Горячая линия

And when you go through the valley
and the shadow comes down from the hill
if morning never comes to be
be still, be still, be still.
The Fray

Лежа в постели,
дружно свистели
сорок четыре
веселых чижа…
Д. Хармс

И мне так сложно бояться той,
что стоит за левым плечом.
Б. Г.

1.
Завален город грязно-белым пухом
(снег оказался выделки китайской),
и где-то между воздухом и зреньем
повисла отвратительная взвесь.
Все ходят в капюшонах, слепо-глухи,
и, явное пытаясь сделать тайным,
ныряют за границу светотени,
пока кометы падают с небес.

Давай, не размышляй, вставай на лыжи!
Неважно, что подумают соседи,
когда ты поскребешься по асфальту —
красивый, трезвый, вечно молодой.
Не надо причитать, что обездвижен —
гляди, как лихо по проспекту едешь,
на перекрестах подбивая сальдо,
общаясь с замерзающей водой.

Да, остается только сделать селфи,
отрихтовать и выложить в соцсети,
прогнать чужого дома глупый морок,
пройти, шатаясь, по своей земле.
Шампанское шипит в посуде мелкой,
на дне, похоже, ничего не светит.
И рад бы пить — не принимает горло.
И рад бы петь — да голос на нуле.

А все вокруг — такое расписное:
лубок, базар, калач и елки-палки,
Годива при параде на лошадке,
и ангел налетел на купола.
Зажженные недрогнувшей рукою,
пылают ярко-синие мигалки,
и ты твердишь себе, что все в порядке,
пытаясь продержаться до тепла.

2.
Сколь свободным ни будь внутри,
все в итоге решает паспорт.
Больше нет никакого «здравствуй»,
только в легких — невнятный хрип.

Продолжается дней отсчет
чем стремительней, тем точнее.
Репортажем с петлей на шее.
закрывается старый год

Покупая абсурд в развес,
с головой погружаясь в Кафку,
не находишь в волшебной лавке
ни крупицы былых чудес.

Так, нелепейшим «все пройдет»,
выползает из горла праздник.
И в попытках обеззаразить
заливает пространство йод.

Ни людей, ни зверей вокруг,
но следы на снегу все четче.
Пошуршав в электронной почте,
обнимаешь в ночи Фейсбук.

Слишком много пустой зимы
помещается в каждом метре.
Если вырастешь в чашке Петри,
будешь слепоглухонемым.

Между ребер течет река,
упирается в позвоночник.
И себя, и тебя, и прочих
все сложнее держать в руках.

3.
Тонкую ткань нарушив,
день завершив сполна,
вылезла из подушек
горькая вата сна.

Хватит плевать в колодец:
вылетит — и кранты.
Всё, чего нет в природе,
стало с тобой на «ты».

Вязко поет сирена,
гонит на скалы год.
Принцип теплообмена
вряд ли сейчас спасет.

Город в тумане тонет.
Люди в туман молчат.
Линия на ладони
кажется горяча. 

В чреве кита Иона
строит надежный дом,
где переплет оконный
толстым заполнен льдом.

Кит из ночных кошмаров
движется в голове.
В мощном фонтане пара
плещется ВДВ.

Буквы исчезли в письмах.
День световой поник.
Где-то с изнанки жизни
точкой горит ночник.

4.
Декабрь извлекает керн
в излучине Невы.
А Розенкранц и Гильденстерн,
скорей всего, мертвы.

Не счесть в груди твоей каверн,
в глазах стоит вода…
А Розенкранц и Гильденстерн
конечно, как всегда.

Подмяв культуру, постмодерн
уперся в небосвод.
А Розенкранц и Гильденстерн…
ну да, совсем того.

Не признавая полумер,
куранты рвутся в бой.
А Розенкранц и Гильденстерн
лежат в земле сырой.

Слетает с елки рой химер
и кружит в пустоте.
А Розенкранц и Гильденстерн
прогнили до костей.

Опять звучит музыка сфер,
сияет звезд чреда.
А Розенкранц и Гильденстерн…
вставайте, господа!

