Блуждающий Свет

«Love, nursed among pleasures, is faithless as they,
But the love born of Sorrow, like Sorrow, is true...»
                Thomas Moore

«Любовь, вскормленная средь удовольствий, неверная, как и они,
Но любовь, рожденная в Горе, подобно Горю, верна...»
                Томас Мур (англ.)


ПРОЛОГ

В наш век кого-то удивить
сюжетом иль отменным слогом,
увы, не просто. Как же быть? —
когда Самим быть может Богом,
во мне неутолимый вызван зуд.
И вспухла от раздумий голова;
и мысли, облаченные в слова,
так на бумагу и бегут, бегут...
Бегут, увы, не подвиг совершить!
Бегут, в пустой надежде поразить,
(быть может, стыд пройдя и униженье)
несокрушимое воображенье
Читателя, уставшего от дел
либо томящегося в скуке...
Довольно слов, пера коснулись руки;
и Музы райский голос зазвенел...


ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Господи, мало нечисти на Земле, так ты еще и жинок наплодил».
                Н.В. Гоголь

I
«Греховна жизнь, да и любовь греховна...
се как недуг, им раз переболев,
мы в мир иной отходим поголовно
иль в мир воспоминаний-грёз... Что лев,
насытившись, ложится в тень, зевает
и никого окрест не замечает:
ни сладкой пищи, ни доступных дев...
Но всё ж, потом, и то непостижимо —
когда уж нету сил и средств любить;
нет прав и нет здоровья дале жить —
нас тянет всех, причем неудержимо,
пред тем, как вздох предсмертный испустить,
сосуд греха еще раз пригубить...» —

II
Пал Львович Ткач — повеса старый — сына,
учил искусству жить, а, знать, любить:
«Лишь женщина в мужских грехах повинна!
ей угодить иль дабы ей польстить,
идет на грех и даже смерть мужчина,
она — грехов его первопричина
и следствие... Поверь, нельзя грешить,
не ведая любви, любить безгрешно —
нельзя... Как, впрочем, жить... Да, то беда!
Но, во грехах раскаешься когда —
ан поздно... Впрочем, сын мой, безутешно
о том рыдать не стоит и труда,
жизнь такова — то зной, то холода...»

III
Сын слушал все, да только без вниманья...
«Что мне любовь? — пока не до неё...
Что женщины? - от них одни страданья...
Любовь — предназначенье не моё!
Мне ль женщину любить — она убога...
Терниста и трудна моя дорога:
я кубок Истины, налитый до краёв,
хочу испить. К чему мне наслажденья? —
в них толку нет, а, значит, нет ума;
страстишек плотских, мелких кутерьма
мои не поколеблет убежденья.
Хочу наук пополнить закрома,
пока меня не поглотила тьма...» —

IV
так думал юноша, на сеновале лёжа,
да не заметил, как и задремал,
укрывши дранной голову рогожей...
...И, лишь на пятый раз, он услыхал:
«Эй! Глеб-каа! Где ты там?! Тя ищут, Глебка, —
звала его пригожая соседка, —
Василий Львович да и дядя Пал...»
Василий Львович — дядя из столицы —
батянькин брат, за Глебом прилетал,
ему своих Господь детей не дал,
так он племянника отправить за границу
решил... И Глеб на свете всё б проспал,
каб не соседка Ольга Самофал...
 
    V
Скрывать не буду, Оля очень Глебу...
не только очень, да ещё давно,
была по с;рдцу... Сколько раз у неба
молил любви её — всё тщетно, но
Глеб не сдавался, Оле так и эдак
о чувстве намекал... А напоследок,
перед отъездом, как в плохом кино,
он ей признался, переврав поэта:
«Любил ли, Оля, кто тебя, как я1?»
Зарделась д;вица, как от огня...
«Люблю тебя, хочу...» «Ах, ты про ета...
Глеб, не поспеем, мало время, я...
быть может статься... буду ждать тебя...»

    VI
И вот... в ину страну и в жизнь чужую,
отца покинув и родимый кров,
уехал Глеб. И там, вам доложу я,
недурно зажил он, начав с азов,
науки мира изучать и тайны,
и этим счастлив был необычайно,
жил этим наяву и в мире снов,
окрест себя совсем не замечая:
ни красоты, ни грязи городской;
ни вечной торопливости людской;
ни девок, что, прохожих докучая,
лишь купол неба меркнет голубой,
на площадях и улицах собой

    VII
торгуют. Все дела мирские Глеба
не волновали. Весь в науках, он
жил скромно: чай да два кусочка хлеба
входили в его скромный рацион...
А игры, развлечения, путаны,
танцульки, выпивка — посколь ни по карману — 
Глеб не вводил сих слов в свой лексикон.
Шли годы, но в судьбе Ткача ничтоже2
не изменялось... Словно бы больной,
науке отдавался он одной,
доколь его наш Всемогущий Боже
не свёл с ума. В излишний выходной
Глеб с девой познакомился одной...
   
   VIII
Сознаться честно, женщин Глеб боялся,
ведь он без материнской ласки взрос.
Те ж — с коими, случалось, забавлялся
отец — то разве женщины? — вопрос...
Превыше Ткач ценил уединенье —
с великоумной книгой съединенье
иль пребыванье в царстве сладких грёз.
А тут неведома открылась бездна,
и в оную его нещадный рок
толкнул, и Глеб поплыл, как тот щенок,
которого учить ин бесполезно.
Когда пришёл влюбиться парню срок —
он втюрился, ну чисто дурачок...

    IX
Содеялось всё, вроде как случайно,
сосед по комнате, почти дружок,
их познакомил в парке, дальше тайна...
Как можно так, за столь недолгий срок
(я лишь узнал — подумал: злая шутка)
околдовать, влюбить, лишить рассудка?
Возможно ль? Да! Поскольку тот же рок
нас приучил готовым быть к любому
изгибу-искривлению судьбы...
К чему чесать затылки, морщить лбы? —
одно! всё обернётся по-иному,
не так совсем, как нам хотелось бы...
(садили клёны — выросли дубы)

    X
И всё притом, что это диво — дева
божественно-бесовской красотой
не выделялась, но ни в этом дело,
ни в красоте, чудесной, но пустой —
сокрыта женщин дьявольская сила,
что до небес мужчину возносила
и низвергала... Но! О деве той:
она была умна, умна настолько,
чтоб ум скрывать умело от мужчин.
Зачем? Тому немало есть причин —
одна из них (и то признать мне горько)
та, что мужчина — человечин сын,
един: мудрец, добытчик, господин!

    XI
К тому же Энни, так ту деву звали,
могла умело выслушать, понять...
(По всей земле ищи, и то едва ли,
людей, способных, слушая, внимать,
десятка два на миллион найдётся.
Не всякому такой талант даётся —
самозабвенно сопереживать...
Теперь всё больше любят посудачить,
умельцы рода злостных болтунов
стремятся вас поймать в пленицы3 слов,
обезоружить и обезопасить...)
Глеб Палыч Ткач — породы мужиков
типичный представитель, трех часов

      XII
не минуло, а, глядь, уже под юбку
полез он, нетерпенье проявив.
Но, благо, Энн всё обратила в шутку
и, грубость зверя в нежность обратив,
в пучину страсти робкого невежду,
обезоружив, то есть, сняв одежду,
толкнула! Ткач, рассудку супротив,
без тени страха в тайные глубины
неведомого чувства погрузился;
он лишь на миг в желаньях усомнился,
но прочь прогнал сомненья... О, мужчины!
средь вас ещё на свет не народился
Муж, коий зову плоти вспротив;лся!

      XIII    
Теперь мы в мир иной перенесёмся,
нет, ни в загробный, в параллельный мир.
Как попадем туда? А как-нибудь пробьёмся -
в пространствах много всяких лазов-дыр.
Кто в нем живёт? Народ необычайный,
красивый, добрый, но, увы, печальный,
поскольку беден он, забит и сир...
Йоргес народом правит — многошумный,
разнузданный, бессовестный злодей,
причем из бывших, то есть из людей...
Сей притеснитель слабоумный,
сей реформатор-лицедей,
был полон пременительных идей —

      XIV    
но минул век, Йоргес остепенился,
теперь не сеет в землю он костей;
обрюзг, оплыл жирком да обленился;
сидит и званных ждёт к себе гостей!
Вот! Зашумели кроны, ветр могучий
задул, завыл, нагнал свинцовы тучи,
но, пролив желчь и наломав ветвей,
унялся, задремав в дупле... А вскоре,
взошли к Йоргесу медленной чредой:
беззубый Старец, будто лунь, седой;
Тюлень в старинном головном уборе;
Бык златорогий; Ворон с бородой
да Кот облезлый со Змеёй младой...

     XV
Все твари — соправители Йоргеса:
Старик — существ бесплотных господин;
облезлый Кот — хозяин гор и леса;
Тюлень — властитель водяных глубин,
те содрогаются от одного лишь рыка;
Бык — обитателей степей владыка,
их сын и дух в одном лице един;
пустыни лишь одной Змее подвластны,
там где Змея — там ненависть и страх;
а Ворон царствует на небесах,
его закон и гнев его — ужасны...
Йоргес молчит, печаль в его очах,
и властная улыбка на устах.

      XVI
«Прийми привет, K;nig Jоrges4-Жестокий, —
седой старик учтиво начал речь, —
Ein Unser Held5! Хозяин светлоокий.
Отец родной, знай, рад костями лечь,
любой из нас, твою сполняя волю;
готов: делить и благость, и недолю;
тебе служить и твой живот беречь...
Мы, Herr6, пришли смиренною толпою,
даб, обратившись в вселовящий слух,
постичь, чего твоих очей потух
могучий пламень? Что стряслось с тобою?
Аль одолел тебя, какой ни весть, недуг?
Аль предал, вдруг, недолговечный друг?»

     XVII
Йоргес молчит, властителю негоже
поспешным быть. И миновал уж час,
как он безмолвствует... А гости что же?
В почтении склонив главу, ни раз
уж исподлобья кроткий взгляд бросали,
пытаясь что-нибудь понять... Уж в зале
стемнело так, что кроме красных глаз,
светящихся во тьме, ни зги невидно...
Йоргес вздохнул, по стенам факела
самозажглись... «Такие вот дела... —
промолвил он. — Мне знаете ль обидно...»
Наморщив кожу потного чела,
вновь Царь замолк. Лишь глупая пчела,

      XVIII
под потолком летая, так жужжала,
(от шума просто вспухла голова)
пытаясь тщетно выбраться из зала,
Йоргес её убил, взглянув едва...
«Так вот, мои дражайшие собратья,
не для того я вас просил собраться,
чтоб слушать сладолестные слова.
Уж век второй пошел, как я над вами
посажен был Всесильною Рукой,
и мыслю се: пора мне на покой,
я поослаб да поглупел с годами...
Но нет наследника — тогда на кой
нужон покой, ответьте мне, такой?»

      XIX    
Притихли гости, мыслят, плохо дело...
Тюлень от страха даже шляпу смял;
у Старца все внутри похолодело;
дрожь у Кота... Тут Ворон слово взял,
когтем корявым теребя бородку,
«Мой властелин, найди себе молодку...
ужель ни разу простыней не мял
ты с девками, ночами развлекаясь?
Аль в данном деле стал ужо ты плох?
Аль твой могутный сук совсем засох?»
Йоргес расцвёл: «Да было дело, каюсь,
я преподать и вам могу урок...
Но я страшусь, когда приспеет срок,

      XX   
вдруг дочка уродится вместо сына...»
Змея тут влезла: «Это пустяки,
рожденье дщери — это ли причина
твоей кручины? Все вы — мужики —
вам никогда мозгов недоставало...
Вам токмо б сыновей жена рожала,
дак жить без баб, сознайся, не с руки.
Ужели, Царь, на женщину оставить
свою страну робеешь?» «Замолчи!» —
вопит Йоргес... «Halt Maul!7 - не кричи, -
тут старец встрял. - Ты волен нами править,
как помышляешь... Токмо знай — в ночи
твоё житьё, как пламячко свечи,

      XXI
раз и задул...» Тиран затих: «И верно,
что я без них?» «Коль уродится дочь —
мы ж что-нибудь изобретём наверно,
тебе смогём, случай чего, помочь...»
«Sehr gut8, Старик, прости, вспылил немного;
вы, други, тоже не судите строго...
Ты, Кот облезлый, мордочку не корчь,
а нонче ж собирай-кося в дорогу
и этак, скажем, в три-четыре дни
ко мне, браток, невесту приведи...
Ты ж, враний сын, ходи хоть к чёрту, к Богу,
хоть шар земной три раза обойди,
убор для девы сказочный найди...»

