жизнеописание труба-дура или Болдинская Лета

жизнеописание труба-дура,
                или Болдинская Лета

P. S. - Если бы вы обладали абсолютной властью и могли провести любое решение, что сделали бы для блага землян?
- Какие вы страшные вопросы задаете! 

Татьяна ЧЕРНИГОВСКАЯ: «Самая модная идея - бессмертие»

О высказывании Володина: "Я чувствую связь с русской землей, русским народом. И жить вне России не смог бы никогда. А Россия, конечно, обойдется без таких, как я".



Пойду по свету, но не в эту,
А в ту страну, где не ко дну.
Где ты одна, и я один.
Ты госпожа, я господин.

И где на солнце пятен нет,
Один лишь свет.

И вот тогда пойду по свету,
Как будто попирать стопами
Или снопами собирать
Не то же, что лобзать губами...

И вот тогда пойду по свету
Не в эту сторону, а в ту,

Где буду не владеть, а знать!
И это знание не забуду,
Когда раскинутся владения
Уже до светопредставления.

Я и тогда с тобою буду
Немного света представлять.

Немного здесь, мгновение там,
Скитаясь по простым местам...
И в каждом месте будем вместе,
Как малое светотворение.
















Болезнью сознавать могу назвать,
Болезнью чувствовать могу назвать
Огромную тщету осознавания.
Но ты мне приносила облегчение,

Насколько я могу тебя лобзать
И на мгновение остановить мгновение.

Насколько ты любя лишь для себя,
А я любя для мира и кумира,
Настолько мы с тобою совместимы...
Насколько и любовь проходит мимо,

Нам оставляя только ложь любви,
Настолько своё счастие найдешь.

Настолько своё счастие найду
В болезни сознавать свою беду,
Как общую тщету осознавания...
Но ты мне приносила облегчение,

Насколько я могу тебя лобзать
И на мгновение остановить мгновение.

А в чём здесь смысл? А смысл здесь ни при чём,
Поскольку мы имеем много смыслов.
И лишь мгновение жизни или числа
Немного освещаются лучом.

И я теку ручьём, впадая в реку,
Едва осознаваясь человеком.



















Остерегайтесь кладов, что зарыты,
Но не забыты, как мои скрижали,
Что мной принесены, потом разбиты.

Остерегайтесь далей, ибо дали
Окажутся загадочно близки!
Я скрылся от заоблачной тоски,

Я скрылся от тоски заочной.
И вот я разумею точно
Всё то, что я имел и не имею.

Я сел себе на шею, свесив ноги,
Поскольку я дорога сам себя:
Я шёл собой и подвожу итоги.

Но Бога я в себе не нахожу:
Итоги подводя вослед итогам,
Я бесконечно подытожу Бога.

Остерегайтесь кладов, что зарыты.
Остерегайтесь видов, ибо виды
Вам обновят приметы старины:

Вы сотворили ровно столько света,
Что Богу вы видны, да не нужны!
И вам наградой Болдинская Лета.






















О Болдинской Лете, о капельках света,
Которые нам переплыть.
Мне кажется, света испить
Затем, чтоб о свете забыть,

О том, что уже мы не живы.

Нам скажут благие порывы,
О том, что ещё не мертвы.
Есть в Болдинской Лете приливы, отливы,
Луга заливные травы,

Где были мы так похотливы.

Где были мы так прихотливы,
И знал я одну лишь заботу,
Что губы мы смазали потом,
Как соком крыжовника... Лета

Полна кисло-сладкого света.

И твой бесконечный живот,
На коий вдруг падает небо...
Ты скажешь, я не был в тебе,
И только лишь тело грядет!

И я поцелую твой рот.











p. s. писательство, очевидно, наследует традиции принесения себя в жертву обществу и миру, а формы и разновидности этого сакрального акта каждый оставляет на своей совести.
последний год Достоевского









Любить иных не только невозможно,
Но даже встретить их вполне безбрежно.
Я берега свои отодвигаю
И нахожу другие берега.

В тебе я нахожу врага,
Который мыслит только о себе.

И я подвину эти берега,
Как родинку, что на губе,
Когда целует берега не те.
Ты побываешь здесь на высоте,

А я лобзаю высоту не здесь!
Поскольку я с тобой не весь.

Ты скажешь, что тебе я изменяю,
И я мгновенно потеряю вес...
Как будто бы у бездны на краю
Произношу обычное люблю.

Любить иных не только невозможно,
Но даже встретить их вполне безбрежно.

Тебе не тесно в новых берегах,
А мне телесно в берегах не новых!
Как родинке, что на губе,
Когда она целует это слово.























Нас не примет полностью миф.
Словно днище разбив о риф,
Притаившийся в бездне Леты
На четыре стороны Света...

Я отправился в это плавание
Водопадом, рухнувшим в пропасть.

Обернувшись героем мифа,
Как на крыльях большого грифа
Опуститься на дно Лета,
Как четыре Стихии Света!

Или важных ответов на
Те вопросы из губ отважных.

Но не примет полностью миф.
Обернувшись частичной совестью,
Лишь одной стороной правды,
Я не буду понят страной.

Или я откажусь от части
И заплачу вместе с тобой над своим невозможным счастьем.



















