Календарь поэзии. 1 декабря

Мария Александровна Лохвицкая (по мужу Жибер — фр. Gibert)

 19 ноября [1 декабря] 1869, Санкт-Петербург, Российская империя — 27 августа [9 сентября] 1905, там же) — русская поэтесса, подписывавшаяся псевдонимом Мирра Лохвицкая; сестра Тэффи и Н. А. Лохвицкого. К концу 1890-х годов достигшая творческого пика и массового признания, вскоре после смерти Лохвицкая была практически забыта. В 1980—1990-е годы интерес к творчеству поэтессы возродился; некоторые исследователи считают её основоположницей русской «женской поэзии» XX века, открывшей путь А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой.

Мария Александровна Лохвицкая родилась в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830—1884), учёного, автора трудов по юриспруденции, которого называли одним из «талантливейших поэтов трибуны своего времени» и Варвары Александровны (урожденной Гойер, фр. Hoer, ум. не ранее 1917). 30 ноября 1869 года (старого стиля) девочку крестили в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом Лохвицких; восприемниками при крещении были подполковник В. А. фон Гойер и Е. А. Бестужева-Рюмина. Три года спустя родилась младшая сестра Марии, Надежда Александровна (1872—1952), ставшая впоследствии известной как Тэффи.

Семья А. В. Лохвицкого была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми — значительной (точное их число установлено не было). Известность получил брат Марии Николай Александрович Лохвицкий (1868—1933), генерал, во время Первой мировой войны командовавший корпусом во Франции, в Гражданскую войну участвовавший в Белом движении (и некоторое время командовавший 2-й колчаковской армией). Тэффи часто упоминала сестру Елену (1874—1919, по мужу — Пландовскую), с которой была очень дружна. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей, но профессиональным литератором себя не считала. Известны имена ещё двух старших сестёр — Варвары Александровны (в замужестве Поповой) и Лидии Александровны (Кожиной).

В 1891 году М. А. Лохвицкая вышла замуж за инженера-строителя Е. Э. Жибера, сына обрусевшей француженки Ольги Фегин (1838—1900) и Эрнеста Ивановича Жибера (1823—1909). Последний родился в Париже, в 1840-х годах приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России, где был, в частности, профессором Института гражданских инженеров. Свой дебютный сборник поэтесса посвятила мужу; между тем, некоторые её ранние стихи указывали и на некую тайную любовь, несчастливую или неразделённую. Отмечалось, что «некоторый материал для размышлений» на этот счёт даёт факт знакомства Лохвицкой с исследователем Сибири и Дальнего Востока Н. Л. Гондатти. Если верить мемуарам В. И. Немировича-Данченко, на его вопрос, любит ли она своего жениха, Лохвицкая решительно ответила «нет», хотя тут же прибавила: «А впрочем, не знаю. Он хороший… Да, разумеется, люблю. Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь». Впрочем, как отмечает Т. Александрова, принимать это свидетельство безоговорочно нельзя: в своих воспоминаниях Немирович-Данченко обращался «с фактами достаточно вольно».
У Лохвицкой и Е. Жибера было пятеро сыновей: трое — Михаил, Евгений и Владимир — родились в первые годы замужества, один за другим; Измаил появился на свет в 1900 году, Валерий — осенью 1904 года. Известно, что поэтесса всё своё время отдавала детям; о её отношении к ним можно судить по шуточному стихотворению, где каждому даётся краткая характеристика («Михаил мой — бравый воин, крепок в жизненном бою…»).

**
Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (1 декабря) 1869 года в Санкт-Петербурге в семье адвоката А.В. Лохвицкого (c 13 августа 1874 года — присяжного поверенного в Москве) Александра Владимировича Лохвицкого и Варвары Александровны (урождённой Гойер, фр. Hoer), обрусевшей француженки, женщины начитанной и увлекавшейся литературой. Через три года после рождения Марии на свет появилась Надежда (1872—1952), впоследствии вошедшая в литературу под псевдонимом Тэффи.