5.
Почти пора перевернуть страницу,
в коробку ссыпав точки декабря.
Слова уже свелись к простым частицам
и между строк задумчиво парят.

Всё пахнет оливье и алкоголем.
Под елкой пляшут синие бомжи.
И старый год торопится на волю.
И стрелка на полуночи дрожит.

А ты сидишь, не при делах как будто,
вдыхаешь испаренья сон-травы.
Да только — мене-текел, нетто-брутто —
ты взвешен и объявлен неживым.
На почте задержались бандероли,
подарки пыльно чахнут по углам.
И на часы не смотрит белый кролик,
И не отходит «Красная стрела».

Повсюду — скрипка и немножко нервно.
Дни — ширпотреб, а надо — на заказ.
Ты плавно превращаешься в консервы,
которые хранятся «про запас».

В пандорин ящик сложены решенья.
И дольше века длится сериал.
Там — что-то про долину смертной тени…
Но эту часть ты, видимо, проспал.

6.
Дни запутаны в гирляндах
и встают не с той ноги.
Выпей утром кофе с ядом
и беги, беги, беги…

Изучая расписанье
и стремясь не опоздать,
приготовил летом сани —
снег не выпал. Так всегда.

Объявили дискотеку
сразу после похорон.
Заползает тьма под веки.
Вот он — твой Армагеддон.

Опустело поле боя,
и не важно, кем стал свой.
В состоянии покоя
время обрастать травой.

Время обрастать цветами,
ждать прилета первых пчел.
Брось, Сизиф, дурацкий камень,
делай вид, что ни при чем.

Пусть он катится с обрыва,
и кругами по воде
завещает быть счастливым,
здесь — и далее везде.

Месяц, пьяный и уставший,
смотрит в пыльное окно.
Все, что с нами будет дальше,
в полый шар заключено.

7.
Год, превысивший лимит,
недоступен. Он вне зоны.
Безразмерные перроны
наполняются людьми.

Катит голубой вагон
по земле неторопливо,
пишет дымовым курсивом
повторяющийся сон.

Длится перестук колес.
Над мостом состав проходит.
Все ошибки в тайном коде,
ты считаешь, не всерьез.

Ты-то знаешь, кто здесь крайний,
кто разрушит эту твердь.
В соцсетях приходит смерть,
так похожая на смайлик.

На подушке незнакомой
накрывает немота.
Все случится где-то там,
на подъездах к Бологому.

Со страниц учетных книг,
оком заплатив за око,
воплотился точно к сроку
запредельный проводник.

Громкий звук и яркий свет
там, на верхней боковушке,
твой ненужный мир разрушат…
Предъяви-ка свой билет.

8.
Когда придет пора плавления асбеста,
вали, моя любовь, на вялых парусах.
Вали с вот этим всем: подсоленным и пресным,
свиданьем на мосту и верой в чудеса.

Мы знали наперед, что после будут танцы:
надраили полы, отгладили костюм.
О, сколько было их — последних самых шансов,
из водосточных труб извергнувших ноктюрн…

«Все будет хорошо» — из фразы идиотской
ничто не прорастет, как ты ни поливай.
На каждый ледоруб ловить не стоит Троцких.
Облек пенициллин несвежие слова. 

Объятия твои заполнены вещами,
и твой нелегкий путь вполне определен,
ведь это время для прощений и прощаний
не хуже всех других затейливых времен.

Чадя в потоке фраз, горит клавиатура.
Витает сизый дым в отрыве от земли.
Хромая, матерясь, зажав в губах окурок,
вали, моя любовь. Пожалуйста, вали. 

9.
Закат цепляется за край
в надежде, что его заметят,
но старый день на белом свете
уже скатился во вчера.

К чему метаться и темнить,
когда залез под одеяло,
вдохнул привычную усталость
и положил на полку нимб. 

Никак не падает юла,
всё нарезает круг за кругом.
Нас время ставит носом в угол
и предлагает зеркала.

