КПП контрольно-пропускной пустырь

"…если бы гнев, овладевший Дон Кихотом,
в это самое мгновение утих, то он,
уж верно, покатился бы со смеху…"
Мигель де Сервантес Сааведра .


Пролог

Контроль, он и в Африке верный критерий:
способна ли власть обеспечить покой
стране и злодеев, как вредных бактерий,
отвадить от пакостей твердой рукой.

Кто знает как там у них в их Верхней Вольте,
а в наших Вершках Нижних, чтобы в строю
едином шагать к общей цели, извольте
идентифицировать личность свою.

И пусть наша цель не совсем чтобы очень.
Здесь главное что? Чтобы все как один.
Ковчег крепко-накрепко сбит, скособочен
местами мал-мал. Но ни рифов, ни льдин

над бездной морской для него не опасно
наличие. Мы без труда за версту
угрозу узрим, так как мы ежечасно
всех сплошь мониторим, кто есть на борту.

Что страхи кораблекрушенья извне нам?
Объявим аврал. Но, когда изнутри
заслон не поставлен коварным изменам,
ущерб можно смело помножить на три.

И даже на триста. Чего мелочиться?
Опасность порой приукрасить не грех,
чтоб масса презрения к сути злочинца
кувалдой обрушилась бы на орех

с гнильцой пресловутого либерализма.
Мол, в слежке тотальной сквозит примесь от
покорности рабской. Контроль – это клизма,
всегда есть надежда, авось, пронесет.       

1.

Черёд наступил, объявиться повинен
баллады герой, поелику пролог
пространный иссяк. Наречем гражданин N
героя (читается «эн»). Чем привлек

меня этой литеры знак иноземной?
Все дело в метафоре, так наобум
ковчег помянул я. Был праведен всем Ной,
но не колобродил вокруг него бум

тех дней допотопных гламурной шумихи.
Старик жил молитвой. Всего окромя,
был ход его жизни и скромен, и тих, и
его обожала большая семья.

И N тоже не был особо отмечен
заслугами или талантом каким
в глазах у бомонда. Себе на уме чин
по чину тянул свою лямку. Сухим

и он чудом вышел из самой пучины,
когда мир привычный, казалось, на дно
совсем погрузился. И он из скотины,
как пень бессловесной,  от бед спас одно

творение божье – приблудную кошку,
с которой по-честному скудным пайком
делился. Господь ему эту дележку
зачел, но не сразу, а впрок – на потом.

В тот памятный день гражданин N по
делу широким проспектом в родном городке
шагал на свидание к некому челу.
Так ныне подносятся накоротке

кто был человеками в прежние годы.
Но речь не об этом, как и не о том,
что будто в науке есть про переходы
в другие пространства теория. Дом,

намеченный целью конечной вояжа,
был явственно виден – рукою подать,
когда б напрямую, но времени кража
был путь по проспектам к нему. Не видать

конца лабиринту, велик выходил крюк.
Не то, чтобы спешность была так важна,
но, как полководец, противнику в тыл вдруг
решивший ударить (война есть война),

так N, сократить путь намерен манёвром
нехитрым, свернул в проходные дворы
с проспекта. Пойти на такое – равно в ром
кубинский плеснуть русской водки. Пиры

такие чреваты. Сквозь джунгли бурьяна
змеилась, вторжением разозлена,
тропинка. Во рту вкусом сделалась пряна,
как после пинка в зубы, сразу слюна.      

2.

Был путь без асфальта не то чтобы тяжек,
но нервно неровен: бугор на бугре.
Прошел N задами вдоль многоэтажек,
и вот очутился он на пустыре

довольно обширном, постиндустриальном.
Попал в переплет N , как мышь в молоко,
как влезший без спросу в оккультный астрал гном,
где все не по росту ему – велико.

Здесь флора чудная за многие годы
на почве забвения произросла,
как будто, плевелов пустившее всходы,
железное семя вселенского зла.

К фрагменту фрагмент неземного ландшафта –
металла, железобетона куски.
И каждый из них искорежен и ржав да
какой-то загробной исполнен тоски.

Тонула в земле, будто лапа когтиста,
коряга стальная по ходу тропы,
как жеста прощального «асталависта»
из ада. Галопом по телу клопы –

от этой картины. Какие мурашки?!
А тропка петляла тем временем над
мазутным по левую руку в овражке
болотом, по правую – вдоль баррикад

из нагромождений бетонных развалин,
где не разобрать ни покрышки, ни дна,
ни лева, ни права – был криво зеркален
весь вид. И наглядно в таком виде на

тетрадном листе в клетку карикатурой
смотрелся, в решетчатый взят антураж,
от мира живых огражден арматурой,
погост мертвой техники, призрак-гараж.

Пустой саркофаг, где покоился зомби
былой автобазы.  Для стрельб полигон,
секретный объект, взрыву атомной бомбы
подвергшийся. Вдруг, словно бас-геликон,

приказ прозвучал полновластно  и трубно
с небес, из руин ли: «Стоять, кто идет!
Фамилия? Имя?» Был голос не груб, но
из тех, от которых смерзается в лед

вот только струившийся крови ток в жилах,
и мысли – что агнцев испуганный рой,
что листья дерев, если вдруг закружил их
и снес шквальный ветер осенней порой.

3.

Мгновенно столбом замер N, будто вкопан,
и понял, настали, как в Польше, дела,
и здесь у кого и что больше и кто пан
решать не ему. Хоть безумству хвала

отчаянно храбрых, кому чем колючей
преграда, тем краше кранты на миру,
но N рассудил, не его это случай.
Куда против войск ПВО комару?