В 1874 году Лохвицкие переехали в Москву. В 1882 году Мария поступила в Московское Александровское училище (позже переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счёт родителей. Сведения о том, что её преподавателем русской словесности был А. Н. Майков, ошибочны (в эти годы он жил в Петербурге). В пятнадцатилетнем возрасте Лохвицкая начала писать стихи, и на её поэтическое дарование тут же обратили внимание. Незадолго до окончания института два своих стихотворения с разрешения начальства она издала отдельной брошюрой. После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург; сюда же в 1888 году, получив свидетельство домашней учительницы, переехала Мария.

Известно, что сёстры, каждая из которых рано проявила творческие способности, договорились о том, чтобы вступить в литературу по старшинству, дабы избежать зависти и соперничества. Первой, таким образом, должна была это сделать Мария; предполагалось, что Надежда последует примеру старшей сестры уже после того, как та завершит литературную карьеру. Лохвицкая дебютировала в 1888 году, опубликовав несколько стихотворений в петербургском журнале «Север»; тогда же вышли отдельной брошюрой стихотворения «Сила веры» и «День и ночь». Последовали публикации в «Художнике», «Всемирной иллюстрации», «Русском обозрении», «Северном вестнике», «Неделе», «Ниве». Поэтесса подписывалась сначала как «М. Лохвицкая», затем как «Мирра Лохвицкая»; друзья и знакомые также стали звать её именно так. К этому времени относятся знакомства поэтессы с Вс. Соловьёвым, И. Ясинским, В. И. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, П. Гнедичем, В. С. Соловьёвым. Всеволод Соловьёв считался «крёстным отцом» поэтессы в литературе; последняя, как сам он не раз отмечал впоследствии, всегда доставляла ему, как учителю, «гордую радость удовлетворённого чувства». Первую известность принесла Лохвицкой публикация поэмы «У моря» в журнале «Русское обозрение» (1891, № 8). В 1891 году Мирра Лохвицкая вышла замуж за Евгения Эрнестовича Жибера, инженера-строителя, сына профессора архитектуры, с которым Лохвицкие соседствовали в Ораниенбауме, где у них была дача. Год спустя супруги покинули столицу и переехали сначала в Ярославль, затем — в Москву.

В 1896 году Лохвицкая выпустила первый сборник «Стихотворения (1889—1895)»: он имел мгновенный успех и год спустя был удостоен престижной Пушкинской премии. «После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевывал, как она, „свою“ публику», — писал В. И. Немирович-Данченко. Известный в те годы литератор (и брат знаменитого театрального деятеля) о своём первом впечатлении от её стихов: «словно на меня солнцем брызнуло». Первый сборник, в основном воспевавший любовь как «светлое романтическое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства», был посвящён мужу; включены в него были и стихотворения, обращённые к сыну. В 1898 году вышел второй сборник, «Стихотворения (1896—1898)»; в 1900 году обе книги были опубликованы отдельным изданием.

Переехав в Петербург, поэтесса, привязанная к дому и детям, нечасто появлялась на публике. Она вошла в литературный кружок К. К. Случевского (который считался «поэтической академией» рубежа XIX—XX веков), где бывала нечасто, оправдывая своё отсутствие болезнью кого-либо из детей или собственным недомоганием. О том, что ожидалась она здесь всегда с нетерпением, можно судить по анонимной записи в одном из журналов: «И досадно, и обидно, Что-то Лохвицкой не видно», — от 4 февраля 1900 года. Хозяин «пятниц» Случевский, неизменно называвший Лохвицкую «сердечно чтимая поэтесса», не уставал приглашать её, «подтверждая всякий раз, что её место — почётное, рядом с ним». Известно, однако, что круг литературных связей Лохвицкой был узок: из символистов наиболее дружественно относился к ней Ф. К. Сологуб.
**
К концу 1890-х годов Лохвицкая приобрела статус едва ли не самой заметной фигуры среди поэтов своего поколения, оказавшись практически единственной представительницей поэтического сообщества своего времени, обладавшей тем, что позже назвали бы «коммерческим потенциалом». Е. Поселянин вспоминал, что спросил однажды у К. Случевского, как идут его книги. «Стихи идут у всех плохо, — откровенно отвечал тот. — Только Лохвицкая идет бойко».
При этом «её успеху не завидовали — эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен…», — писал В. И. Немирович-Данченко. Он же замечал: Лохвицкой не пришлось проходить «сквозь строй критического непонимания»[11]. В равной степени принятая литературным кругом и широкой публикой, она с каждым новым произведением «всё дальше и дальше оставляла за собою позади молодых поэтов своего времени, хотя целомудренные каплуны от литературы и вопияли ко всем святителям скопческого корабля печати и к белым голубям цензуры о безнравственности юного таланта». Л. Н. Толстой снисходительно оправдывал ранние устремления поэтессы: «Это пока её зарядило… Молодым пьяным вином бьёт. Уходится, остынет и потекут чистые воды!». Была лишь одна претензия, которую Лохвицкой приходилось выслушивать повсеместно: она касалась отсутствия в её поэзии «гражданственности». В. И. Немировичу-Данченко московский литератор Лиодор Пальмин писал об этом так:

«На нашем горизонте новая звезда. Ваша питерская Мирра Лохвицкая — птичка-невеличка, от земли не видать, а тот же Вукол Лавров читает её и пузыри на губы пускает. Начал бы её в «Русской мысли» печатать, да боится наших Мидасов-Ослиные уши, чтобы те его за отсутствие гражданского протеста не пробрали. Вы ведь знаете, Москва затылком крепка…».

Третий сборник произведений Лохвицкой, «Стихотворения (1898—1900)», был опубликован в 1900 году. Сюда, помимо новых стихотворений, вошли три драматических произведения: «Он и она. Два слова», «На пути к Востоку» и «Вандэлин». Во втором из них исследователи отмечали автобиографические мотивы: история знакомства поэтессы с К. Бальмонтом (он угадывается в образе греческого юноши Гиацинта), женитьба героя на дочери богатого купца (в «роли» Е. А. Андреевой — гречанка Комос), отъезд супружеской четы за границу.

В четвёртый сборник «Стихотворения. Т. IV (1900—1902)» вошли также «Сказка о Принце Измаиле, Царевне Светлане и Джемали Прекрасной» и пятиактная драма «Бессмертная любовь». Последняя была отмечена как «самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой»; сюжет её был фрагментарно подготовлен такими вещами, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; «Праздник забвения», «Он и она. Два слова». Исследователи отмечали: несмотря на то, что в драме угадываются автобиографические моменты, её персонажи, судя по всему, — собирательные, причём в главном герое, наряду с Бальмонтом и Жибером, явно угадывается некто третий. Сюжет драмы «Бессмертная любовь» имеет прямое отношение к оккультизму; сама Лохвицкая им не увлекалась, но, как пишет исследовательница её творчества Т. Александрова (имея в виду «магические» эксперименты В. Брюсова и загадочный характер «болезни», приведшей поэтессу к гибели), «можно предположить, что объектом оккультного воздействия она всё же оказалась».

За пятый сборник (1904) М. Лохвицкая в 1905 году (посмертно) была удостоена половинной Пушкинской премии. Третий и четвёртый сборники тогда же получили почётный отзыв Академии наук. В 1907 году вышел посмертный сборник стихотворений и пьес Лохвицкой «Перед закатом», заставивший критику по-новому оценить творчество поэтессы. Рецензировавший книгу М. О. Гершензон, отметив, что за небольшим исключением «пьесы страдают туманностью, их фантастика искусственна и неубедительна и больше чувствуется порыв, чем творческая сила», обнаружил силу автора в мистическом видении:
Только там, где Лохвицкая в чистом виде старалась выразить свою веру, своё мистическое постижение, не пытаясь облечь их в образы, там ей удавались подчас истинно-поэтические создания.  «Её дух был слишком слаб, чтобы выработать в себе всеобъемлющую мистическую идею; она точно ощупью двигается в этом тютчевском мире и с трогательной беспомощностью стремится выразить огромное неясное чувство, наполняющее её».
— М. Гершензон. Вестник Европы, 1908