P. S. Войдя на кухню, он отдал сердце Гильема повару и велел приготовить его к обеду.
Отмывшись от крови, сел вместе с супругой за стол и велел подавать жаркое, к которому, однако, сам не притронулся, а подвинув блюдо к Серемонде, велел ей есть. Когда же она закончила, спросил у жены, понравилось ли ей угощенье. И та ответила, что ничего вкуснее с роду не пробовала.

                легенда о съеденном сердце



Целовать или делать целым:
Не делиться словом и делом,
Не пролиться спермой и кровью,
А назваться целой любовью...

То есть полностью исцелиться.

Я тебя могу называть
Поцелуем моей любви.
Мои губы в твоей крови,
Ибо я говорю кровью,

Проливая её любовью...

А потом её называя!
Не деля на душу и тело,
Словно бы на слово и дело,
Словно бы ломтём каравая...

Ибо целыми мы грядём,

Целовать или делать целым!
Я пришёл весь мир исцелить,
Исцелив сначала себя,
А потом тебя полюбив...

Словно душу вселив в тело.





















Я пришёл весь мир исцелить.
Как в иглу продевая нить,
А потом лоскуты сшивая,
Исцеляя до красоты.

Получая почти холсты
Неразгаданной высоты,
Я иду по самому краю
И собою холсты сшиваю.

А потом, тебя полюбив,
Я себя продену в тебя:
Словно тело твоё одену,
Потеку по твоим венам...

Но не о'рганом для справления
Лишь одной половой нужды!
Это будет как исцеление,
Как орга'ны моей вражды

Зазвучат орга'нами мира.
Я пришёл весь мир исцелить,
Как в иглу продевая нить...
И звучит небесная лира

На пороге моём фальшиво.
Получая почти холсты
Неразгаданной высоты
Из тебя или из себя я себе сотворю кумира.






















Любовь, которая мне стоила так много,
Себя мне предложила как дорогу,
Что поначалу уведёт от Бога,
А после снова к Богу приведёт.

И вот уже я твой целую рот.
И вот я упаду на твой живот.

В тебя проденусь как в иголку нить.
Но я себя не в силах изменить
И я тебя не в силах изменить,
Зато друг другу славно изменяем!

И ты словно вода сквозь решето.
И я словно вода сквозь решето.

Любовь, которая мне стоила так много,
Меня ведёт по самому по краю
И как вода сквозь пальцы утекает.
Тебя я поцелую, не дыша.

Тебя я поцелую не душой,
А телом, изгоняемым из рая.














p. s. уголок цинизма: две вещи удивляют меня: звездное небо над головой и цитирование Канта не к месту.










Без нас в этом мире всё равно ничего не начнётся.
И только земля покачнётся,
Когда я начну пересказ,
Когда я начну пересвист

О том, как кружится лист.
Как осень я опаду,
Как осень я перейду
Из лета да сразу в зиму.

Без нас в этом мире всё мимо
Походкою пилигрима,
Поскольку всё в этом мире -
Это моя находка.

Она найдётся на месте
По шерсти и против шерсти.
Взглядом её огладить, взглядом её оглядеть,
Бросивши лёд и медь

Сквозь водоёмы глаз сорванного листа.

Я нахожусь около.
Я загляжусь оком.
Ведь красота существует словно в проёме окон...
Или не существует,

Если смотреть некому.






















Есть память кожи, ибо мы похожи
На оболочку бочки Диогена.
И я не знаю крови, что по венами,
Но знаю вкус вина или любо'ви,

Как память языка и нёба.

Есть память кожи, ведь хотели оба
Объединить в единой плоти вина.
Но разный вкус у наших мирозданий,
Помимо осязательных лобзаний.,

Помимо той поверхности лозы.

Мы обязательны. Я тоже память кожи.
И я бегу пупырышками дрожи,
Как будто своим лезвием ножи...
Как будто содержание тревожат

Угрозами вскрывать и обнажаться.

Есть память кожи, я могу держаться
На её глади и не утонуть.
Итак, ты прилегла со мной уснуть,
И нашим снам дано переплетаться,

Воображая бездны глубины.

Но наши сны друг другу бесполезны,
А бодрствовать во сне довольно тесно.













P. S. Сеяна казнили, его тело бросили на Ступени Слез, где толпа глумилась над ним три дня подряд. Когда пришло время скинуть тело в Тибр, оказалось, что голову уже отрубили и отнесли в общественные бани, где играют ею в мяч, а от туловища осталась одна половина. Улицы Рима были буквально засеяны осколками его бесчисленных статуй, стоявших во всех общественных местах.
упадок и крушение Римской империи





Но после третьей смерти осязать
Все осязания можно лишь порхая
И как осенний лист летая!
Как бабочка снегов, не тая,

А покрывая всю поверхность смерти,
Как покрывают всю поверхность тверди.

Немного смерти в сердце утая,
Все остальные отпустить наружу,
Чтобы нашли себе живую душу...
Так пух свой отпускают тополя,

Чтобы душа одушевляла землю
(на крыльях лебедей её подъемлю).

Вот так я выгляжу со стороны
Моих прижизненных реинкарнаций.
Как будто взглядом я себя оглажу,
Как женщину, с которой рядом

Нельзя остаться, чтобы наслаждаться
И в наслаждении этом умереть.