Нелепо севший самолет,
на полосе пропашет брюхом
и затаится сонной мухой,
забыв движение вперед.

Портрет, повернутый к стене,
заговорит о чем-то странном.
Елей закапает из крана
в литой чугунной тишине.

Теперь, пожалуй, хватит жертв,
и нет причины звать кого-то:
все здесь — пришпилены на фото…
И не состарятся уже.

10.
Почти близка январская тревога.
Почти дочищен мерзлый мандарин.
Все, что случилось, лучше бы не трогать.
И ни о чем не стоит говорить.

Похоже, все не скоро будут дома,
в таинственном уюте одеял,
ведь в клубе жертв стокгольмского синдрома
который день проходит первый бал.

Чем дальше в лес — тем злей и мельче сито,
тусклей огни на взлетной полосе.
Пожалуй, хватит опытов in vitro —
пробирок может не хватить на всех.

Руками разводили диагносты,
писали что-то странное в рецепт,
и нервно бланки рвали на полоски,
и заверяли подписью в конце.

Оставив запах валидольно-мятный,
холодный ветер дернулся — и стих.
Ты уверяешь, что забыл цитаты.
Хотя, по сути, помнишь только их.

11.
Сансара крутится в колесе,
и карма — флажком на спице.
Не ищет Google простой маршрут,
обычный юзер — еще не рут.
Проходит время во всей красе
и больше не возвратится.

Смотри-ка, детство укрыл кумач —
заботливо, слой за слоем.
Там повар варит нам всем компот,
и строй шагает, и хор поет,
и в сетку бодро влетает мяч,
задев тебя за живое.

Пустое имя коснется губ,
и звук отдается эхом.
Спасает уши горячий воск,
когда все разом заводят тост.
Теперь осталось дождаться труб,
и можно спокойно ехать.

Твою тоску подадут к столу,
а после под звуки блюза
олени мощный возьмут разбег,
все твари строем войдут в ковчег,
прожектор вскроет ночную мглу,
и Санта достанет «Узи».

12.
На елочной верхушке — красота
(кичова, незатейлива, проста).
Всем по приказу стало веселей
(тем временем мело по всей земле).
Год получает сразу шах и мат
(а лампочки уютно так блестят).
Куранты нажимают на курок
(да-да, всегда всему приходи срок).
Пожалуй, поздно совершать обмен
(ты ничего не можешь дать зиме).
Уже салаты заняли места
(святая майонеза простота).
Давно молчат веселые чижи
(а засвистят — так голос дребезжит).
Вдруг показалось — мир карманно-мал
(ты от большого слишком уж устал).
И, вроде бы, все даже хорошо
(невольно вырывается смешок).
Но только кто-то давит на плечо
(и векам почему-то горячо).

13.
Подзатянулся что-то поиск смысла,
все тяжелей открыто улыбаться,
и в тыкву превращается карета,
да, собственно, весь город целиком.
Конечно, мандарин попался кислый,
и некуда деваться от фрустраций,
и привкус электронной сигареты
опять слегка горчит под языком.

Рискни-рискни, попробуй отвертеться,
проспать, уехать, даже взять больничный,
лежать, играя в кокон, на диване,
нудеть и делать вид, что все равно.
Поныть про спину, голову и сердце,
шипучий аспирин творить в стакане,
и, год в календаре отметив «птичкой»,
унылым грузом томно лечь на дно.

Так праздник жизни вычищает лишних,
не забывая заглянуть в реестр,
лениво нас помешивая в супе, —
за то, что часто были нечестны.
Смартфон звонит себе и в трубку дышит,
и камере своей бросает резкость.
Но абонент ужасно недоступен,
а техподдержка спит и видит сны.

Опять кладут под дерево желаний
подарок — черно-белую раскраску.
Мы ночью приготовим реагенты —
наутро надо выйти сквозь стекло.
Поправки на полях пестреют в плане.
Пустых квартир заброшены каркасы.
Петарда режет небо на сегменты…
И вроде бы становится светло.

Октябрь – декабрь 2014 г.