**
Могила М. А. Лохвицкой на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге
В конце 1890-х годов здоровье Лохвицкой стало стремительно ухудшаться. Она жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию и ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась; поэтесса (как позже говорилось в некрологе) «порой с большим пессимизмом смотрела на свое положение, удивляясь, после ужасающих приступов боли и продолжительных припадков, что она ещё жива». На лето Лохвицкая переехала на дачу в Финляндию, где «под влиянием чудесного воздуха ей стало немного лучше»; затем, однако, пришлось не только перевезти её в город, но и поместить в клинику, «чтобы дать полный покой, не достижимый дома». Лохвицкая умирала мучительно: её страдания «приняли такой ужасающий характер, что пришлось прибегнуть к впрыскиваниям морфия». Под воздействием наркотика последние два дня жизни больная провела в забытьи, а скончалась — во сне, 27 августа 1905 года. 29 августа состоялось отпевание поэтессы в Духовской церкви Александро-Невской лавры; там же, на Никольском кладбище, она, в присутствии лишь близких родственников и друзей, была похоронена.
Наиболее точные сведения о причине смерти М. А. Лохвицкой даёт в своих записях Ф. Ф. Фидлер:
«27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая — от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни».
— Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов. 2008

Часто приводившиеся в биографических справках сведения о том, что поэтесса умерла от туберкулёза лёгких, ошибочны. В некрологе Ю. Загуляевой упомянута хроническая стенокардия — что согласуется с данными Фидлера. Современниками не раз высказывалось мнение, что кончина поэтессы была напрямую связана с её душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия её духа… Так говорили…», — писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

**
Мирра Лохвицкая, имевшая огромный успех в конце 1890-х годов, к концу жизни заметно утратила популярность: в её адрес были обращены «холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах». Последним отзвуком прижизненной славы Лохвицкой стало увлечение её творчеством Игоря Северянина, который в честь поэтессы назвал свою фантастическую страну «Миррэлия», но (согласно Т. Александровой) неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию её поэзии.
В советский период имя Лохвицкой было прочно забыто, как на родине, так и в русском зарубежье; критики уличали её в «ограниченности, тривиальности, салонности, вульгарности». В течение более чем девяноста лет стихи М. Лохвицкой не выходили отдельными изданиями. Широко растиражированным оказалось высказывание В. Брюсова: «Для будущей Антологии русской поэзии можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворений 10—15 истинно безупречных…» (имевшее менее известное продолжение: «…но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатлённая ею во всей её поэзии»).

Положение дел стало меняться в 1990-х годах. Английский «Словарь русских женщин-писательниц» (1994) отмечал, что роль Лохвицкой в женской поэзии «всё ещё ждет взвешенной и справедливой оценки» и что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Американский славист В. Ф. Марков утверждал, что «её „жгучий, женственный стих“ определённо заслуживает внимания и реабилитации», и «именно Лохвицкая, а не Ахматова, „научила женщин говорить“». Он же назвал Лохвицкую «кладезем пророческих предвосхищений». Современные исследователи творчества поэтессы признают справедливость упрёка, касавшегося «узости» поэтического мира Лохвицкой, но отмечают несомненную глубину последнего. Как писал Вячеслав Иванов, «глубина её была солнечная глубина, исполненная света, и потому не казавшаяся глубиной непривычному взгляду».

**

поэзии СОНЕТ

В святилище богов пробравшийся как тать
Пытливый юноша осмелился поднять
Таинственный покров карающей богини.
Взглянул – и мертвый пал к подножию святыни.

Счастливым умер он: он видел вечный свет,
Бессмертного чела небесное сиянье,
Он истину познал в блаженном созерцанье
И разум, и душа нашли прямой ответ.

Не смерть страшна, – о, нет! – мучительней сознанье,
Что бродим мы во тьме, что скрыто пониманье
Глубоких тайн, чем мир и чуден и велик,

Что не выносим мы богини чудной вида,
Коль жизнь моя нужна – бери ее, Изида,
Но допусти узреть божественный твой лик.


УМЕЙ СТРАДАТЬ

Когда в тебе клеймят и женщину, и мать -
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
         Безмолвствуя, храни покой бесстрастья,
                Умей молчать!

И если радостей короткой будет нить
И твой кумир тебя осудит скоро
         На гнет тоски, и горя, и позора,-
                Умей любить!

И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
         Неси свой крест с величием богини,-
                Умей страдать!

**

Есть что-то грустное и в розовом рассвете,
     И в звуках смеха, тонущих вдали.
И кроется печаль в роскошно-знойном лете,
     В уборе царственном земли.

И в рокот соловья вторгаются рыданья,
     Как скорбный стон надорванной струны.
Есть что-то грустное и в радости свиданья,
     И в лучших снах обманчивой весны.

**