Издалека глядит простая смерть,
Которой нет... Но будет, может статься.




















А покрывая всю поверхность тверди,
Как покрывают всю поверхность смерти
Живой душой, ея одушевляя
И становясь душою у руля.

И смерть плывёт подобно кораблю,
И я признаюсь, что я смерть люблю.

Поскольку большего преодолеть
Мне не дано. Поскольку умереть
Мне не дано. Поскольку смерти нет
И тверди нет в проклятой бездне лет!

Один лишь свет,
И я его глашатай.

Издалека глядит простая смерть.
Издалека грядёт простая твердь.
Поскольку смерть вот-вот да отвердеет,
Поскольку она формы не имеет.

И небо упадёт на твой живот,
Поскольку небо откровенно врёт,

Что форму придаёт всем нам!
Я форму придаю своим губам,
А ими придаю губам твоим,
И поцелуем я твоим храним.

Вот так мы исцеляемся друг другом
И с головой душою укрываемся.


















Делай как раньше, но лучше.
Делай, как будто умелый
Больше не глупый и смелый,
А перешёл за пределы

Дельты, впадающей в море,
Но плодородье смывающей.
Я, заливные угодья
Эти теперь называющий

Именем Беловодье,
Делаю не по уму.
Делаю, потому
Что у меня получается.

Делай как раньше, но лучше.
Делай душою, что старше
Этого сиюминутья.
Делай своею сутью,

А не своей суетой.
Ежели за чертой,
Где лукавый смеётся,
Всё у тебя удаётся,

То и Бог улыбнётся.

Над твоей простотой,
Ставшею высотой.


p. s. гадать по звездам в чёрной башне,
вести детей вперед сквозь тень,
чтоб был легендой - день вчерашний
чтоб был безумьем - каждый день!

люблю и крест, и шёлк, и краски,
моя душа мгновений след...
ты дал мне детство - лучше сказки,
и дай мне смерть - в семнадцать лет!

                Таруса, 26 сентября 1909.










Иногда надо знать, что сражаешься,
А не просто так прохлаждаешься,
Выходя в замерзающий мир.
Словно этот выдох души,

Кристаллический и летающий,
И едва ли уже летальный.

Иногда надо знать, что сражаешься
Уже тем, что не изменяешься,
Оставаясь такой же тайной,
Неразгаданной до конца.

И тогда твоего лица
Непреклонное выражение

Будет словно мира рождение!
Ты ему придаешь форму
Сокращением мышц лицевых.
Ибо ты себя выражаешь,

А не просто так ограждаешь
То, что более чем просторно.

Выходя в замерзающий мир,
Больше мира в нём находя,
Чем дано поместиться в лире:
Словно звуку в немом кино.





















Но возможно звучать на мире
Точно так, как звучат ни лире.
И возможно лирой молчать,
Не срывая с мира печать,

Но его печаль открывая.

Ты как печень у Прометея.
Тебя выклюют, не жалея.
А потом ты мной восстановишься,
Как за каменною стеной.

Но весь мир на тебя войной,

Чтоб отнять тебя у меня,
Самому чтоб тебя обнять.
А меня отбрасывать прочь
В непроглядную эту ночь.

Где один лишь скрежет зубовный.

Невозможно звучать на мире
Точно так, как звучат на лире,
То есть словно бы и бескровно,
Подставляя чужую печень.

Потому-то весь мир есть речь!

Я сейчас прозвучу тобой,
А потом прозвучу собой.












P. S. Быть лучшим - лишиться свободы. Когда человеку дается прозрение, он лишается пошлого выбора. Остается быть одним из лучших, только из них себя выбирая, ведь ты все еще жив.
безымянный Заратустра
p. p. s. вы всё ещё умираете. но теперь мы не знаем, отчего.

p. p. p. s. трагедии случаются. но героизма в этом никакого нет.
доктор Хаус





Не обвиняет тот, кто обвиняет,
Но обвиняет тот, кто обвивает.
Лианою высасывая кровь,
Изображаясь как небесный кров

И увенчав собою кров телесный.

Не обвиняет тот, кто причиняет,
Становится причиной и почином.
В ничтожестве плодятся величины,
Которые не могут не страдать...

Но обвивает тот, кто из пучины

Выглядывает словно благодать,
Собою исцеляя все болезни.
Я странствую по жилам кровяным,
Мир представляя донельзя телесным,

И странствовать по жилам поучительно.

Но мне не позволительно пролиться,
Поскольку проливаться унизительно.
И я в своём телесном собираюсь,
Доколе мне не станет в мире тесно

С тобой, что обвивает так прелестно.













Просто ложь нам не сходит с рук.
Просто ложь нам не сходит с век.
Просто с нами она заходит
Не в любой проходящий век,

Как в трамваи на остановке.

Всех прижизненных реинкарнаций
Происходит перелицовка,
Переход с лица на лицо.
А трамвай уйдёт на кольцо

И добавит ещё вагон.

Просто ложь как прочтение рун.
Просто ложь нам не сходит с век.
И добавится новый век,
И добавится новый склон,

По которому камнепад.

Просто ложь нам не сходит с век,
Потому я бросаю взглядом
Через чёртову уйму лет,
Пока я тебя не пойму.