      XXII   
Вернёмся в Лондон, а верней в предместье,
промчимся ветром чрез леса, поля...
Sir David9, верою служа и честью,
в награду получил от короля —
старинный дом у леса самой кромки,
где по сейчас живут его потомки,
печаля душу, тело веселя...
Вот и сегодня, с самого рассвета,
уютный старый домик кверху дном,
хлопочут слуги — вечером приём —
скользя по глади модного паркета.
Всего за час стал домик над прудом
похож на порт и сумасшедший дом.
 
      XXIII
Сегодня Энн справляет именины,
гостей и гостий полон древний дом.
Здесь: дамы, что индийские павлины,
блистают опереньем, об одном
долдоня: «...нынче этот цвет не в моде...»
«Нет, Стивен Кинг, ни при какой погоде
читать не буду, паче перед сном...»
Потом судачат о несносном Чарльзе...
Мусолят: тайну смерти леди Ди;
проблемы укрепления груди;
методы доктора, whose clinic10 в часе
езды отсель; и что ждёт впереди,
согласно гороскопу ma'am Frauddy11?

     XXIV
В соседней зале знатные мужчины
(часть большую из них пора на слом...)
во фраках чёрных, будто бы пингвины,
столпились жадной стаей над столом.
Здесь светские, пустые разговоры,
а в мыслях только зависть да укоры —
и всё между закуской и вином...
За картами ж играют в благородство:
безмолвие; улыбки напоказ;
невидящие очи вместо глаз;
и хладный ум под маской сумасбродства.
Зря сих людей, я мыслю всякий раз:
«Такие развлеченья не про нас!»

      XXV
Во-первых, я ещё покамест молод;
и не особенно богат я, во-вторых.
Духовна жажда и познанья голод
чревоугодия и похотей моих
стократ сильней. Но может быть такое,
что лет чрез ...надцать, в поисках покоя,
я к ним приду... Сейчас же не до них,
я там, где молодежь! Там все танцуют;
там буйство красок, звуков и страстей!
Уединясь в беседке от гостей,
Энн с Глебом, словно голуби, воркуют...
Приспела ночь, дом шумный опустел,
и пылких ждёт любовников постель.

     XXVI
Увы, живописать любовну сцену
я не горазд, поскольку для меня
постель иную обрела уж цену —
отдохновение от пороков дня.
Хотя не в силах возражать природе —
на НОЧЬ ЛЮБВИ (ни при какой погоде)
я б ночку сна (ни в жизнь) не променял!
Но здесь иные чувства, настроенья;
здесь девственно-развратная любовь —
ей наплевать, что с нею слово Кровь
рифмуется от Миросотворенья.
И всё равно: там где Любовь — там вновь
волнуется иль льётся чья-то кровь...

     XXVII    
До крови дело не дошло! Мы в спальню
вернёмся... Там обычные дела:
секс-пир окончен; одр многострадальный
разбитые усталостью тела
унял; всё кончено! Едва лишь, руки,
касаясь кожи, тела закоулки
исследуют, как майская пчела
бутоны пышны в поисках нектара,
с цветка перелетая на цветок...
Но в тишине, вдруг, слышен шепоток:
 «Любезный мой, я от любви устала
и спать хочу...» «Ещё хотя б чуток
давай поговорим...» «О чём, сынок?»

     XXVIII   
«Cыночком» Энни величала Глеба —
посколь была и искушенней, и умней,
в житейском смысле. Глеб же «Даром Неба»
подругу звал. Но, а в кругу друзей
«Советником своим» да «Берегиней»...
«Глянь, тополя роняют наземь иней,
глянь, сколь на небесах блестит звездей...»
«Кончай дурить, мне завтра на работу!»
«Вот так всегда, ну что за человек.
Так и пролетит сей жизни прыткий век
в проблемах, в поисках, в заботах...
Но о себе помыслить разве грех?
Ведь столько развлечений и утех!»

      XXIX   
«Ты ране так не думал...» «Так ведь ране
я знать не знал, что значит се — любить;
я знать не знал, что значит состраданье;
сочувствие, соитие...» «Побить
тебя быть может, дабы отвязался?»
«Кто не был бит иль кто не обжигался —
не знает боли...» «Мож тебя убить,
на чем-нибудь за что-нибудь подвесить —
тогда прознаешь, что есть смерть и тлен...»
«Коль я тебе попал в слащавый плен —
всё властна ты: забить, забыть... раз десять
на дню любить... Но я, как Соверен12,
тебе ни унижений, ни измен

     XXX
не извиню...» Вороний сын в печали,
лишь рассвело, оставил Черный лес...
«Не повезло! И самодур-начальник,
и сам — дурак, чего с советом влез?
Вот так, вот, черт, послали, так послали!
теперь лети в неведомые дали,
при этом дали времени в обрез...»
Коту не легче: «Где сыскать невесту?
при том ещё дев;цу — просто мрак...
Со сворой драться бешеных собак
должно быть проще...» Не находит места
и сам Йоргес: «Женюсь, а если как,
женившись, я останусь в дураках?»

     XXXI
Кот, разумея, что три дня — не время,
побег к Фефеле13, что жила в бору.
Та, почесав своё три раза темя,
за печь полезла: «Щас, лишь приберу
в избе немнохо... Чародейну книху
куда-т пихнула. Ты, небось, интриху
каку наладил?.. Право не к добру,
що не моху сыскать книжонку, право...
А нут-ка, Кот, тобе плясну сто храмм,
покель сыщу...» «Ну нет! Давай я сам,
мал пошукаю, ты ещё отраву
нальёшь! Мне ж подыхать не по годам...»
«С чевойт ты взяв, що я ти яду дам?
 
     XXXII
я ж котиков кохаю...» «Ты скорее
ищи, не то...» «Ищу, ищу... Эх, Коо-от...»
Пошарив саму малость в шифоньере,
она в железный забралась комод;
порылась с полчаса в своем диване;
потом закрылась на часок в чулане...
«Дак! вот вон;! — беззубый скаля рот,
явилась баба с пыльным фолиантом, —
сыскалася... Як що ты говоришь?
Йоргесу д;вицу... Чай, Кот, шалишь?
Он не мужик ужо — фант;м аль ф;нтом...»
Кот заурчал. «Молчу... молчу...» Молчишь?»
«Короче, Кот, езжай-ка ты в Париж...

      XXXIII
а мож в Мадридт... Начиркано коряво —
не разобрать...» «А ты уж разбери,
коль жаждешь жить!» «Ну, що ты, Котик, право,
угрозами стращаешь? Одари
презентом лучша...» «Слишком много чести...»
«Катись на Темзу, ужо там на месте...
ищи-свищи какую-то miss Rea14 —
вон; тобе потребна...» «Добре, бабка,
не дай... солжешь в гадании своём —
поймешь, карга, шалила ты с огнём...»
«Брось, Котик, на... хлебни-ка, вот, с устатку».
«Опять хотишь мя отравить вином!»
«Как можно-ть, Кот!» «Так пей его с Волк;м...»

      XXXIV
Не только человеки знают цену
хмельному! Вон, у друга попугай
пивко любил; бывало, сдует пену,
отломит воблочки... Потом ругай
его, кричи, выщипывай все перья —
ему всё по... Бывало так Лукерья —
моя кума покойная — чрез край
ядрёной браги хряпнет из бочонка,
пристроит на завалинке свой зад,
кисет достанет, дедов самосад
затянет и... отрубится бабёнка —
не сдвинешь с места ни вперёд, ни взад...
Вернёмся в спальню; окна в палисад

      XXXV
раскрыты настежь; запахи и звуки
такие сладостные веют и звучат...
Не слышно слов, угомонились руки,
и лишь сердца, как ходики, стучат
ритмично, в такт... Влюблённые бесстрастны,
покуда спят, невинны и прекрасны...
Но во грехе давно рассвет зачат,
и близок час: окровав;тся неба
простынка; день родится гол, как суть;
проснутся люди, тотчас двинут в путь,
вотще ища: кто зрелища; кто хлеба...
А про работу, перед коей, жуть
как надо выспаться и отдохнуть,

      XXXVI
Энн наплела! — Она и знать не знала —
что есть работа? В окруженье слуг,
как ягодка в теплице, возрастала,
не утруждая бело-нежных рук.
Она часами отдавалась чтенью;
любила танцы, музыку и пенье;
и одолела множество наук;
владела несколькими языками;
могла скакать, и плавать, и летать;
одним ударом череп разбивать... —
но это все нельзя прозвать делами!
Все это — мне печально признавать —
Энн постигала, дабы не скучать.

      XXXVII
И Глеба дева также не любила,
ей просто возжелалось поиграть
с сердечком р;сича-полудебила,
заставить ретивое пострадать.
Ей нравилось царицей быть и править,
больное самолюбие забавить,
желаньям похотливым потакать...
Ин дело Глеб, соображает плохо-ть,
что стал рабом он низменных страстей;
не зная женщин, к Энн залез в постель
и принял за любовь простую похоть.
Уж нам дурных недолго ждать вестей
в наш век космических сверхскоростей...

      XXXVIII
Влетел брадатый Ворон в чей-то замок,
вернее исторический музей.
Там было всё: от ползунков до тапок —
династии забытых королей.
И там висел, из кружев весь и бантов,
в сияньи жемчуга и бриллиантов,
венец-наряд одной из дочерей.
Разбив стекло, не опасаясь стражи,
хватил пройдоха платье, и в окно;
а за окном, как водиться, темно...
На утро лишь узнал о дерзкой краже
крещенный мир; но Ворон-вор давно
кровавое с Йоргесом пьёт вино...

      XXXIX 
Йоргес доволен: «Молодчина, Ворон,
сознаться, я совсем не ожидал,
что сполнишь ты приказ так скоро...
Где ж ты наряд такой, брат, откопал?»
А враний сын безмолвствует, ещё бы...
Он — есмь герой! «Обшарил все чащобы,
во всех, Царь, государствах побывал.
У Мерлина из западной сторонки
шёл ентой смутной ночью знатный бал;
там светской нечисти был полон зал.
Наряд украл я у царевой жёнки,
и дёру... Чудодей меня нагнал,
но поразил его я наповал!

      XL
вот ентим клювом...» Царь лишь ухмыльнулся:
«Пусть будет так, хотя ты врать мастак...»
«Ей-ей не лгу!» — весь Ворон встрепенулся.
«Довольно, птица, я ведь не дурак,
хотя и пьян! Пшёл прочь, исчадье вранье,
пока тебя я за твоё старанье
не порешил!» «Но, Царь мой, как же так?»
«Лети, вражина, прочь!» В одно мгновенье
лгунишки-ворона простыл и след...
Едва небес зари коснулся свет,
уж в Лондоне наш Кот, и с нетерпеньем
принялся, помня нищенки совет,
искать мисс Ри, которой мож и нет.

      XLI
Проснулась Энн, понять себя не может:
то на другой перевернется бок;
то ляжет на спину; её тревожит
предчувствие дурное. Близок срок
за все грехи и за обман расплаты.
Вот уж в стекло стучится дождь лохматый,
скребётся в дверь голодный ветерок.
«Скорей проснись, мой друг, ты всё на свете
проспишь, проспишь...» — но горькие слова
все стрянут в горле, слышится едва
змеиный: «Шы-шш». И на призыв: «Ответь мне!»
Энн слышит лишь, как под окном трава
шуршит: «Твоя пропала голова!»

