Памяти януша корчака

поэма

…Уходят из Варшавы поезда,
И всё пустеет гетто, всё темней.
Глядит в окно чердачная звезда,
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И я прощаюсь с памятью моей…

…Уходят из Варшавы поезда,
И скоро наш черёд, как ни крути.
Ну что ж, гори, гори, моя звезда,
Моя шестиконечная звезда,
Гори на рукаве и на груди!..
(Александр Галич «Кадиш»)

***
Был приют в Варшаве – «Дом сирот»,
маленький еврейский детский дом.
Пан директор – польский патриот
и еврей по паспорту, притом.

Имя – Януш, а фамилия – Корчак.
Это – псевдоним, а в метрике
он – Гольдшмидт, но дети звали так:
«Пан директор!» или «папой Генриком».

Он был учитель, и писатель,
врач, завхоз, бухгалтер и физрук,
денег для детдома «добыватель»,
делал всё, не покладая рук.

Детям хорошо жилось в приюте,
всех любил Корчак и уважал.
Он следил, чтоб их плохие люди
и никто другой не обижал.

Мудрец сказал, что «всё проходит».
Ведь, счастье не бывает вечно.
И всё хорошее в природе,
к сожаленью, скоротечно.

***
И вот, в один Ужасный День
зловещая Фашизма Тень
накрыла всю Германию,
Италию, Испанию…

Настала страшная война,
нет мира в мире больше.
(Будь проклят тот, на ком вина!)
И вот фашисты в Польше.

Пришли в Варшаву Смерть и Горе.
Вся Польша – в оккупации.
Геноцид начался вскоре
для еврейской нации.

Всё для евреев под запретом.
Им Жизнь сама запрещена.
Согнали сотни тысяч в гетто.
Евреи – вот, в чём их вина.

Пригнали и «Сиротский дом»,
как всех евреев Польши.
Проблемы стали в доме том
всё тяжелей и больше.

Ведь, гетто – это Жизни Драма:
расстрел, болезни, голод тут.
И умирали папы, мамы…
А детей – в приют.

Их стало двести малышей
и восемь – персонала.
А где добыть для всех вещей?
лекарств, продуктов мало.

Крутился пан Корчак, как мог,
то тут, то там поищет –
шесть курток, свитер, пять сапог…
И кое-что из пищи.

Но вот и новая беда,
ещё страшней. Поверьте –
из гетто стали поезда
возить людей. Для Смерти.

Их везли, чтоб задушить
в Треблинке циклоном.
Все они хотели жить…
Но полны вагоны.

***
Август, пятого числа,
сорок второго года –
к приюту очередь дошла.
Бедные сироты…

Солдаты бешено кричали,
и лаяли собаки.
Детей с постелей выгоняли
полицай-поляки.

Приют построили в колонну,
и офицер сказал:
– Шагом марш! Шнель! К эшелону!
Строем, на вокзал!

Двух малышей держа за руки,
впереди шёл пан Корчак.
– Боже! Их ведут на муки! –
слышно из толпы зевак.

Он шёл… и шёл, ведя ребят,
как Моисей евреев
в пустыне вёл, но крик солдат
их гнал: – Быстрей! Быстрее!

***
А вокзал всё ближе, ближе…
Это – их Последний Путь.
Шаг Гольдшмидта тише, тише…
Только б время растянуть!

Хоть ещё на пять минуток
жизнь продлить детишек!
Вот и поезд. Страшен. Жуток.
Тише, ноги, тише…

Он к своему пошёл вагону,
спокойствием подал пример.
Стук сапог по звонкому перрону –
к Корчаку подходит офицер:

–Вы есть автор «Маленького Джека»?
–Я, – ответил тихо пан Гольдшмидт.
–Я спасу ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА!
Вон автомобиль для Вас стоит.

–Вы мне предлагаете Свободу?!
Чтоб детей покинул их Отец?!
Как я посмотрю в глаза народу?!
Нет! Я – Человек, а не Подлец!

Тишина повисла на вокзале.
Множество эсэсовцев – не счесть.
Они все по стойке «смирно» стали,
и ЕМУ они отдали «честь»!

Они увидели Святого!
Им Подвиг Корчака – упрёк.
И ОТ ВЕЛИЧИЯ ТАКОГО
стоят, «держа под козырёк»!

Ребятишек обнимает пани
со звездой Давида на груди.
Медсестра Вильчинская Стефани
будет с ними до Конца Пути.

***
Вот звучит последняя команда:
– По вагонам! Бля, жиды, пся крев!
Полицаев пьяная команда
бросилась на деток, озверев.

Затолкали малышей в вагоны,
паровоз издал глухой гудок…
Давка. Духота. И стоны.
Крики: «Воздуха!», «Воды глоток!»

– Нас куда?
– Зачем?! – вопросы и вопросы…
– Здесь я, дети! – голос их Отца.
«Тук-тук-тук!» – стучат, стучат колёса…
Нет: от ужаса колотятся сердца!!!

Детское сердечко трепетало.
Боль. Отчаяние. Страх в глазах…
– Папа Генрик! Я жила так мало! –
Плач и щёчки мокрые, в слезах.

И тянулись тонкие ручонки
к Человеку, Воспитателю, Врачу.
Душераздирающие, звонкие
крики: – Папочка! Я жить хочу!!!

– Я так мало прожила на свете!
– И я!
– И я!
– И я тоже мало прожил лет!..
Всё поняли и рыдали дети:
– Не хочу я в Треблинку!
– Нет! Нет!

– Я, ведь, никого не обижала!
– И я!
– И я!
– И я не обижал!..
Рвалось сердце Януша, кричало:
– Господи! Куда же Ты пропал?!

Где Ты, Б-г наш?! Почему не тут?!
Может, открываешь в Рай ворота?
Глянь! Ведь, прямо в Ад ведут
деток малых Твоего народа!

Ты сказал: «Вы – Мой народ!»
Но мы ВЕЧНО ТЕРПИМ УНИЖЕНИЯ!
Посмотри – детишки, ведь! И вот
всех их гонят для УНИЧТОЖЕНИЯ!»

МОЛЧА Господу КРИЧАЛ Корчак,
но лицо – спокойно. Улыбалось.
И Стефания Вильчинска тоже так
успокоить малышей старалась.

***
В Треблинку составы приезжают,
а на станции – эсесовский эскорт,
музыка весёлая встречает,
будто прибыли не в ад, а на курорт.

Из вагонов выйти помогают,
просят вещи на перрон сложить.
И помыться в бане предлагают –
тут придётся временно пожить.

Только жить тут негде – нет бараков.
Баня – их последнее жильё.
Чёрный дым из труб и жуткий запах.
На земле закончилось житьё.

Баня – это камера с «Циклоном».
После бани – в крематорий путь.
Боже, по каким твоим законам
этих деток в камеру ведут?!

***
И ВСЕ ВМЕСТЕ в камеру вошли,
хлопнули запоры на дверях…
Поклонитесь, люди, до земли! –
в ней евреев-мучеников прах…

Камеру наполнил страшный газ.
Ужас в умирающих очах…
Свой последний для детей рассказ
начал вслух писатель Ян Корчак.

Газ тяжёлый малышей морил,
но Корчак держался – был высокий.
Он стоял и говорил…, и говорил…
Среди мёртвых деток, одинокий…

Он боролся на пределе сил,
Детям отдавал Последний Долг!
– Помоги им, Господи! – просил.
Не помог. И Ян Корчак умолк…

***
Много памятников есть на свете…
Но в Берлине, Мадриде и Риме
нет такого – «Ян Корчак и дети».
Он – на Яд ва-Шем в Иерусалиме…