Потому нам ложь не к лицу,

Что она всего лишь крыльцо,
На котором не задержаться.
Ну а нам предстоит узнаться
И своею правдой обняться.




p. s. А надо образование построить таким образом, чтобы всегда видеть за словами Слово. И действовать.
Себя обличаю, в первую очередь. Господи, помилуй.

Игумен Силуан Туманов












Никакого геройства нет
В том, что я явился на свет
И от тьмы своей огородился.

В огороде растут трагедии.
Они выглядят как комедии,
Ибо это трагедий свойство.

Ведь самим же себе смешны,
Наблюдаясь со стороны,
Называясь моё геройство.

Никакого геройства нет,
Потому что причины нет
Умножать свои величины,

Умножать своё существо.
Есть аморфное вещество,
В коем можно лишь раствориться.

Или напрочь огородиться,
Чтоб гордиться своим огородом.
И решил я определиться,

Что хочу я эту работу.
Потому что она получается,
Даже смертью не прерывается.




















Я не найду причины для любви,
Помимо сохранения любви.

Притом, что всем обещано спасение,
Ведь зреет хлеб, ты ходишь за скотом

И продолжаешь умножаться в детях.
Я не найду причины для любви,

Поскольку нет любви на белом свете,
А есть одни простые величины:

Что я хочу остаться лишь с тобой!
Ведь я могу остаться лишь с тобой,

Пусть даже ты совсем в другом обличии...
И в этом всё любви моей величие,

Что просто умножает величины.
Я не найду причины для любви,

Поскольку и для жизни нет причин,
Помимо безотчётного влечения!

И где-то есть величие беззаботное,
Которое в единственном обличии.

















P. S. злой язык: выживем! немца пережили, а этих - выживем.

сказано стариком из Донецка






Злой язык,
Словно жестокий зной,
Вытопит жир из лжи.
Белые витражи,

Разные миражи
Сделает голой сутью.
Этот язык заразен:
Словно сосуд полый

Полнится разной жутью,
Даже переполняется!
Дальше - куда уж гаже...
Он же - преображается

И прозвучит нотой.
Если слышишь его ты,
Если на нём говоришь,
Ты не ищешь с огнём

То же, что видно днём!
Как для души обнову:
Обувь ноги Бога
Или руки перчатку.

Ибо язык мой зол,
И у него в остатке
Нёбо или же небо
В кровь разодрано хлебом.




















Люди не изменяются.
Люди лишь измышляются.
Некоторые опошляются.
Некоторые продолжаются

После смертельной пошлости.

Я словно князь удельный
Нижегородской волости.
Я словно князь постельный
В сослагательной плоскости:

Я сочетаюсь с тобой.

Переплетаюсь телом.
Переплетаюсь словом.
Переплетаюсь делом.
Словно бы росчерк мелом,

Духом перелетаюсь

По черной школьной доске
И по моей тоске.
Теперь же хочу стереть
И написать заново:

Люди не изменяются, ибо люди упрямы.




















Если спишь с незнакомцем,
Он тебе не знаком.
Твоё место под солнцем
Словно бы с ветерком

Среди трав завиральных
И дубрав поднебесных.
Если спишь с незнакомцем,
Твоё имя как песня

Наяву пропоётся.
Когда ты просыпаешься,
С незнакомцем встречаешься,
И выходите в мир

Двое в теле едином.
Как на тающей льдине
Порастрясшие жир:
Вам всё более тесно

В этом мире телесном.
Если спишь с незнакомцем,
Твоё имя как песня,
Твоё тело как песня.

Но становится прозой,
Когда ты просыпаешься,
Занимаешься делом
И любовью как телом.

Я твоё послесловие.

Ты моё послесловие.
Послеславия не будет, ведь мы всё ещё люди.



                p. s. с углов земли, хотя она кругла,
                трубите, ангелы! восстань, восстань
                из мертвых душ неисчислимый стан!
                спешите, души, в прежние тела!

                Джон Донн











И то, что ты идёшь, открыты вежды,
Рождает элегантную иллюзию надежды.

Как будто твоё горло сузили,
Чтоб горный воздух падал водопадом

И легкие наполнил божьим взглядом,
И прочие желания исполнил.

Весь мир сочтя как глину, что до обжига,
А после словно рукопись прочтя...

И то, что прочитают твои вежды,
Рождает элегантную иллюзию надежды.

Поскольку веждами оформишь Бога
И заключишь его в свою дорогу.

Так будет после, было много прежде:
Тебя манят напрасные надежды.

О том, что рукописи не горят,
И юность не уйдет, любовь не лжет... Почти не пряча взгляд.


























Сходит с рук, сходит с ног, сходит с глаз.
С языка сходит мой рассказ.
Как с горы сходит мой камнепад.
Я всего лишь бросаю взгляд.

Я не начал твоих движений.
Я не трогал преображений.
Но хотел я преображений,
С головы начиная кружений.

А потом продолжений молвы.
Вот и сходит с твоей головы
Измышлений моих камнепад.
Я всего лишь бросаю взгляд.

Я всего лишь пришёл назад.
Я искал своего начала.
То, что женщина нарожала,
Воплотив меня в сгусток плоти.

Свято место то было пусто!

И узнал я, что для полёта
Нет нужды ни в каком полёте.

