      XLII
«Что, чёрт, за мистика? Откуда?
Какой злодей прокрасться мог сюда?»
В серванте громко звякнула посуда;
кран зашумел; и полилась вода...
Шумы и шорохи пространство дома
наполнили... Гремят раскаты грома,
то к дому приближается Беда!
Вот Энни в страхе тщетно молит Бога:
«I pray the Lord my soul to keep... I'm not
a sinner! I'm a strayed sheep... My God...»15
Но Бог молчит, с небесного чертога
взирая безучастно... Полночь бьёт...
и на кровать облезлый лезет Кот...

       XLIII
Почти всю ночь кутила непогода,
но паренёк настолько крепко спал —
что так проспал, наверняка, полгода,
когда б лакей его не растолкал:
«Excuse me, mister Tkach, where's miss Annie?»16
 Кровать пуста. «Энн нет!» Дрожат колени...
«I don't know, Sir!»17 — лишь Глеб пролепетал...
 Какой тяжелый жребий уготован
 ещё мальчишке, глупому щенку;
 так мало повидал он на веку —
 в убийстве обвинён и арестован...
 И лозунг так и проситься в строку:
 «ТОВАРИЩ! Будь всё время на чеку!»

    XLIV         
Такая жизнь, и так уж повелось...
Почти настал, казалось, счастья миг —
вдруг перепуталось, переплелось,
вдруг изменилось всё — ты сник —
конец печален... Впрочем, се начало,
лишь отошёл от шумного причала
повествованья белокрылый бриг...
В полон дев;ца Энни угодила;
в неволе Глеб, её минутный друг —
но плен — не тлен, неволя — ни недуг!
Хотя нас ждёт забвенье и могила,
покамест жизни не замкнулся круг,
нельзя надежду выпускать из рук...

ГЛАВА ВТОРАЯ

 «Следует оплакивать людей, когда они родятся,
 а не тогда, когда они умирают...»
                Ш. Монтескье

      I
«Весь день льёт дождь18 — ужасная погода!
Была б жара — ворчал бы и тогда...
Капризными нас создала Природа,
сын человеческий не счастлив никогда,
сей господин все время недоволен:
чуть занемог — «Ох, я смертельно болен...»
чуть-чуть сглупил — «Какой же я — балда!»
Льет дождь... — прекрасно то, поверьте:
озера все наполнятся водой,
животные придут на водопой,
растенья убегут безводной смерти...» —
так думал Глеб, невольник молодой,
зря сквозь решетку ливень проливной.

   II    
Такой же дождь нещадно лил в деревне,
кою покинул, уж три года, Ткач.
В избу к Пал Львовичу после обедни,
был спешно вызван деревенский врач.
Но тот недолго мучился с ответом,
всё было ясно ещё прошлым летом —
когда упал на Павла карагач...
Дед занемог и слёг, в больнице долго,
страдая и скучая, он лежал,
а по весне в деревню убежал...
«Хочу здесь помереть, заради бога,
не трогайте...» — врачам он наказал.
И нынче, вот, Господь его прибрал...

   III
Под утро в дверь вошли два господина:
«Простьите наш вторженье, мистер Ткэц...»
«Ткач!» «Oh! Excuse me19, непокой прритчина
печалный вест». «Пол Ткэч — ест ваш отэц?»
«Yes! He's my dad»20 «Ум;р истекший ночью»
«Нет! нет, чего вы лжете?» «Это точно».
«Враньё! Скажите правду, наконец...»
Вдруг Глеб затих, ушёл в своё страданье,
застыл, окаменел; в теснящей в тишине
Лишь крики надзирателей извне
гремели, его скорбное молчанье
 прервая грубо... «Правда, горе не
приходит в одиночку. И трех дней

   IV
не минуло со дня пропажи Энни,
а тут другой, ещё сильней удар! —
так размышляет наш невинный пленник. —
Я никогда ещё так не страдал,
утратив сразу двух людей мне близких...
Не мил мне боле берег сей английский.
Куда бежал? — Родимый край пред;л...
Что здесь обрел? — Отчаянье и горе,
да ультрасовременный каземат...
Но не воротишь ничего назад,
finita la commedia21... И вскоре,
природой данный исчерпав талант,
фразёр божественный, комедиант

   V    
из списка действующих лиц спокойно
возьмёт и вычеркнет меня... Но нет,
довольно слёз, вести себя достойно
я должен — я ведь сам почти поэт —
поди, переписать в финале сцену,
могу и сам...» И вот, ночи на смену
спеша, забился в окна ранний свет;
ещё не пробил час обедний — Глеба,
и спутника, проворный самолёт
уже зовёт в стремительный полёт,
легко взлетевши на седьмое небо...
А как там Энни? Что дев;цу ждёт
в плену Йоргесовом? Мёд-пиво пьёт

   VI
 иль давится сухою хлебной коркой?
 О том поведаю во третьей я главе,
 боюсь, что ей приходится там горько...
 Распорядился так жестокий век:
 блаженный счастья своего не знает;
 что есть свобода? — узник понимает;
 что есть достаток? — нищий человек...
 И двух дней не прошло, уж Глеб в России,
 с ним mister Eric Gregory John Gere22 —
 его немногословный конвоир...
 Завидев Глеба, враз заголосили
 старухи: «Паша наш споки-иинул ми-иир...»
 И Глеб познал, как одинок и сир

   VII
 он в бесприютно-многолюдном мире.
 И звук, на сдавленный похожий стон,
 род;лся. Ткач идти не может, гири
 будто к ногам привязаны. Всё ж он,
 мал оклемавшись, в дом родимый ;дет,
 и что же там, Глеб горемычный видит:
 глаза святых, глядящие с икон;
 завешенные зеркала; соседку,
 что молится, крестясь и морща лоб;
 обшитый траурным глазетом гроб,
 поставленный на стул, и табуретку;
 да тьму цветов... Не оступиться чтоб,
 присел на край скамьи наш Глеб. «Усоп... —

   VIII
 запричитала в трауре старуха, —
 ...раб Божий Павел! Господи, прими-иии...»
 Её стенания звучали глухо
 и жалобно. «Что жизнь? Единый миг,
 топтание на месте с переводом
 отпущенного времени за годом
 год...» - так подумалось Ткачу. «И-иии...» —
 опять завыли бабы, а мужчины,
 войдя в избу... Я всё б вам описал,
 но здесь, прошу, сей скорбный ритуал
 мне опустить — и есть тому причины:
 я столько, близких схоронив, рыдал —
 что не касаться тем сих слово дал.

   IX
 ...окончив поминальное застолье,
 соседи разбрелись: кто по домам;
 кто за околицу, развеяться на воле;
 а кто, ещё принять, хотя б сто грамм,
 побег в кафешку либо-ти к знакомым...
 Глеб с Эриком на лавочке пред домом.
 (Я в переводе диалог их передам,
  звучит по-русски ярче он, поверьте.)
 «Как можно после похорон, ответь,
 так буйно веселиться, песни петь?
 Ужель в России не страшатся смерти?»
 «Не в смерти дело, повод есть поесть,
 попить, попеть... Род;ны или смерть —

   X
 в них, право, разницы не шибко много —
 плюс-минус человеческая жизнь,
 как в математике...» «Побойся Бога!
 Ведь Человек — венец Природы!» «Брысь
 под лавку, пёс... Я седня пьяный в стельку...
 Оставь меня!» «На долго?» «На недельку...»
 Тут Гир совсем расклеился и скис:
 «Нам дали лишь три дня...» Но Глеба
 ужо и пушкою не разбудить.
 Позволь же мне, желая угодить
 тебе, Читатель милый мой, на небо,
 как сокол легкокрылый, воспарить
 и сверху, будто месяц, осветить

   XI   
 крас;ты русской той глубинки,
 в которой родился и наш герой.
 То вам не примитивные картинки
 мазил-художников, кои порой
 нам выдают за чудные творенья,
 каких и не было от Сотворенья...
 Деревня Куть лежала под горой
 у тихой речки с ней одноименной.
 Вода в речушке, будто синь глаза,
 прозрачнее и чище, чем слеза,
 вкусней не сыщешь и во всей Вселенной.
 По берегам дремучие леса,
 во коих заблудиться в полчаса...

   XII
 да неча делать... На покосах сено
 в пахучих копнах. В них я, будто мышь,
 бывало, зарывался, вдохновенно
 описывал, на сене дремля, тишь
 и ароматы середины лета,
 вплетая в строки серого сонета
 всё многоцветье луга... Только лишь
 напрасно я от темы отступленье
 развил; не в моде нынче се, увы;
 природы описанье, свет луны —
 теперь не бередят воображенье.
 Потоки крови трогают умы,
 постельны сцены да кошмарны сны.

   XIII
 Ну, что ж... Вернёмся к Эрику, бедняжка
 задумался; а в мыслях винегрет
 да мысль одна, бездомная бродяжка,
 слоняется: «I'm finding mare's nest...»23
 А дале пара фраз на чистом русском,
 слова, произносимы только в узком
 кругу... аналогов им в мире нет,
 ни в древних языках, ни в современном,
 а Эрик их всего за день постиг...
 Тут к мистеру подсел седой старик:
 «Was geht los, Held?»24 «For cetain!25 Нэс-ссомненно».
 Осклабился дедок: «Раз я возник,
 как призрак пред тобой, в единый миг

   XIV
 твои дела, сынок, сей ж час поправим,
 коль вверишься мене ты целиком...»
 «Безвестным доверять не в нашем правил,
 тем боле Вам, с кем вовсе незнаком!»
 «Давай знакомится, Herr Jacob Judo26...
 Мне подсобишь — и я те не забуду,
 нигде и никогда, ни при каком
 раскладе, политическом порядке...»
 Не понимая, в общем, ничего,
 кивает головою Гир. «Ого!
 Я вижу, Эрик, ты парнишка хваткий,
 добьемся мы с тобой, kamerad27, всего...
 Вот токмо спомогни подъять его.

   XV
 Насколько грузен он — срамной пропойца!»
 Взяв Глеба под руки, старик и Гир
 поволокли его за дом... «Не бойся!
 Мы толичко сведём его в сортир...»
 «What's a28 сортир?» — в немалом затрудненье
 наш англичанин. «Это заведенье,
 где мы ка-ка nach29 дырку...» «What's a дыр?»
 «Пойдем — увидишь...» К деревянной будке
 с сердечком на двери вместо окна,
 три мужика, качаясь, шли. Трудна
 дорога, коль дороги нет... Но шутки
 прочь все. Такое и в кошмарных снах
 навряд приснится: отворивши на...

   XVI    
 (позволь, хотя б перевести дыханье,
 Читатель мой. Что было? — божий страх...
 Но ужасы в чести! Я без желанья
 всё ж расскажу)... наружу дверь... и ах!
 Глеб, будто бы мешок костей, был брошен
 в дыру. А следом — одуванчик божий —
 старик прыгн;л. Один не при делах,
 остался Гир, пошевелив немного
 мозгами, осознал, что он один,
 что в грязную исторью угодил,
 и потому, не размышляя долго,
 вниз головой английский гражданин
 нырнул в дерьмо россейское... Аминь.

   XVII
 В ином мирке, где царь Йоргес уж к свадьбе
 готовился, в окраинном селе,
 в глухом лесу, в заброшенной усадьбе
 жила семья людская... На столе
 уже три дня как не было ни крошки,
 глава семейства Жан-Кристофф Кокошкин
 был бит Котом, чрез это заболел...
 Всё было так: вернувшись от Йоргеса,
 Котяра сам жениться возжелал,
 и в особняк свой Жана он призвал,
 и предложил (ах! мартовский повеса)
 стать тестем — но Кокошкин отказал,
 Кот вмиг вскипел, затопал, заорал...

