Письмо домой

Грубым легче живется,
но как я все же устал.
Мой стан, как ясень, гнется,
а разум в вине увял.

Нет ничего, лишь печаль,
и в ней я, смертный, тону,
ах, моя милая, жаль -
похоже, иду я ко дну.

Нет в этом мире того,
что радость сердцу несет.
Умер! В душе ничего,
лишь совесть нервы грызет.

Отпряну прочь от письма
в сторону бросив перо,
бредя в душевных потьмах
выгляну все же в окно.

А за стеклом там город
пуст и охвачен огнем.
Ах, с таким то позором
мы на помойке живем.

Змеи, рабы, лицемеры!
Куклы с продажной душой!
Твари без чувств и веры,
хотя… а я ли другой?

Окна горят. Дороги
плывут в глазах ручейком.
Боли и горя слезы
льются снаружи дождем.

В этом мире мне чудно,
жить не умею я в нем.
Бог мой, что-то уж дурно…
вокруг твориться дурдом.

Тяжко порой и трудно
край позабыть свой родной.
Хочу прохладным утром
проснуться, вернувшись домой.

Знать не желай то чувство,
что душу жжет мне огнем.
Как же, все таки, грустно,
Лютик мой… так и живем.

Нет в языке и слова,
которое пояснит:
как живется без дома;
о чем разум кричит.

Я же и сам пропавший,
утопленник в море лжи.
Глупец, смысла искавший
в стране, где слез льют дожди.

Трудно. Порой – опасно
одному в бой тот идти.
Кричать все же – напрасно,
Лежи уж тихо. Молчи.

Снова сижу я один,
павший на грязный ковер.
Самовлюбленный кретин…
Мечтою был окрылен.

А в глазах моих – звезды,
как у трибун тех, в ночи
когда ловили мы грезы,
к душам ища все ключи.

Гнев сменила сонливость,
и вновь я берусь за перо,
дабы все, что скопилось
скорее выход нашло.

Строки черным чернилом,
в них я покой обрету.
И эпиграф курсивом:
«похоже, иду я ко дну».