Смысл не многого стоит.
Смысл побегает в стае
И растает как снег.

Смысл, короткий как век.
Страстный как человек.
И смертельно опасный.

Ибо со стороны нам являются смыслы:
Иноземные мысли
Или инонебесные.

Смысл не многого стоит,
Ибо смысл словно песня:
Пропоётся и сгинет.

А потом продаётся уже сгинувший смысл...
А потом продолжается!
Как ребёнок рождается,

Чтоб кричать в колыбели.
Мы с тобой еле-еле
Свои уши заткнули.

Смысл нам ветры надули:
Посторонние ветры
Или потусторонние, что не больше гармонии.
















P. S. Упорно продолжай то, что начал, и поспеши сколько можешь, чтобы подольше наслаждаться совершенством и спокойствием твоей души.
..................................................нравственные письма к Луцилию









Сомнамбулизм не смертелен, если не выйдешь в окно.
Ибо и до колыбели спали мы и просыпались,

Пока в окно не рождались:
Словно в немом кино вдруг появлялся звук.

Я приходил в руки.
Я вырывался из рук.

Я приходил в муки.
Я вырывался из мук.

Сомнамбулизм не смертелен,
Но всегда запределен.

Мы перешли пределы,
Чтобы видеть на деле,

Кто же мы есть такие,
Когда вышли из тела, словно из-за ограды.

Сомнамбулизм взгляда, сомнамбулизм речи -
Только до этой встречи, когда мы оба проснулись.

Чтобы в окно не выйти, надо прежде всего
Сразу в него выйти... Более ничего.




















Мы выпили, мы пили.
Впитавшая отвагу,
Оврагами и влагой разделена земля
На море и поля,

На горе и на счастье.

Мы выпили, мы пили.
И ныне в нашей власти
Катиться по земле горошинками влаги
И собирать овраги

Пылинками на кожу.

Я осязаю тоже
Все шрамы поднебесья.
Я собираю бесов
Пылинками на кожу.

Ты собираешь тоже.

Мы выпили, мы пыль.
Мы выжили, мы быль,
Которую собрали...
И вот как шрамы дали, которые вблизи:

Скользи, как капля крови!

Скольжу, как капля крови,
К любому миражу, но не к любой любови.




















Бес-сонница как некое бес-смертие.
Бес-сонница как некое безумие.
Так бес меня оставит без ума,
И смерть не явится за мной сама!

А погрузится в некое раздумие,

Раздание себя по пустякам.
И я себя прославлю по грехам,
Переступая и не прекословля.
Бес-сонница как некое без-молвие...

Вот и выходит предо мною бес

Без смерти и без смысла, и без сна.
И явится за мною тишина,
Что поначалу мнится бес-словесна,
Поскольку тишина мне лишь блазни'тся...

И бес ко мне проявит интерес.

Поскольку я бес-смертен, а он нет.
Поскольку я бес-сонен, а он нет.
Настолько он сейчас бес-прекословен,
Как след, что тянет следом за собой.

Вот так они вокруг меня гурьбой,

Все эти образы, когда я без
Успокоения, почти как бес.






p. s. Они вышли от нас, но не были наши; ибо, если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши.
Откровение











                эта дверь в преисподнюю была именно женственной

Вот так постель съедает часть тебя
Под видом сна. И чудо акварели -
Только усмешка масляных шедевров.

И Шахразада, чтобы просто выжить,
На царской простыне готова выжечь
Пастелью чудной тысячу одно

Признание о том, что саламандре
Как не поведать о своём огне?
Но должно понимать, что сожигает на царской простыне!

Какой шедевр погибнет и во мне?
Какая нить сгорит в сиянии том?
Нить мироздания и сладкого свидания,

И узнавания, что это был не рай...
Но оба изгнаны. Любовь придёт потом!
Сначала будут наши смерть и кровь,

И лишь потом когда-нибудь любовь.
Но и она тебе не дарит истин,
А только ненадолго кров.


























Во тьме всегда есть трещина.
Во льду всегда есть трещина.
Во тьме всегда есть женщина,
И я её найду

На радость и усладу,
На новую беду.

В ограде мира трещина:
Каким-нибудь кумиром,
Фаллическим тараном
Пробивши скорлупу...

Дорогу проложивши!
Как будто бы бараны, которых очень много,

Выходят в новый мир вослед за вожаком.
А я иду ледком, подернутым над бездной:
Следы мои рядком,
Следы мои болезненны.

Как будто по ограде возвышенной невинности -
Грехопадение града, и никакой любви!

Во льду всегда есть трещина.
В крови всегда есть женщина.
И никакой взаимности...
Лишь истины мои,

И истины твои,
Что далеки любви.

















Не бросать в невозможной беде,
Но бросать в беде всевозможной.
Я живу ещё осторожно.
Ты живёшь ещё осторожно.

Наши беды вполне исчислимы,
Словно Иерусалим пилигрима.

Я как камень, брошенный в воду,
Сокрушивший её погоду.
Чтобы дрогнула её дрожь,
Чтоб пошла ко дну словно дождь

И моё все-дно возмутило.
Словно я, вскочивший в седло,

Возмущаю мой горизонт, словно бы покрывало ила.
А беда придумает зонт
И укроется от дождя...
И никто дождём не умоется.