  XVIII
 Холопа на конюшне два бугая
 отделали кнутом — живого места нет.
 Тот кое-как домой дополз, ругая
 Кота почём стоит весь белый свет.
 Увы, бедняге не везло с рожденья:
 рос без родителей; до отупенья
 гнул спину на Кота с шести, аж! лет;
 Его жена, без малого, семнадцать
 годов, как померла, родив Мари...
 «Пришел и мой черед...» «Не говори
 таких мне слов, отец. Всё, может статься,
 и обойдётся...» «Нет! И до зари
 не дотяну...» Ещё часа два-три

  XIX
 прошли... Кокошкин застонал и замер,
 глаза закрыв теперь уже навек.
 Мари — бедняжка залилась слезами...
 Но тут, в усадьбу трое человек
 вошли: два молодца и старец с ними.
 «О, д;вица, твоё не знаем имя...» —
 Старик спросил. Не поднимая век,
 «Мари...» — шепнула Дева. «Что ж, спасибо,
 я рад. Frolein Marry30, помилуй нас,
 заради Бога, что в столь скорбный час
 тебя заботим, право некрасиво... —
 но ;наче нельзя». «Прощаю вас...»
 «Сегодня мне с небес был божий глас.

  XX
 Посыльный ангел мне доверил тайну:
 «Освободить Ты должен свой народ
 от кандалов Йоргеса. На окрайну
 Империи спеши-де, там живет
 Фроляйн Мари — она тебе, быть может,
 в борьбе с Йоргесом злым поможет...
 И я тогда сказал себе: вперёд!
 И вот мы здесь. И вот... Решайся, Дева!
 В твоих руках теперь страны судьба;
 да-аа, дочка... будет нелегка борьба,
 но, верь мне, ради праведного дела
 тебя я призываю. Ну! Труба
 зовет! Forw;rts31!» «А как же ба..?»

   XXI
 «А батюшку мои схоронят люди,
 все почести достойно соблюдя...»
 «Согласна я! Согласна — будь, что будет», —
 в мгновенье повзрослевшее дитя
 промолвило в ответ. «Ну что ж, прекрасно!»
 Четверка лиц пустилась в путь опасный...
 Лишь по утру, немало вёрст пройдя,
 Ткач протрезвел, Гир чуточку взбодрился,
 Мари смирилась... Как ненастный день,
 лишь хмур старик — сомнений тяжких тень
 легла на лик, он вдруг остановился,
 но далее, вздохнув, пошёл. Олень,
 из леса выбежав, обрат под сень

   XXII
 древес ветвистых быстро схоронился;
 заря взошла; нетрудно рассвело...
 Герр Якоб Юдо вновь остановился,
 пластом лёг наземь, потное чело
 прижавши к камню плоскому. С землёю
 он, съединившись, зашипел змеёю
 и вдруг исчез... И се произвело
 на молодежь такое впечатленье —
 что те, как три застыли валуна,
 боясь пошевелиться; тишина
 лишь Гира прерывалася сопеньем...
 Вернемся в Лондон, вся почти страна
 Энн похищением возмущена!

   XXIII
 Утихла было, малость, вся шумиха—
 приспела весть: с Ткачом исчезнул Гир...
 Таковская пошла неразбериха:
 где? кто? кому? когда?.. На щедрый пир
 со всех краёв слетелись телегрифы,
 чтоб наплести такие телемифы —
 им позавидовал бы сам Шекспир!
 Хотя... Вилл этим был бы недоволен —
 поскольку гением обычным был,
 а, помнится, АС Пушкин говорил,
 что гений на злодейство неспособен.
 Ин «гриф» — он смесью грязи и чернил,
 корысти ради, истину чернил

   XXIV
 уже не раз... Мы все живём и дышим
 в придуманном мирке, но не для нас;
 и летопись на черновую пишем,
 чтоб после переделать сотни раз;
 надуманным печалям предаёмся;
 над шутками избитыми смеёмся;
 а умираем, для отвода глаз,
 вотще надеясь в Царствие Небесно,
 придуманное нами же, попасть...
 Прости, Читатель, вновь хожу не в масть,
 боюсь тебе совсем неинтересно,
 что думаю о жизни я... Во сласть
 всем хочется пожить; бог даст — во власть

   XXV   
 сходить32; а, если случай подвернётся,
 в игре на жизнь приличный куш сорвать.
 А дале что? А дале — как придётся...
 Прости опять! — не буду рассуждать
 на темы, о которых мало знаю;
 быть может, тем кого я обижаю —
 прошу простить! Ведь так легко прощать,
 тем более того, кто не виновен...
 У наших сотоварищей испуг
 легко пропал, почти что, также вдруг,
 как и напал. Страх ни жесток, ни злобен;
 он — ни беда, ни скука, ни недуг —
 в свои пленицы ловит, как паук,

   XXVI
 но обнаружить стоит только смелость,
 бежит в свой угол, испугавшись сам...
 А ты смеёшься: «Ну, куда всё делось?»,
 запамятовав совсем, что полчаса
 доселе было явно не до смеха.
 (Но ладно, будет! Снова я поехал,
 Бог-весть, куда...) Однако к чудесам
 ребята были, явно не готовы.
 «Друзья! — тут начал Эрик, — не пора ль,
 снять с этой тайны черную вуаль?
 Что мы стоим? как дойные коровы,
 которых мне всегда немного жаль,
 жуют, себе, траву, глазея вдаль —

   XXVII
 бездушности живые обелиски...»
 Опять я дерзость взял перевести,
 что Гир изрёк, опять же, по-английски,
 прости, Читатель, в коий раз прости,
 но не могу порой остановиться...
 «А как? — Глеб вопросил. — Нам не годится
 пороть горячку... Сам, брат, посуди,
 в чужой стране, чужих не зная нравов,
 не видя где, не ведая куда...
 Там за кустом, быть может, ждёт беда,
 там за горой...» «Ты прав, друг мой, но, пр;во,
 из затрудненья выход есть всегда,
 к тому Мари поддержит. Правда?» «Да...» —

   XXVIII   
 Мари кивнула, не поняв ни слова
 из диалога двух, почти, мужчин.
 Покорность и бесправие — оковы,
 в кои давно без всяческих причин,
 закованы все женщины Назолы33 —
 страны, сокрытой навсегда от взора
 простых людей. (Как сквозь картон личин
 не разглядеть: ни лик сокрытый;
 ни морду зверя... права не дано!)
 Глеб на своем стоит: «И всё равно!»
 «Какой ты, Ткач, как раб забитый,
 без позволенья даже и в окно
 взглянуть не смеешь!» «За окном темно...

   XXIX
 У нас же нет ни фонаря, ни света
 луны с небес...» «И всё ж идём!» «Идём...
 Как хорошо, my Gere34, что нонче лето,
 была б зима, то я бы нипочём
 с тобою ни пошёл». Бредут в молчанье
 уже полдня... Одно лишь описанье
 позволю я, поскольку дело днём
 проистекало, разглядел я ясно:
 ту местность, коей шли, почти, друзья,
 совсем убогой окрестить нельзя;
 как и нельзя наречь совсем прекрасной.
 Те древеса меж коими стезя
 плутала то и дело, лишь узря,

   XXX
 Ткач ужаснулся: «Эки великаны!
 обхватов в пять, а может даже в семь.
 При том плоды, похожи на бананы,
 в полтонны весом, и ужасны тем,
 что всякий плод гигантский при паденье
 грозит нам смертию...» Но опасенье
 у Глеба вызвало то, что совсем
 не слышно пенья птиц и мух жужжанья...
 «Пустынный край... - помыслил он, - и злой!»
 И более ни мысли, ни одной
 его не беспокоили сознанья.
 Тропа исчезла, сразу за скалой
 оборотившись горною рекой,

   XXXI
 проворною, как жизнь, и столь опасной.
 Не мудрствуя лукаво, мужики
 связали малый плот и в многочасный,
 нелёгкий путь пустились. Нрав реки —
 что нрав мустанга; женщины-дикарки.
 Пороги, камни... прочие подарки
 всех вымотали... Боже, помоги,
 избавь от тягот, всяческих лишений
 невинных юношей и горее35 Мари!
 Ночь воцарилась просто... До зари
 на берегу, устав от впечатлений,
 три ангела, три беса, просто три...
 почили скоро! Что-то Annie Rea36

   XXXII
 мне вспомнилась, хоть я не собирался
 о ней писать, из головы нейдёт...
 Такой уж я! Уж сколько собирался
 ни отступать, ни забегать вперёд.
 Ещё щенком, мальчишкою сопливым,
 увы, я был таким же торопливым —
 быть может это с возрастом пройдёт.
 Что ж Энни? — во дворце она Йоргеса...
 Её он, как Людмилу Черномор,
 пленил. Но, не вступая в долгий спор,
 Энн резво согласилась. А повеса,
 Царь-государь Йоргес, на дело скор,
 тотч;с помолвку объявил, весь двор

   XXXIII
 созвав. Там, к месту, был и Якоб Юдо —
 он оттого проворно так пропал...
 Речь не о нём. Я изумляюсь, чудо —
 как живо Глеб сторонним Энни стал;
 Йоргес желанным... Это увлеченье
 одним пристрастием ко приключеньям
 не оправдать. Её околдовал
 быть может царь? — Она его не видит,
 всё полагает — подле милый Глеб;
 есть булочку, мозгуя черствый хлеб;
 как воду пьёт вино и ненавидит,
 как в оны годы, скуку... Глупый треп,
 совсем не Энни, это я ослеп,

   XXXIV
 коли не вижу, что окрест творится.
 Да-да, пошла аж кругом голова,
 как будто кто-то подменил девицу,
 та увлеклась, отнюдь, без колдовства —
 хотя уверовать в то, право, трудно.
 Но Энн влюбилась страстно, безрассудно
 в смесь чванства, хамства, зла и хвастовства.
 А мне казалось, что ей будет горько;
 а мне казалось... Просто идиот,
 измыслил сказку и надумал вот:
 лишится Глеба, заскучает... Только
 тогда сама, что есть — любовь, поймёт,
 Бог даст, сама се чувство обретёт...

   XXXV
 Но я ошибся! Мы подчас не властны
 оборотить фантазии полёт
 иль повернуть. Последствия ужасны
 для всех почти людишек, кто живёт
 (смотрите выше) в выдуманном мире...
 Но всё ж, глядеть давайте шире
 на суть вопроса: так ли плох народ,
 живущий вне какой-нибудь идеи,
 с основами морали незнаком?
 «Казенным выражаться языком? —
 Читатель мой смутьянит. — В самом деле,
 Вы, что ли обалдели?» Да, дурдом...
 Продолжим, может? В замке золотом,

   XXXVI
 рядком, на золотом крыльце сидели:
 (Мне вспомнилось: играли в детстве) Царь...
 А с ним, (нет тех, кого бы вы хотели)
 нет: ни Царевича... ни (как там встарь?)
 Портного, то бишь кутюрье... Ни мэра...
 Ни президента... Нету револьвера,
 чтоб прихлопнуть тех, кто наш словарь
 пополнил кривозвучными словами-
 понятьями из всяких языков.
 Я повидал на свете дураков:
 их много там... не меньше и меж нами!
 Как так? Освободившись от оков,
 Народ Великий наш, и так легко,

   XXXVII
 позволил заковать себя в другие —
 но Бог — судья... К тому ж не на крыльце —
 на ложе брачном потные, нагие
 лежали Царь с Царицей... (всё на «Цэ»)
 «Любовь моя, котёнок, зайка, рыбка... —
 щебечет Царь, слащавая улыбка
 на сморщенном, ровно сморчок, лице. —
 Давай ешо, хощу я шибче сына
 заделать!» «Брось, ты, Йергушка, устал,
 тебе ж неможно часто, ты ведь стар...»
 Царь кашлянул. «... не молодой мужчина,
 на будущее б поберёг...» Достал
 Йоргес пилюлю, принял: «Кто сказал,

   XXXVIII
 что я ослаб? Давай займемся сексом... —
 так нынче именуется любовь.
 Теперь лопочут все открытым текстом
 без вздохов, без намёков... Вновь и вновь,
 жалею время то, когда мы знали
 немного, вожделение скрывали,
 Хотя дурная в нас кипела кровь.
 Секс без любви? Да, раньше тоже было,
 но реже, и гораздо всё сложней...»
 Царь запыхтел, желанье всё сильней,
 да оставляют почему-то силы,
 ну, вот конец! И с возгласом: «Ей-ей...» —
 он испускает... дух. Из всех смертей

   XXXIX
 избрал я б две: одна в момент оргазма;
 иная ночью в сладострастном сне,
 лишь только без страданий, то есть сразу...
 А что же Энни? Что творится с ней?
 Она бежит из спальни прямо к трону
 и, скипетр взяв и нацепив корону,
 слуг отсылает пробуждать гостей...
 Вот полон зал! «Так, господа! Царь умер!
 Но, прежде чем скончаться, он зачал
 Наследника! А, знать...» Притих весь зал.
 «... теперь я буду править!» Кот безумен:
 «Да здравствует Царица!» — воскричал;
 все поддержали, только лишь молчал

    XL
властитель душ, Старик Герр Якоб Юдо —
Ведь он лишь с виду этакий добряк,
но, если кто... то будет очень худо
тому, коль что содеет он не так,
как вожделел бы Герр. Но, полно, слишком
я утомился... Сделать передышку
давно пора, ведь в наших всё руках...
Энн понесла, родит, даст Бог, сынишку —
неважно от кого. А у костра,
спят путники, и каждому вчера
вернуть желалось... Только жизнь - не книжка -
переписать нельзя. Я до утра
забуду всех — передохнуть пора...


 ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 «Самое неприятное в поисках правды то, что её находишь...»
                Реми де Гурмонт

   I
 Прошло шесть дней, а чудится полгода...
 Эйнштейн, я помню, как-то где-то пел,
 де время относительно, но мода
 на мудрецов прошла... Мир подурнел,
 мир обленился... Но она осталась,
 не относительность — усталость,
 от времени усталость, не от дел.
 Что с нашими героями? Что сталось?
 Куда друзей закинула судьба?
 Что ожидает их: пальба? гульба?
 Иль те же, может: вечная усталость;
 и вечная со скукою борьба...
 Но по порядку! Дружная гурьба

   II
 (именовать уж мне вы так позвольте:
 Мари, Ткача и Гира) аж три дня
 сплавлялась по теченью к нижней вольте,
 простите, к дельте. Что-то у меня
 смешалось все и страны, и названья...
 Ужель устал? Иль все из состраданья
 к героям? Во лесочке, возле пня
 друзья устроили привал; Назола —
 неласковая к чужакам страна;
 К тому же в животе давно война...
 С корзинкой баба подошла. «Фефела... —
 представилась сперва. — Мене видна
 вся ваша озабоченность. Трудна

   III
 была дороха ваша, но не ждите,
 ще встанет лехше. Вот вам мой совет:
 вы не серчайте, а вперед идите,
 посколь, одно, обрат дорохи нет.
 Пока ж едайте, чай, давно не ели...»
 Друзья старушку, молча, оглядели,
 карикатура то, а не портрет:
 худа, уродлива, в оглоблю ростом,
 в обносках сальных, физией грязна...
 «То, ще вы тута — Якоба вина,
 он вас, гад, ждет... Яво тер;м над мостом,
 за тем леском... Йоргес помер, жена
 теперча заправляет. Бо вон;
   IV
 яму не по душе, яко усопший
 монарх... Херр сдеет все, щоб токмо стать
 приемником Йоргеса... Ешьте! Борщ же
 застынет скор, мне незачем внимать,
 мал ще сбрехну по старости, я ж — дура,
 и так излишне много-ть вам сболтнула,
 як не раскаяться б...» Все стали жрать —
 иначе не назвать съеденье пищи
 такое — за ушами, аж! скрипит,
 И все, почти не жевано, летит,
 и исчезает в чреве. Что-то ищет
 в суме заплечной баба: «...тьфу... итит
 твою...» Она так скверно говорит,

   V
 что точь любу базарную торговку
 заткнет за пояс. «Где же книга? Мда-ааа...
 Короче, слухайте, шахайте к Волку —
 давно он зубы точит на Кота!
 Разнесть Кота пос;бит токмо чудо,
 коль подфартит, бестрепетно на Юдо
 с Волком могете трогаться тогда...»
 «Прости, прерву, - Глеб вопросил. - Меж нами,
 ответь: нельзя ли как-нибудь без войн?»
 «Что ты, милок!.. Тут робить ни главой,
 а кулаками надо аль ногами;
 без войн нельзя...» Из чащи леса вой
 раздался жалобный. «Волчара мой, —

   VI
 разлыбилась старуха, — жив зверюха...
 Вам и шукать не надо, скоро будет сам,
 давно сваво я не видала друха,
 щас прибежит. Он сдеял вам бы «Ам!»,
 коль не було мене...» «Прости, Фефела,
 что за корысть тебе на грани фола
 играть?» «Чевойт?» «Зачем сей тарарам
 устраивать?» «Свои, сыночек, счеты...
 Об етом полно... Вот и Волк прибех!»
 И точно, из кустов Волк — Драный Бок
 прыгн;л и стал лизаться. «Ще ты, ще ты... -
 старушка молвила, смеясь, — Мой Бох,
 угомонись! Ты натрясешь мне блох...»

   VII
 Герр Юдо встретился с Котом. «Дружище,
 ужель у власти мы потерпим баб...»
 Кот заурчал: «Да-ааа, Гер-ррр, она почище,
 чем злой Йоргес... Она могла, хотя б,
 сказаться не царицею, а...» «Стервой!
 В постелю царску забралась, и Первой
 Энн назвалась...» «Да-аа тут, как мерзкий раб,
 горбатишься, мантулишь, а плоды-то
 срывает самозванка, коя силой чар
 в никчемном старикашке чувств пожар
 раздула...» Юдо ухмыльнулся: «Ты-то
 ее, Кот, и привез!» Завозражал,
 мяуча, Кот: «Чужою лапой жар

   VIII
 загресть желашь...» «Чего-то ты напутал!
 Жар загребла она, а ты ее привез...»
 «Помилуй, Якоб, черт меня попутал,
 но сам же знаешь - кто послал...» «Всерьез? - 
 вновь ухмыльнулся Юдо. — Ты другую
 не мог сыскать? Я, братец Кот, ликую,
 внегда твой выбор вижу... Море слез
 и крови будет — коль свою оплошность
 ты не поправишь, твой лесной народ
 о Волке грезит каковой уж год...
 Так что, даю последнюю возможность!
 Низвергнешь Энн, а я прикрою рот
 твоим холопам...» «Что же, Герр, идет...»

   IX
 А в это время в сумрачной пещере
 брадатый Ворон на совет собрал,
 потолковать о человечьей дщери
 своих сподвижников... «Окончен бал,
 пора нам действовать. Кот с Герром Юдо,
 замыслили переворот, и худо
 придется нам...» Он воздуха набрал,
 и, каркнув грозно так: «Caramba!»38,
 тотчас затих, прикрывши левый глаз.
 Бык промычал в ответ: «Наш пробил час!»
 Тюлень кивнул. Но, прошипевши: «Нам ба
 поболе войско... Слишком мало нас!» —
 Змея всех озадачила... «О, да-с!» —
 
   X
 с ней согласился Ворон... Вот интриги
 каки плетутся. Аж, бедняжка Энн —
 не те она читала в детстве книги!
 Пройдя сквозь строй предательств и измен,
 глядишь, сама поймет, что поспешила;
 против себя двор царский ополчила —
 теперь ждать худших надо перемен...
 Такой расклад, такой разлад во царстве!
 Того, гляди, на несколько частей
 развалиться оно. Из всех страстей
 сильней, страшней одна — желанье власти.
 Я повторюсь: недолго ждать вестей
 дурных в дурной наш век сверхскоростей37...

   XI
 Я не люблю ни драк и ни сражений,
 при виде их терзаюсь иль грущу.
 Изображать я радость поражений
 и боль побед не буду — пропущу...
 Иной писака в творческом экстазе
 так живо все опишет! Их, как грязи,
 таких писак... Но я не опущусь...
 Почти что год в стране неразбериха:
 никто не веселится, не поет;
 ничто не колосится, не цветет;
 лишь только Смерть, Ничтожество и Лихо
 справляют грязный пир... почти что год!
 И разделен (вчера един) народ

   XII
 на др;гов и на недругов коварных...
 Скажи, Читатель: как живописать
 мне Смерть? Карать неблагодарных,
 жалея благоверных? Как узнать
 ты — враг иль друг? — еще вчера деливший
 со мной свой кров? Прости, Всевышний,
 ты, прежде чем разумнейших создать,
 то бишь людей — размыслил бы немного:
 а надо ль? Боже! Грех мой отпусти,
 но я не понимаю39: (глупый стих)
 как Жизнь — Великое Творенье Бога —
 дешевле стала мелочи в горсти,
 а смерть растет в цене?.. Меня прости,

   XIII    
 и Бог, и мой Читатель - вновь отвлекся:
 начеркал много скудоумных слов;
 в одежды псевдомудрости облекся;
 запутался — не отыскать концов...
 Царица Энн покоя не находит,
 вестей ждет с поля боя, час проходит,
 другой... «А не послать ль еще гонцов?» —
 она Кота-соратника терзает...
 Кота? Он оказался всех мудрей,
 из всех к Йоргесу призванных гостей —
 жив только он! А кто же нападает?
 Кто смертью Энн грозит? И кто же ей
 всех ненавистней? Тот — кто был милей!

   XIV
 Да... Ткач! А что она того не знает?
 Не знает, нет! Его теперь зовут
 все Светозаром... Жизнь играет
 в такие с нами игры, просто жуть.
 Сынок Ткача, наследник подрастает,
 а он — отец, коварно замышляет
 его убить... А Гир с Мари? Все тут!
 Вернее там, да там со Светозаром,
 там, где войска вступили в смертный бой.
 Небес чистейших ситец голубой
 зарей вечерней, вспыхнувшей пожаром,
 окрашен во кровавый цвет... Бог мой!
 Мари-Малышка, что стряслось с тобой?

   XV
 Ты на коне, ты в самой гуще сечи,
 плечом к плечу с тобой Светозар,
 не чародейный со свечами вечер,
 а лютый бой, вас накрепко связал...
 Чуть дале Гир, взгляд отрешен и странен,
 во-первых, он бедняга в руку ранен,
 А, во-вторых, ах, кто бы только знал,
 как он влюблен в Мари! Она же любит,
 вы сами понимаете, кого...
 Царица Энн, вскочив в седло легко,
 стрелой летит навстречу... Что же будет?
 Бой прекратился. «Ну-ка, кто кого!» —
 зовет на бой Царица своего

   XVI
 наиглавнейшего врага. Глеб едет
 к Энн напрямки, забрала прочна сталь
 их закрывает лица... Глеб что бредит:
 «Знакомый голос, если Энни — жаль!
 Любовь прошла, к тому ж не до любови —
 в краю родном немало льется крови:
 остановить поток я должен...» Вдаль
 он поглядел, вздохнул, коня пришпорил
 и в бой рванул с копьем наперевес...
 Давным-давно покойный царь Йоргес
 средневековья нравы узаконил,
 изъяв ино оружие — чай, бес
 его на то подбил, но, чудно, без

   XVII
 оружия утихли все раздоры —
 с мечом не так-то просто совладать.
 «Довольно! Прекратите разговоры!»
 Прости, Читатель. Битву описать
 попробую: остановился, замер
 нежданно Глеб. А ратники глазами
 вечерний сумрак силились разъять,
 устав от битв, с надеждой и тревогой
 взирая на последний, может, бой.
 Вскричала Энни: «Что ты медлишь, boy?!40
 Страшишься баб?! А ну! меня потрогай,
 мож жив останешься!» Раздался вой
 трубы сигнальной. Светозар с трубой,

   XVIII
 с ее сигналом вновь коня пришпорил.
 Враги сошлись: сломались копья; Энн
 упала наземь. Светозар приподнял
 забрало, спрыгнул, даб Царицу в плен
 взять. Но не тут-то было, та вскочила
 и в голову ударом оглушила...
 Глеб рухнул. Отряхнувши грязь с колен,
 Царица меч уж занесла над грудью
 врага, легко поверженного ей,
 да вдруг его лицо узрела. «Бей!» —
 толпа взревела. «Кто вы? Что ли судьи
 его судить?» «Не надо нам судей,
 он должен лечь в могилу, он — злодей!»

