,  выглянув  в  окно,  увидела спокойно  идущих наших бойцов и разрыдалась. Кое-как  успокоившись,  открыла  подпол,  разбудила всех и они, держась  друг  за  друга,  чтобы  не  упасть  от  истощения,  вышли  во  двор,  а  за  тем  и  на  улицу,  где  в  стороне  уже  дымилась  полевая  солдатская  кухня,  и  вкусно  пахло  мясными  консервами,  которыми  была  приправлена самая  любимая  во  время  войны  перловая каша…
     Подвиг на Земле всегда имеет место! Никто не знает своих  возможностей  до  конца.  Подвиг  врывается,  как  музыка,  неожиданно  и  просто.  Он  в  каждом  есть! Даже дети совершают его. То  он незаметно  и  медленно  совершается  всю  жизнь, то взрывается вулканом и восхищает нас  своим светом  любви  ко  всему  живому,  к  человеку.
     Если бы все  люди были добрыми,  умными,  простыми, самоотверженными  и  любящими всё и всех, терпимыми и терпеливыми! Что бы тогда было?  Неужели  так  трудно  совместить  в  себе  все  эти  качества?  Но  это  когда-нибудь  будет!  А  когда? – Не  знаю!  Наверное,  ещё  не  скоро!!!
     Как  важно,  что  бы  каждый  человек  излучал  тепло  и  свет,  как  Божество.
     Некоторые такими  рождаются,  другие  пытаются  стать  ими,  но,  увы,  чаще  всего их не  только  не  понимают,  но  даже  призирают,  стараются,  как  можно  больше  навредить  и  унизить  их.               
   Почему-то от доброты шарахаются, как от чумы. Добрые считались и  считаются ненормальными, почему-то все и всегда боятся их любви  и  доброты,  бескорыстия… 
   И многие из  них,  что очень важно, как бы их не  казнили  за  это,  как  бы  их  не  унижали, они  всё  равно  остаются  до  самой  кончины  любящими  и  сердобольными. 
    Не просто добро превратить в зло, хоть это  и  случается  в  нашей  жизни…