Ибо наши с тобою беды -
Это наши с тобой победы:
Ты не можешь всегда побеждать,
Или я не могу победить.

Ибо мы возмущаем дно,
А пора бы его забыть.















P. S. Всякая добродетель не беспредельна, - а предел её есть строгая мера. Стойкости некуда расти, так же как и надёжности, правдивости, верности. Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит не было и совершенства. Так и добродетели чего-то не доставало, если к ней можно что-либо прибавить. И честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, что я сказал, и делает её честностью.

Луций Анней Сенека






Все мы, в сущности, учимся.
Все мы, сущности, мучимся.
Словно бы снегопад
Опускается в оттепель,

Растворяя свой взгляд...
Как стекло протирая.
Словно бы просветляя
Тьмой растаявших тел.

Все мы, в сущности, учимся
Избавляться от тех,
Растворяться в других.
Все мы, в сущности, мучимся

От прозрений нагих,
Что в тела облеклись,
От других отделяясь по своему...
Я живу не по твоему,

А почти своему подчиняясь желанию.
И в своём любовании
Медленно облекаюсь
Любованьем твоим!

Что растает как дым,

Если ты отвернёшься к любованьям другим
И не мной увлечёшься.
















Если ты обернёшься
К любованьям другим
И не мной увлечёшься,
Я растаю как дым,

Не имеющий формы,

Не имеющий ряда
Осязающих нот.
Ибо я словно крот,
Что прорыл свою нору

В направлении взгляда, коим я не владею.

Если ты обернёшься
К любованьям моим,
Овладеть я сумею.
Соберусь словно дым

И душой обернусь
(подберу себе дело,
Огражу его телом),

И себе накажу любоваться тобой.

Мир не просто казался,
Он и был бы другой,
Если ты обернёшься,
Если я обернусь...

Просто радость и грусть.


















И снова о сыновьях.
И снова о дочерях.
Которые столь гармоничны
С какой-то своей основой,

Как волны в своих морях.

О сыновьях гармонии:
На первый (весьма невзыскательный) взгляд
Душа их подобна гармони,
Вдохнувшей в себя листопад...

И выдохнувшей чистый лист женской груди.

О дочерях гармонии:
Они всегда впереди,
Опередив души и опередив тела...
Словно в очередях следом за мглою мгла

Медленно освещается.

Нам с тобой удаётся
В гармонии быть настолько...
Нам с тобой не даётся
Вовсе не быть нисколько...

И бесконечно долго всё это продолжается.







p. s. жизнь на свете хороша, коль душа свободна,
 а свободная душа господу угодна...
Первые, дошедшие до нас сборники школярской лирики - "Кембриджская рукопись" - "Carmina Cantabrigensia"









Что долго они прятали
Во глубине своих руд:
Словно немая Волга
Впала в обычный пруд,

Каспием величаемый.

Что долго они прятали,
Было бы не различаемо,
Когда б я не вырвал силой:
Как из разрытой могилы

Лазаря вызывая.

Вот я и сотворяю:
Словно руины сарая
Душу свою взрываю,
Как и душу твою...

Парус им придавая.

Словно бы папуасы,
Встретив Миклухо-Маклая
И сразу его не съев...
И это лишь разогрев

Холода во сердцах.

Далее будет взрыв,
И распахнутся дали.






















Бывает некая правда,
Которую оправдать
Может лишь благодать,
И ничего кроме.

Бывает некая правда:
Её не бывает в доме,
Который доверху полон
Или донизу пуст.

Словно бы хруст костей
Под колесницей гулкой.
Словно бы по переулку
Улица вдруг возросла

И перешла через реку.
Словно немой калека
Или слепой калека,
Или хромой калека

Начал шагать речью.
Бывает некая вечность,
Что забывает миг,
Но воскрешает личность.

Я всю мою беспечность

Распугал в этом крике,
Коим звал человечность.



















Криком кричите.
Или уйдите из крика.
Но не зовите крик,
Чтоб подчинить миг

И распугать вечность.

Криком кричите,
Чтобы располагать,
Распределять годы...
Каждый в своей ноте

Крикового орга'на!

Я посещал годы,
Как посещают страны,
Годом за год листая...
Орга'ны разделяя,

Каждый в своей природе!

Пищеварение зрения.
Пищеварение слуха.
Пищеварение духа...
Прочие разговения,

Вплоть до его искажения!

И любви нахождение
В орга'нах испражнения.
Вот и кричу криком
Лишь об орга'не великом,

А получаю о'рганы вечности или мига.









P. S. Мне понравилось знакомство с Горбовским в дверях Цислика, я открываю дверь, там стоит пожилой человек и пытается пропустить меня, я отошёл в сторону и придерживая дверь пропустил его. Он вышел, остановился, мы обменялись рукопожатием и он спросил:
-  Вы поэт.- Не знаю, выясню после смерти, - сказал я
-  А я Глеб Горбовский, поэт, что тоже выясню скоро, - ответил он.
Мы рассмеялись и разошлись.

Михаил Усов, из комментов





Ибо мы никуда не торопимся.
Ибо мы, как вода в решете,
Очень долго над пропастью копимся.

Мы не эти и мы не те,
Мы как дети и мы не дети,
Как четыре Стихии Света.