   XIX
 И Светозара войско взволновалось —
 еще момент — и воспылает бой.
 «Постой, народ! Назола настрадалась,
 пора вражду пресечь! — над толпой
 Царица Энни силится подняться, —
 раздор окончен — нам объединяться
 пора... мой Светозар, мой друг, с тобой...»
 Встав на колени, возложивши руки
 на грудь Ткача, она, прильнув к устам,
 его вернула к жизни. Глеб привстал,
 узнавши Энн. «К чему такие муки?
 Мне жутко видеть, столько воевал,
 я с бывшею любовью...» «Каб ты знал,

   XX
 кто ждет тебя, супруг ты мой желанный?
 Твой сын, Sir David Tkach41, наследник...» «Лжешь!»
 «Теперь, когда мы свиделись так странно,
 я поняла, что лишь тебя люблю!» «Ну что ж! —
 Глеб встал. — Война окончена, довольно боли!
 Все по домам ступайте. Я вам боле,
 не Светозар-Герой! Цена мне грош,
 коль одолеть себя позволил даме...»
 Все засмеялись. «Друг! Иная роль, —
 Гир закричал, — твоя теперь, король —
 ты наш!» Все поддержали криком, дали
 и выси содрогались долго... Голь
 свою так радость изъявляла. Боль
 
  XXI
 Мари кольнула сердце. Но смолчала
 она и, побледнев, умчалась прочь,
 пока толпа восторженно кричала —
 никто и не приметил. Тихо ночь
 укрыла поле боя-примиренья.
 Все скор разъехались: кто во селенья;
 кто в град-столицу... Я уже не прочь
 здесь передышку сделать, но окончить
 главу нельзя — мала! Я отступить
 себе дозволю. Дабы подкупить
 тебя, Читатель — рад шута покорчить!
 Послушай притчу, друг: любить
 не только друга льзя, но и убить

   XXII
 ни только злейшего врага возможно.
 Ты знаешь сам? (кому я говорю...)
 И все ж, приятель, нагло и безбожно
 чужую мысль я выдам за свою:
 «Однажды Вор, укравши пса драгого,
 стал от хозяина пытать большого
 он выкупа. А тот изрек: «Дарю!
 Пес слишком стар, давно я собирался,
 его турнуть... А ты — такой дурак —
 мне подсобил, merci42». Вот так впросак
 попал наш Вор и громко рассмеялся,
 чтоб не заплакать горько... Так и сяк
 прикинул он: «Пришить мне псину как?

   XXIII
 Я ж не убивец!» В лес завел и бросил,
 как говорится, на съедение волк;м.
 А через день, глядит, уж кушать просит,
 примчав из леса, кинутый Полкан.
 Намучившись, хлебнув немало горя,
 Вор с сукиным сынком сроднился вскоре,
 и грабить вместе стали. Тут и там
 по городу распространялись слухи:
 ночами грабят праведных людей
 гигантский пес-убийца и злодей —
 то слуги дьявола, то злые духи...
 К зиме поближе ночи потемней,
 и вот, в одну из смутных тех ночей

  XXIV
 Вор промахнулся, жутко друга ранил.
 Пес озверел и из последних сил
 вцепился в горло Вору. Утром ранним
 осенний, хладный дождь заморосил,
 оплакивая извергов умерших...
 «Прости их, Боже, мучеников грешных,
 прими-ии их души...» — Поп заголосил,
 что вызван был, поскольку этих бесов
 страшились все, когда ж он их отпел,
 весь град вздохнул, а мир осиротел...»
 Царица с Глебом едут темным лесом,
 плечом к плечу. «Как, Ткач, ты повзрослел,
 как возмужал... Скажи, а ты хотел

   XXV
 меня?» «Хотел иль вспоминал?» «I'm sorry43,
 осилить не могу я твой язык...»
 «Грустил в начале, помнил, только вскоре
 с потерею смирился — знать, привык.
 А ты назад вернуться б не хотела?»
 «Назад в мир скуки? Даже не имела
 желанья... А возможно ль это?» «Вмиг,
 я знаю лаз...» «А что ж ты не вернулся?»
 «Куда? К кому? А здесь я — Светозар,
 свою народу верность доказал,
 безжалостность к врагам... - Глеб улыбнулся, —
 сейчас любовь. Я телом молод — стар
 душой. Погибельной войны пожар

   XXVI
 мне душу опалил и закалил мне сердце...»
 Чуть дале ехал грустный Эрик Гир,
 не ведая куда ему бы деться;
 соратник Глеба, бывший конвоир
 теперь без дела, как-то пусто стало;
 к тому ж Мари куда-то убежала,
 а без Мари — ему не мил весь мир.
 «Оставлю их сейчас, — решился Эрик, —
 покамест свет разбуженной зари
 тьму не разбил. Пойду искать Мари,
 пускай судьба закрыла к счастью двери,
 все ж попытаюсь, что ни говори,
 судьбу творим мы сами, боль умри...

   XXVII
 Мой верный друг, мой бывший враг, прощайте
 я боле вам не нужен, как и вы...
 Хотя бы изредка мне обещайте
 о Гире бедном вспоминать. Увы,
 дороги наши разошлись, кто знает,
 когда мы свидимся...» И Гир вздыхает
 (ну, сцены расставанья не новы,
  смотри, Читатель, их в других романах)
 и, повернув коня, стремится прочь.
 Как опустилась, так же просто ночь,
 бежит дневного света; из тумана
 заря на небо вышла — солнца дочь,
 с ножом в кармане, словно месяц, точь

   XXVIII
 как в той считалке детской: «Буду резать
 да бить...» (Читатель мой, тебе водить,
  пока ты ищешь смысл, вперед я резво
  перенесусь на пару дней...) Кутить,
 простите, праздновать сей град-столица
 готовится. Еще б не веселиться —
 война окончена! Но как забыть,
 десятки тыщ невинно убиенных,
 сожженные селенья и поля?
 И тем не мене сердце веселят
 известья о конце войны. Бессменных
 ночей закончилась вахта — для
 веселья время подошло! Земля,

   XXIX
 измученная засухой и жаждой,
 столь ж радостна в прошествии дождей...
 Порою час и день считаешь каждый
 ты в ожиданье лучших, вешних дней;
 они приходят — радости нет меры,
 зришь мир цветной, еще недавно серым
 казавшийся; и брата друг родней
 становится; и враг дороже друга...
 Но минет срок, и на круги своя
 все возвращается... (отвлекся я)
 вернемся в град-столицу... «Прямо мука
 с тобою, автор, ты не для меня
  все пишешь будто...» С завтрашнего дня

   XXX
 клянусь ни шагу в сторону! О, Боже,
 уже читатель стал мне диктовать —
 что, где, когда... Но ладно, ладно, что же
 продолжу я... Все сели пировать:
 столы от яств и всяких вин ломятся;
 хлопочут слуги; гости веселятся;
 пииты приступили восхвалять:
 красу Царицы, доброту и мудрость;
 а также силу и напористость Царя,
 его уменье... проще говоря:
 смазливость бабью да мужскую дурость.
 Царь Глеб встает, льстецов благодаря,
 заздравный кубок пьет... И, одаря

   XXXI
 гостей усмешкою, Царица Энни
 бесцеремонно, как... (не буду называть
 я вслух как кто) ко Глебу на колени
 взобралась, когда сел он; целовать
 тотч;с взялась без всякого смущенья.
 Ни радости, ни, боле, возмущенья
 толпа не изъявляла; выпивать
 да уплетать закуску продолжала;
 играла музыка; а пьяный зал
 под музыку без пр;дыху плясал...
 Одна Фефела за столом молчала,
 глазела на Кота, а тот урчал,
 да пищу без разбора поглощал...

   XXXII
 Мари остановилась у соседа:
 «Как жизнь, старик?» «Да твой, Мари, отец
 покойный до сих пор земле не предан...»
 «Мерзавец Юдо, обещал подлец,
 божился гад...» «Нашла кому ты верить,
 да я б ему не отпер даже двери...
 Бедняга Жан — какой худой конец,
 хотя и жизнь была не лучше...» «Фока,
 ты подсобишь его мне схоронить?»
 «Я завсегда готов те услужить,
 но с жмуриком возиться — вот морока...»
 «Могу тебе прилично заплатить!»
 Старик расцвел: «Мари, но так уж быть,

   XXXIII
 по давней памяти, из уваженью к Жану...
 я помогу... четыреста монет...»
 «Довольно ста...» Я дале петь не стану,
 поскольку выше говорил уж: нет44.
 Гир едет лесом, вдруг в кустах услышал
 возню. Он слез, идет, и вскоре вышел
 на просеку, вдали какой-то свет —
 туда спешит; и у костра Гир видит:
 лежит наш Волк и воет. «Друг ты мой,
 чего грустишь? Победа!» «Бог с тобой...
 Кот жив...» «И что с того?» «Он ненавидит
 меня...» И вновь раздался волчий вой,
 протяжный, жалобный... «Мой друг, постой!

   XXXIV
 Ты помнишь, я на помощь Герру Юдо
 был послан, Ворона он бил в горах?
 Герр победил, да было то не трудно,
 поскольку в те поры уже зачах
 совсем сын враний...» «У-уу» — вой волчий эхо
 усилило. «Ты слушай, Волк, приехал,
 когда я к Герру, между нами, бах!
 вскипела ссора; и смертельно ранил
 я Старика, но мне пред смертью тот
 поведал тайну: «Злой, коварный Кот —
 совсем не Кот — Волк; противник давний;
 а Волк — Фефелы сын...» Волк замер. «Вот,
 что Герр изрек: «Когда сей Кот умрет —

   XXXV
 Волк снова примет облик человечий!»
 «Я, Эрик, не останусь во долгу,
 твоя судьба, соратник, недалече,
 тебе, как ты мне, малость помогу —
 Мари в селении родном хоронит
 отца, спеши...» «Меня никто не гонит!»
 «Замыслила худое...» «Я бегу...»
 Они расстались: Волк побег в столицу;
 Гир поспешил, хлестнув коня, к Мари.
 Оставив их до утренней зари,
 вернемся во дворец... Худа, как спица,
 встает Фефела с кубком: «Кот, узри
 мою любовь...» «Ты, баба, не хитри,

   XXXVI
 чего намерилась?» «На мировую
 иду с тобой, пропустим кубок сей —
 навек замиримся...» «Я протестую,
 я пить не буду!» «Ты вражду не сей! —
 ввязался Глеб. — Да здравствует Назола!
 Все пьют до дна! Ура!» К Коту Фефела
 идет, вино пригубив, молвит: «Пей
 теперча ты!» Тот, взгляд словивши царский,
 поморщившись, отпил один глоток.
 Тут Волк вошел... «Поспел, поспел сынок,
 прощай, мой Вольф...» (Кто сведущ мало-мальски,
  кто сказки знает, понял — пробил срок —
  и был наказан, наконец, порок!)