Конечно, разведать точней не мешало б,
с чего бы, какой такой здесь КПП?
К общественности мировой пару жалоб
черкнуть и вернуться, но только в толпе

поборников фундаментальных, по праву
рожденья дарованных Господом, благ.
Попротестовать тупо и на халяву,
поднять или сбросить какой-нибудь флаг.

Фамилию, имя с чего непременно
вот здесь, даже в этих развалинах, знать
кому-то приспичило? Так об колено
ломать сколько можно людей? Благодать

впитавшим с детсадовских лет сей порядок,
им по фиг – назвался и дальше иди.
Везде твое имя – от школьных тетрадок
до камня кладбищенского впереди.

Но как быть с отравой пьянящей свободы?
Беда, если кто ненароком обвык
когда ему вздумается из колоды
тянуть только козыри. Есть дама пик

для тех,  кто заелся и сверх всякой меры
уверен, что вслед за семеркою туз
сыграет, того на такие галеры
злой рок занесет, и в такую из луз

втолкает судьбины кий на биллиарде
иронии, что впору тысячу ртов
раскрыть изумленно: «Где луза и шар где,
от скольких его отстрелило бортов?»

Не перебирал N в уме варианты –
в единое разум и бред как склепать?
Вздохнула решимость и, встав на пуанты,
от рампы сплясала всю партию вспять.

Как часто мы думаем, что знаем цену
поступкам заранее, ну, хотя б лет
на пару вперед. Захотим, авансцену
покинем. На выручку кордебалет

сей час поспешит. И закружатся пачки.
И туфель по сцене матерчатый свист
затрет из партера оваций подачки.
А нам все равно, мы уже не солист.

4.

Назад на проспект табакерочным чертом
N вынырнул, будто бы в грохот кастрюль,
в шипение плит адской кухни. И «тортом
от Чаплина» врезался прямо в патруль

двух неукоснительных правопорядка
блюстителей. Их не бывает поврозь.
И здесь прозвучало бесстрастно и кратко:
«Фамилия, имя?».  Стандартный вопрос.

О чем  человека с блуждающим взором,
в костюме помятом, похоже,  с Луны
секунду назад, вопросить? Под напором
улик ли неопровержимых, вины

гнетущего груза ли, так ли, иначе ль,
но N духом пал и главою поник.
Старинная мысль стопудово верна: чел
для чела – с печатями  сейф и тайник.

Но дело другое – со штампом бумага,
с ней все и всем ясно, ты весь на виду,
ступи без нее за порог хоть полшага,
и сходу, как есть, угадаешь в беду.

Как поднятое крестоносца забрало,
как вслух подтвержденье: Христос де воскрес,
удостоверение личности сняло
едва пробудившийся к N интерес

у юриспруденции. Несколько позже
патрульных не стало, и след  их простыл.
С одной стороны все в порядке, но воз же
сомнений, что N сдуру нагромоздил

и пёр с пустыря, все при нём он. И сверху
полдневный дозор навалил не шутя
лица N с удостоверением сверку,
как будто прикидывая для шитья

подсудного дела фасон и артикул,
чтоб духом  и буквой сиял протокол,
булавками взглядов так мастерски тыкал,
и акупунктурой был каждый укол

целительной. И осознал N насколь он
не разумом, а, что вернее, душой
был непозволительным образом болен,
и радовался не по делу. Большой,

а в сказку поверил, что будто бы скрипкой
первейшей в симфонии прав и свобод
солирует личность.  И днесь в чрево рыбкой
тебе хлеб насущный плывет.  Без забот

его переваришь. И все честь по чести.
Хотя бы презумпция, если не факт,
невинности необходима невесте,
чтоб истинно брачным стал двух полов акт.


Эпилог

И чувство достоинства в нем взбеленилось,
в ушах зашумел будто моря плеск (Ной
сей миг распознал бы тот шум).  Через пни лось
в чащобе так прет, как на тот пропускной

контрольный пустырь, подгоняемый злобой,
решительным шагом N маршировал.
План местности в память впечатан, попробуй
сотри. Обведен черной тушью овал

гаражных руин, где врасплох N застигнут
впал в панику и к ретираде прибёг
(чего тут кобениться, и не таких гнут
в бараний рог тайные силы). Даст Бог,

теперь-то у N мочи станет на подвиг,
чтоб расхохотаться в лицо сатане
и бесам его. И сорвет N джек-пот в их
игре грязной и отыграет вполне

утраченное право самооценки
по гамбургскому счету, без дураков.
Когда доведется, то N может зенки
повыцарапать кой-кому. Он таков,

в бою N безбашенно бескомпромиссен.
Никто, будь хотя бы заплечных он дел
маэстро, не смеет сказать: «Обломись, N,
с инкогнито. Много чего захотел».

Пылало в груди N священное пламя,
в слепом гневе этот огонь  –  поводырь
в несметном эпох былых путаном  хламе.
И вдруг завершился впустую пустырь.

Таким вот пасьянсом у N эпилог лег:
пустырь утвердился широким шоссе.
Нормально. Но где же командный тот оклик?
Где черти из ада, где чудища все?

Фортуна капризная рыцарю шанс дать
второй не изволила. Норов упрям
у дамы. И правильно. Нечего шастать
геройствовать втихую по пустырям.

Рисунок Эдуарда Бубовича (http://www.artonline.ru/artist_gallery/bubovich?page=5)