Я стою оловянным солдатом,
Ты летишь ко мне балериной
Из картона и древесины становясь лучезарной кометой.

Из огня да прямо во пламя:
Ибо мы никуда не торопимся,
Всё само происходит с нами.

Как четыре Стихии Света.
Как четыре Стихии Тьмы.
Постулатом сумы и тюрьмы.

Ты решила здесь задержаться:
Изтребляться и обновляться
И нисколько не запрещаться.





















У моря погоды ждать -
Экая благодать.

Ибо погоды нет.
Есть только целый свет,

Не поделённый на белый,
Не поделённый на чёрный.

Есть только свет бездонный,
Есть только свет бесцельный.

Я, словно князь удельный,
У моря погоды жду

И нахожу природу целого мироздания.
То есть моё желание

Быть всё время с тобой.
Словно пламя и боль,

Даже когда я любой,
Даже когда без тебя.

Это ещё не любовь.
Это лишь капля дождя,

Что пролилась из моря
И во мне прижилась.




















Я не Барак фон Эбола, Бог меня миловал,
Сделав рабочим бараком,
Что на приисках Ленских
Облик обрёл женский,

Плакавший над расстрелянным.

Я не Барак фон Эбола, что за властью потерянной
Протянул где-то в будущем
Руки свои загребущие
И глаза завидущие.

Я, скорей, стрекоза:

Очи мои небу,
Речи мои долу.
Вот и замру на миг
Я посреди простора...

Но не зайду за барак и не отрыгну эболу.

Что же это за мир,
В коем мы сохраняемся
Только тем, что от мира
Яростно отделяемся,

Жир его отрицая?

А я могу огранить
То, что уже за гранью,
И не позволю грабить.













P. S. Брось всё это, если ты мудр, или вернее, чтобы стать мудрым, и спеши изо всех сил, стремясь к благам духа.

Луций Анней Сенека








Цель сего мироздания -
Природное сострадание.
То есть почти животное.

На уровне живота
Проведена черта:
Ниже не сострадаться.

То есть нельзя валяться
Где-то в ногах пищей...
А словно ветер свищет об иных берегах!

И сквозь пробитое днище
Чайки-сердца парят!
Гордых сердец не ищут:

Сами придут и сгорят.

Цель сего мироздания:
Природное sos-строгание
Лишнего с буратины.

Словно писать картину,
Медленно изображая...
И свою жизнь из пучины прилюдно освобождая.

И со мной сострадал
Этот корабль у скал.

















Я выносил решение
Из его помещения
В кулуарную тьму
На его освещение.

Я выносил решение,
Доселе никакому
Не открытое виду.
Я выносил обиду

Из своего дома
И приносил в твой.
Ибо имел виды
На обладание тобой.

Всё это неразрешимо.
Всё выносится мимо.
Словно бы сам мусор бросится
На собственную обочину.

Души несовместимы.
А тела сокрушимы.
И не имеет решения
Цель моего посещения

Данного мироздания.

Словно реки излучина сдвинула моё зрение
За пределы желания.





















Ты пишешь великую книгу по имени многоточие.
Ты видишь её воочию
И даже не отрицаешь знаковость препинания...

Ну а я - весь внимание.

Ибо я препинаюсь с этаким мирозданием.
Ибо я принимаюсь
Или не принимаюсь

Снова их расставлять.

Ты есть его основа.
Ты его благодать.
Ты есть его опора.

Я есть его норы и его червоточины.

Ты пишешь великую книгу по имени многоточие.
Я на её обочине,
На полях или в сноске...

На морях или в доску

(Апокалипсис судна)
Я вцепился прилюдно
И за это подсуден.

И за это бессмертен, словно бы непробуден.







p. s. он отлично обучился наукам и обрел утеху в трубадурском художестве. науки он, однако, оставил и стал жонглером, а песни свои принялся сочинять с рифмами самыми изысканными, почему и кансоны его понять и выучить не так-то просто.
Даниель. Жизнеописание трубадуров







И разгуливает в моих генах,
Не задевая углов,
Вся основа основ.

Как евреи в своих коленах,
Пробирая до полной дюжины,
Словно нефть из девственной скважины.

И разгуливает в моих генах,
И со мной разговаривает,
Предлагая сойти с ума

Туда, где природа сама.
Где я жду у моря погоды
И не трогаю закрома.

Никому не мешаю быть.
Потому мне быть разрешает
Или же меня разрушает,

Словно зернышко в колесе
(добавляя к своим основам),
Если я разрушаю Слово.

А потом испекут хлеба.
А потом снимут с них пробу.
И забродят в чужих генах,

Как евреи в своих коленах,
Пробирая до полной дюжины,
Словно нефть из девственной скважины.





















Глоток воды для каждой горсти пыли.
Но мы с тобою попросту забыли,
Как обернули мир вокруг себя...
Если себя при этом обманули,

Что это мы вращаемся вокруг

Друг друга и немного невесомы.
Но ты спроси меня о моём доме,
И я тебе о доме расскажу.
И даже покажу, как обернуться

К нему, и по утру проснуться.

В потоке крови кровяное тельце
Однажды оставляет своё сердце
И оборачивает нас вокруг себя...
И обозначивает первый шаг версты!