   XXXVII 
 Разрушено тяжелое заклятье;
 Кот наземь пал и обратился в прах;
 Фефела во сыновние объятья
 упала. «Свидимся на небесах,
 теперь ты — человек; и мне не больно...» —
 Она затихла и наш мир спокойно
 покинула... С Фефелой на руках
 Вольф-человек, сей богатырь, в печали
 оставил шумный зал. Каким его
 Энн одарила взглядом: «Ничего
 мужик... О! Если б с ним мы повстречались
 до Глеба и Йоргеса... Никого
 я далее порога своего

   XXXVIII
 не допустила... Впрочем, жизнь в разгаре,
 я не завяла, я еще могу...
 И клином свет на Глебе-Светозаре,
 чай, не сошелся...» (Я приберегу,
  все остальное на потом...) В селенье
 Гир прибыл в срок; окончив погребенье,
 Мари к реке пошла и там на берегу
 у самого обрыва примостилась,
 присев на теплый камень, на валун:
 «О, Светозар — изменщик, грязный врун —
 прощай навек...» Мари перекрестилась...
 Но в это время, как медведь-шатун
 из сумрака возникнул Гир... Я струн

   XXXIX   
так много захватил, боюсь музЫку
 мне не сыграть сегодня: я — чудак,
 смешал все в кучу, закрутил интригу,
 а дале дело не идет никак...
 Позволь откланяться, быть может позже
 В один из дней, пригожий и погожий,
 Читатель мой, я опишу (какой тут знак
 поставить? запятую? многоточье?
 иль точку? восклицанье иль вопрос?)
 Ответ, увы, не так уж мил и прост:
 иль вдохновения иссяк источник;
 иль поднялася Леность во весь рост;
 иль я до продолженья не дорос...


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 «История нас учит, что ничему нас не учит».
                Фридрих Гегель
   I
 На островке, в средине океана,
 куда, увы, не ходят корабли;
 и не летят куда аэропланы;
 (как говорят, на краюшке земли)
 была страна — и в той стране когда-то
 недурственно, красиво и богато
 все бытовали; да не сберегли,
 как видно, счастья. О душе забыли,
 а посему все снизошло на нет;
 и, как всегда, красивейший рассвет
 окончился закатом; дверь забили
 в прекраснейшее завтра — столько бед
 обрушилось на остров... (туши свет

   II
 и выноси святых). Часть одичала
 людей — ушла в леса... Другие лет
 через пяток, рассорились сначала,
 затем, как водится — так создан свет —
 разодрались, как бешены собаки —
 важнецкого конца не жди от драки,
 тем паче, коль конца той драке нет.
 Война окончилась весьма печально:
 в руинах все; остались лишь в живых
 ушедшие в леса, но толку с них; —
 вернулась жизнь к той эре изначальной:
 когда наш мир из небытья возник;
 и создал Бог лишь дикарей одних...

   III
 Вернее двух: Адама с девой Евой.
 Они глупы премного были, коль
 тот мир несовершенный, первый,
 как говорится, ком — ужасный столь
 и несъедобный — Раем обозвали;
 но, а когда ошибку осознали —
 незнанье-радость обернулась в боль!
 На острове, как мыслилось, безлюдном,
 посколь нельзя людьми те существа
 прозвать, во коих, поколенья через два,
 оборотились жители... (Да трудно
 стать человеком, но едва-едва
 забудешь кто ты — вмиг твоя глава

   IV
 пустеет; и ухмылка обезьянья
 растягивает рот твой до ушей.)
 ...пройдя сквозь беспредельные скитанья,
 чета младая поселилась. Ей,
 чай, приглянулась хижина над брегом
 лесного озера. Но, вскорости, набегом
 им стали досаждать: то племя дикарей;
 то дикое зверье... Как Робинзон когда-то,
 они свой дом повыше пренесли,
 высоким частоколом обнесли
 и зажили спокойно и богато,
 когда свое хозяйство завели,
 поскольку щедрые плоды земли

   V
 ценнее всякой роскоши и злата...
 И дикари к ним стали привыкать,
 как к Робинзону Пятница когда-то.
 Чета огонь их обучила добывать;
 жилища строить; шить одежды;
 и заронила искорку надежды
 на лучшее... Хотя, то как сказать,
 что горее?45 — жить Дикарем свободно;
 иль просвещенным Мужем прозябать...
 Когда Добра не знаешь, как узнать,
 что есмь се — Зло?! Коль почва плодородна,
 на ней, не токмо злаки, возрастать
 и сорняки стремятся... Благодать,

   VI
 как помню, Божья обернулась гневом:
 и изгнан был с позором Человек
 из Рая, согрешивши перед небом
 тем, что познал — яко есмь грех!
 Вперед я заглянул, причем далеко...
 Прости, Читатель, мне — се червь порока
 мне душу точит, ему имя — Век!;
 наш Век, погрязший по уши в пороке!
 Но нам, его проблем не разрешить;
 но нам дано, раскаявшись, грешить...
 Он наш — век торопливый, век жестокий —
 и потому нам по его законам жить,
 сходить с ума и каждый час спешить...

   VII
 Младых людей туземцы полюбили
 и стали по-туземски величать,
 как и богов, почтенно: Птибль и Птибли.
 И те стерпелись, стали забывать,
 как величали их в давнишней жизни;
 и, к новой прикипев душой к отчизне,
 иной судьбы не чаяли искать...
 На цыпочках почти неслышно дева
 к сидящему ко Птиблю подошла
 и нежными руками обняла
 за шею ласково. «Мой Птибль, не дело —
 забыв супружницу, с утра в дела
 с главой нырять... Аль женка не мила?

   VIII
 Али дела ладней моей любови?
 Что строчишь? Какой-нибудь роман,
 свою губенку закусив до крови?»
 «Какой роман? Роман — ничто, обман!
 Спешу все знания свои бумаге
 я передать, чтоб позже бедолаги —
 туземцы бишь — идя сквозь дней туман,
 ходчее истину нашли...» «А надо
 выискивать? В неведении жить
 покойней и посильней... Что спешить?
 Сам знаешь, чем окончилось, награда
 была кака за спешку...» «Не греши!
 Мне лучше меж лопаток почеши,

   IX    
 совсем взопрел...» «Как можно, милый,
 вот так, творя великие дела,
 о низком помышлять?» «Но, нету силы
 выдерживать сей зуд телесный... Да-ааа...
 А ты права! Хоть я и не Создатель,
 но день и ночь, как горестный старатель,
 пытаюсь из пустой породы Зла
 извлечь Добро...» «Еще сболтни: садовник,
 на пустыре разбивший свежий сад;
 Спаситель, что две тыщи лет назад,
 за грешный мир погиб! Цветет терновник,
 но на Голгофе, ты протри глаза,
 есть только с краю место. Мил, слезай —

   X
 не майся, друг; твоей никчемной жертвы
 никто не примет...» «Боже! Всякий раз...» —
 Птибль негодует. «Уже столько лет мы
 с тобой живем, а нет детей у нас;
 и вот сегодня, я с благою вестью
 к тебе пришла — возрадуемся вместе!»
 сказала; и из лучезарных глаз
 слезинки счастья потекли, улыбка
 не сходит с уст. «Птибль, что же ты молчишь?»
 «Чему же, Птибли, радоваться? Лишь
 дитя родится, счастье, что так зыбко,
 порушится!» «Но отчего? Молчишь?!
 Ужель тя не порадует малыш?»

   XI
 «Не времечко кумекать о потомстве...»
 Покинем остров; разговор пустой
 прискучил мне... О лести и притворстве
 поговорим, и по причине той,
 что нету их в сем мире первобытном;
 в укладе диком, странном, самобытном —
 им места нет, здесь все равны... «Постой!-
 перечит мне Читатель. — Извините,
 но есть же тут: и боги, и вожди!..»
 Не торопись, Любезный, подожди —
 не срок... О чем я? Солнышко в зените,
 а я сижу не жрамши... Ты гляди!
 То забегал, теперь же позади

   XII
 плетусь в хвосте... «Но полно, ну довольно!
 При чем еда? При чем притворство-лесть?» -
 Читатель распоясался, так вольно
 себя ведет... А Птибли? — сели есть...
 Но не об этом речь, поскольку счастью,
 пусть хрупкому, конец пришел. Ненастье
 набросилось на остров... как? — бог-весть —
 но занесен, каким не знаю, ветром;
 вдруг средь туземцев призраком возник
 беззубый и совсем седой старик —
 сей Бдабля - не в ладах с добром и светом...
 Он, как лазутчик в стан врага, проник
 и стал вождем туземским чуть ль не вмиг.

   XIII
 Оставим остров, думаю, понятно —
 кто Птибль и Птибли? — Эрик и Мари.
 А кто старик?.. Произнесу невнятно,
 чтоб карты все не раскрывать... На три
 дня брошу сей атолл. А сам в Назолу
 перенесусь. Вольф, схоронив Фефелу,
 в Лес воротился... Вскоре, до зари
 часа за три, к нему гонец от Энни
 письмо доставил: «...Князю во дворец
 явиться срочно...» Но ин; гонец
 рек, перед князем преклонив колени:
 «Бедняга, Князь, тебе приспел конец —
 Тя вожделеет Энн, а Царь-отец

   XIV
 сим не доволен... Как теперь крутиться? —
 кумекай сам, при том опаслив будь,
 в горячке немудрено оступиться,
 дров наломать...» «Спасибо, как-нибудь
 чего-нибудь измыслю...» Во столицу
 все ж не поехал ночью — тем Царицу
 он взбеленил. Она ударом в грудь
 гонца сразила. Нет лют;е зверя —
 не ублаженной женщины! Солдат
 она послала; в мрачный каземат
 в оковах брошен Вольф, еще не веря,
 что боле он — не Князь, а арестант,
 что, более чем три часа назад,

    XV
 все мог бы поменять, когда бы ночью
 злосчастному посыльному внял он.
 Вот жизнь! Сколь убеждался я воочью —
 лишь в поговорках веку с испокон:
 мудрец уч;тся на чужих ошибках!
 Аль мудрость лжет, аль с разумом не шибко
 мы в дружбе все... Ошибок с миллион
 свершивши, горький опыт обретаем...
 Вот так же Вольф: уж сколько не страдал
 он за ошибки — снова их свершал.
 С рождения со Смертью мы играем;
 но жизнь проходит быстро — кончен бал!!!
 Но так не разгадал — ты проиграл?

   XVI
 аль одержал победу?.. Лишь к обеду
 в тюремный сумрак к Вольфу снизошла
 Царица Энн: «Я вечером уеду
 проведать: как там в Лондоне дела,
 а пред отъездом на тебя взглянуть я
 вот возжелала... Что-оо?! глядеть сквозь прутья
 на вольный мир понравилось?» «Ты зла!»
 «Мы — женщины — такие, а мужчины?
 вы что ли краше? Тяжко что ль тебе —
 меня уважить? Я ж в твоей судьбе
 сыграла роль изрядную?» «Причины
 имеются». «Прости, не по злоб;
 тебя в тюрьму я...» «Что ж, тогда убей

   XVII
 за нелюбовь...» «Молчи! Вернусь я вскоре,
 а ты ж пока подумай, посиди...» —
 Изрекши, ;дет прочь... Таких историй
 слыхал я тыщи... Сколько впереди,
 в грядущем, мужиков падет невинных,
 поди, не мене, чем о том в старинных
 книжонках писано... «Идешь? — иди! —
 Вольф вслед ревет, - но не забудь вернуться!»
 Со скрипом дверь захлопнулась; во мрак
 все погрузилось. «Право, я — дурак!
 не смог перед владычицей прогнуться...»
 В дворе тюремном слышен враний карр-рк.
 Вольф перетрусил: «Это скверный знак!»