Ведь я хотел просторной красоты,

Но обернулся этой пылью вздорной,
Глотком воды для каждой горсти пыли!
Водою мыли или кровью мыли
Версту дорожную, простую красоту,

И было нам нисколько не зазорно.





















Никаких не будет слав,
И прослав, и прочих снов:
Не для этаких ослов
Буридановых!

Я стою таким ослом
С одиссеевым веслом
Для Итаки для своей
Долгождановой.

Недождановым гулякой,
Мне уже не до Итаки:
Я на поле, полном маков,
Приготовился уснуть.

Я на поле, полном страхов
Или распусканий почек,
Одноногий колокольчик,
Прозреваю этот путь:

Прозреваю этот звон
Или распускаюсь вон!
И других ослов не будет,
Если сон меня разбудит.

И останусь я один.
Ты из-за моих плотин
Енисеевой рекой
Не найдешь себе покой,

На меня прорвавшись вдруг
Распахнувшейся надеждой.
Но как многожды и прежде
Мы распахиваем вежды:

Мы ничуть не пропадаем,
В океаны мы впадаем.







P. S. С моим упрямым сердцем в ссоре тело,
Которое, собравшись на войну,
Разить уже язычников хотело,
А сердце, выбрав милую жену,
Не хочет оставлять её одну.

ФРИДРИХ ФОН ХАУЗЕН





Одноногий колокольчик, озвоняя этот путь,
Приготовился шагнуть.

Продвигая этот звон,
Дескать, он в тебя влюблён.

Дескать, если я и ты -
Это разные цветы,

Это разные цвета
И по радуге мосты,

Звон идёт одной ногой!
Ты идешь ногой другой.

Ну а я лечу кометой,
В этом камертоне света распадаясь на цвета:

Словно яблоко Ньютона
Или одноногим звоном, или бабочки крылом.

Где-то есть крыло другое, где-то есть душа другая,
Что не писана пером и не рубит топором.
























Всё просто в этом лучшем из миров:
По росту он тебе иль не по росту,
Однажды ты споткнёшься о меня.

В пустыне, изнывающей от жажды,
Ты облечёшься в белые одежды,
Чтоб подвигами духа потрясать.

А я пойду вокруг тебя плясать
И отберу немного благодати...
Сначала отмахнёшься, как от рати

Щебечущей!
Но мошкары щекочущей
Ничуть не озаботишься прогнать.

Всё просто в этом лучшем из миров:
Мирами мы с тобой могли играть,
Но не смогли друг друга полюбить.

Теперь решаем, как нам изменить
Мир - навсегда... Или сейчас - друг другу?
Нам блазнится: мир замер от испуга.



























Красивы и жестоки как кометы,
Мы красотой отделены от света.
И нашей красотой разделены,
Как волны от одной волны,

Как страны от одной страны,
Как странники от странности своей.
Но я сегодня просто соловей,
А ты одна из тех ветвей древесных,

Которым за пределом тесно...
И обернулась жилкой кровяной,
Которой и во мне несносно,
И в воздухе весеннем, что без почек

Не распускается...
Но медленно тобою раздвигается,
Как плиты под древесными корнями!
Такое происходит с нами

Красиво и жестоко, как комета,
Когда её возможно разглядеть:
Ведь тихо между света проплывает!
И это свет немного раздвигает,

Как плиты под древесными корнями,
Как воздух меж весенними ветвями.





p. s. наша бедность - а невежество есть род душевной и умственной недостаточности - ужасна тем, что мы отвергаем сокровища, лежащие на виду, за которыми не надо нырять в пучины океана или карабкаться по горным отрогам. на один квадратный метр русской поэзии приходится примерно три гения и полтора десятка первоклассных талантов. бедность наша - от невнимания, во многом порожденного потенциальным изобилием.

Марина Кудимова








Вольна полюбить любого и, значит, должна
Волна полюбить другую:
От ласки и до поцелуя
И переплетения тел.

А после - перелетания
С одной стороны Леты
По эту сторону света:
По эту сторону тех,

Кто с той живёт стороны
(и чей набитый живот
Гуляет по дну страны)...
Когда у страны есть русло!

А если то место пусто,
И если любовь пуста...
Вольна полюбить другого
И разве она не чиста, переплывая Лету:

Четыре стороны света открыты в моей крови...

Какую себе найдёшь,
К такой любви и придёшь.



























Вольна полюбить другого,
Волна за волной другая
От края земли до края
(того, что лежит в дали).

Вольна полюбить другого,
Волна несет корабли.
И что мы могли друг другу
Не дать из того, что могли?

У каждого есть всё.
У каждого нет ничего.
Вольна утолить жажду,
Когда мы жаждой больны.

Однажды я полюбил,
Потом о любви забыл.
Однажды ты полюбила,
Потом о любви забыла...

Но продолжала жить и не могла без жажды.

И нет никакой надежды,
Которая не единожды, которая даже не дважды.




p. s.  А если лучшую из жен
Дерзнет прельстить однажды тот
Кто страхом подлым поражен,
Кто не отправился в поход,-
Я буду в битве побежден.
Такой позор меня убьет.
Пусть мой напев, мой вечный стон
Ей говорит из года в год
Что, претерпев подобный стыд,
В своем гробу мертвец не спит.

ФРИДРИХ ФОН ХАУЗЕН