   XVIII
 Глеб-Светозар — сей желторотый старец,
 уставший жить, а более любить;
 герой злосчастный, любящий страдалец;
 царь-государь — не может позабыть
 те времена, когда он жил в деревне
 так беззаботно... «Край родной, край древний
 в сто крат милей Назолы. Как мне быть?» —
 терзался-мучался царь Глеб; намедни ж
 нагрянула в светлейшую главу
 мысль ясная: «А если я совру?
 Ах, Энни-пени, может ты поверишь,
 что я тебя в твой Лондон позову?
 Be not afraid, beloved!46, в поганом рву

   XIX
 тебя не брошу...» И, на счастье Глеба,
 Энн согласилась... Утром сего дня,
 пустились в путь они, взяв два-три хлеба,
 две рыбы и... конечно же, меня —
 иначе кто бы очертил событья,
 свершившиеся дале... От отбытья
 и до прибытья к месту, аж, три дня
 прошло; и вот! когда они нырнули
 во зловонючий и бездонный лаз,
 горючи слезы полились из глаз,
 и всяки-разны мысли промелькнули
 в их головах... А где-то через час,
 чтойт громыхнуло, будто бы фугас;

   XX
 и вспышка ослепительного света
 так больно резанула по глазам.
 «Как странно здесь; в Назоле было лето,
 а здесь зима!» «Ах, Энни, вижу сам...»
 Пред ними хмурая ледовая пустыня:
 студеный ветер, холод; кровь, аж, стынет,
 при виде этого. «Не время чудесам —
 хочу в Британию!!!» «А я в Россию...»
 «Бежим назад!» Но поздно, уж дыра 
 льдом затянулась... «Мерзкая пора —
 зима!» (но мне мила! я пересилю
 себя, и вместо выкриков: Ура!
 позволю брань...) «Какой же ты — дурак!

  XXI
 и дура — я! Поверила рассказам
 твоим дурацким...» «Слушай, не зуди,
 кумекать надо: как бы-ть нам не сразу
 окоченеть...» «Довольно, не шути!»
 «Я не шучу...» Ледовую пещеру
 мечом Глеб взялся вырубать: «Ты веру
 терять не смей — с бедой не по пути!
 Иди-ка лучше хворосту поболе
 насобирай; весны недолго ждать;
 полярна ночь закончилася, мать —
 дыра протает; мы еще на волю
 с тобой пробьемся...» «Как сказать,
 с чего ты взял, что будет пригревать

   XXII
 и что се — весна, а может осень это...»
 Забудем их... Ко Птиблям с головой
 разбитою, задолго до рассвета,
 туземец дряхлый прибежал, и вой
 он поднял жуткий: «Бдабля рассердился,
 вода бегите, я почти убился —
 мне Бдабля повелел: вас в огневой
 гора швырять...» А как там Вольф в темнице?
 Лишь пала ночь и пухлая луна
 оторвала свой зад от... «Вот те на! —
 Вольф волком обернулся. — Аль мне снится?
 Аль Кот воскрес?..» Тупая тишина
 молчит, как благоверная жена.

   XXIII
Покамест Вольф сидел в гнилой темнице,
он много думал; малость размышлял:
«А что такого в том, что я царице
вдруг по сердцу пришелся?.. Столь страдал
до этого, я ль недостоин счастья?» —
и вот любовь незрелая на части
сердечко Вольфа рвет... Но час настал!
В окно прыгн;в, по следу Энн и Глеба
понесся Вольф; и через три час;!
у лаза был... «Слипаются глаза —
какая скука! Съем кусочек хлеба
с копченым салом, выпью... Как слеза,
чист самогон; печальны образ;...»—

   XXIV
бубнит Читатель. Господи! Довольно!
в конце концов, ведь это лишь роман,
не хочешь — не читай. Мне, знаешь, больно
се слышать, друг. Ведь это все — обман,
не хошь — не верь, а если уж поверил—
то будь любезен слушать... Будто в двери,
Вольф в н;ру влез, вошел... Густой туман —
ни зги не видно, не слыхать ни звука...
Но чует волк по запаху Энн след;
бежит вперед, забрезжил мерклый свет.
«Вперед ль идти? назад? Какая мука —
любить цариц. Ах, жаль Фефелы нет —
она бы сразу мне дала совет...»

  XXV
Гир и Мари в смятенье: «Что же делать?»
Старик со стоном испускает дух...
«Не зайцы - мы, чтобы от Бдабля бегать!
И кто он - Бдабль?..» Уже прошел испуг;
а нет решения, но ошибиться
боится Гир. «Мне надоело биться!» –
промолвила Мари. «Одно из двух: –
лепечет Гир, — иль продолжать скитаться,
родив ребенка где-нибудь в хлеву,
и встретить смерть в каком-нибудь во рву...
Иль, здесь оставшись, защищаться —
и, может, победить...» «А сложишь коль главу?»
«Ну, знать, судьба такая...» Я прерву

   XXVI
их долгий спор, перенесясь в пустыню.
Глеб с Энни у костра, вдруг дикий рев
раздался: «Ры-рр!!!» И кровь вновь47 в жилах стынет,
«То кто?» «Медведь, а может даже лев,
иначе — просто знатный, сытный ужин!
вот он-то нам, как раз, сейчас и нужен...»
И Глеб с мечом спешит... Мал осмелев,
Энн, выглянув, вопит вослед: «Безумный!
На ужин сам, гляди, не угоди...»
Медведь силен, когтями на груди
кровавый чертит след... И битве шумной
конец подходит... «Не-еет, ты погоди-иии... —
хрипит храбрец, — мене ты победи

  XXVII
сперва! Пожрать меня не так-то просто!»
И Глеб, вскочив, вонзил свой меч в живот
медведю, повернул. Но горе! острый
сломался меч... Свирепый враг встает
на лапы задние, Глеб отступает,
и, впопыхах, ногою попадает
в расщелину: «О, чорт!» ...Уже ревет
над ухом тварь; прерывно, злобно дышит...
Зверь озверел и Глеба повалил!
Вцепившись в горло из последних сил,
вдруг, парень волчий вой знакомый слышит;
друг точный — Вольф — медведю раскроил
скалы обломком череп... Испустил

  XXVIII
зверюга стон и околел. «Откуда?
ты здесь, приятель?» «По следам бежал,
и, лед пробив, сюда прибег...» «О чудо!
Тебя увидеть здесь не ожидал...
Еще бы миг...» «Ох, Глеб... жива ли Энни?»
«Жива, жива... мой Вольф, ты, право, гений...»
«Оставь! Веди к царице... Как устал
выслушивать благодаренья, боже!»
«Жива, жива, она в пещере там,
поди — взгляни, а я пока что вам,
поджарю мяса... Брат, держать негоже
голодной леди... Что не по зубам
я очутился? Виноват ты сам!» —

  XXIX
уже к медведю Глеб оборотился.
А что же Вольф? К царице побежал...
Когда же Глеб в пещеру возвратился
с мясцом... глядь, та пуста; костер уж догорал...
«Знать, Энни улизнула с Вольфом вместе... « —
бедняга сразу к лазу — лаз на месте;
но, в лаз нырнув, сознанье потерял
от пережитых чувств избытка...
и временн;й поток Ткача понес,
по лабиринту... на песчаный плес
швырнул с размаху... Право это пытка —
такая жизнь. Глеб, что бездомный пес,
ненужный никому; и даже слез

   XXX
нет у меня, чтобы над ним поплакать...
А впрочем, виноват он в этом сам!
Сидел б на кочке... и не надо квакать —
когда не просят... Так что, по делам
и поделом ему. И все ж, маленько жалко —
я ж сам такой. Ни шатко и ни валко,
а дело близится... «Постой! А там? —
вопит Читатель. — На атолле дело
чем кончилось?» И правда! Извини,
забыл совсем... Герр Юдо, аж, три дни
сражался с Гиром... Якоб — дух без тела —
а, знать, бессмертный он... Но и они,
бессмертные, усталость знают... И-иии...

   XXXI
и я устал, хотя и не бессмертный,
пока что... (Господи, безумного прости;
прости мой бред нелепый, несусветный,
и мне грехи, все разом, отпусти...)
Гир победил, повторно Герра Юдо
на тот отправив ближний свет. Но чудо!
убив злодея, (зависть во чести)
Птибль занемог, и вскоре мир покинул,
оставив Птибли с Птяблей на руках...
И вскоре, заплутавшийся в мирах,
явился Ткач. «Я жизни половину
бездарно прожил! — он Мари в слезах
щебечет так, но больше: — Ох! да Ах!» 



  XXXII
Мари не слушает... Глеб занедужил
и к дикарям в селение ушел —
но он и им не шибко больно нужен,
да некуда деваться... «Я — осел,
бугай-бычара, я — козел сторогий!
Прости, Читатель — вечный критик строгий —
что не дословно Глеба речь привел...
Мин;ло время, дочка Птибли скоро
вопросом стала мамку донимать:
«Ответь, любезная... ответь мне... Мать:
кто мой отец? Како-такое горе
лишило нас его?..» А мать — рыдать,
не все из женщин могут сберегать

  XXXIII
такую верность одному мужчине.
Быть может я не прав, судить не мне...
...А дева к морю шла, все по причине
безвыходности... Там же в тишине
одна мечтала... Как-то к ней явился
умалишенный Глеб... Он изменился:
его власы засыпал частый снег;
нужда морщинами избороздила
чело... Бессмысленную жизнь влача,
он обезумел, хуже палача —
бессмысленная жизнь. Сколь погубила
она людей великих; просто без меча
лишила жизни, лишь лишив нача...

   XXXIV
вернее, смысла... «Дай кусочек хлеба,
я ведаю, что у тебя он есть...»
«Кто ты, ничтожный?» «Боже ж мой, уж Глеба
не признают. А Глебка хочет есть...»
«Ты ведь дурак, а, стал-быть, много знаешь,
точней, по глупости ты не скрываешь
все, что услышишь от других...» «Бог-весть,
что обо мне городят... — дурень плачет. —
Зачем ты, Птябль, растравлиешь меня...
Дай лучша хлеба, я не жрал три дня.
Поди, туземцы, так... али не иначе,
хотят угробить, в бедах обвиня;
али умять, как дряхлого коня,

  XXXV
которого они намедни съели...»
Девчонка лишь качает головой:
«Дурак ли ты на самом деле
аль придуряешься?» «Мучитель мой,
все в этом захудалом мире,
увы, на самом деле или, или...»
«И я?» «Когда-нибудь и ты...» «Постой,
а впрочем, ладно... Лучше мне откройся:
кто ты такой? и кем был мой отец?
«Я — пастырь божий, токмо без овец!
Отец твой — Бог...» «Довольно, успокойся!
Не то... Замолчь!» «Ты дева — молодец,
как и отец... Я —Ткач!» «А может швец?

   XXXVI
и на дуде игрец?.. — но вдруг осекся
Птябль. — Ты взаправду Ткач?» «Да, самый, он—
который Светозаром раз нарекся —
потом отрекся...» «Что кошмарный сон...
А кто отец? « «Отец твой... это... Эрик,
кой звался Гиром...» Девочка не верит,
словам безумца, вместо слов лишь стон
да вздохи издает: «Но почему же
ты здесь, когда тебя лишь любит мать?..»
«Не надо ничего тут понимать,
послухай притчу лучше...» «Притчу? Ну же...»
«Когда-то жил петух, что не умел летать.
Бог крылья дал, как ими управлять

  XXXVII
не втолковал — должно быть торопился...
Петух и так, и сяк, взмахнет крылом —
а толку нет! Почти совсем убился
злосчастный птах, когда залез на дом
да вниз нырнул с высокой шибко крыши.
Лежит и стонет, еле-еле дышит —
ему в лицо дохнул уж холодком
Властитель Царства Мертвых; только Смерти
на тризне Петуха попировать
не удалось. Его отвоевать,
поставить на ноги, уж мне поверьте,
несушке, вот, пеструшке... так сказать...
вдруг удалось... Но мысли об летать...

  XXXVIII
...наивный кочеток, увы, оставить
не смог. Так и живут они: она
к земле привязана, и та так давит
на клушку бедную — живет одна,
уж Петю видеть не могет; а оный
тож к небесам поохладел; бездомный,
безумный и излишний (вот те на!) —
теперь совсем уже остепенился,
а может, просто-напросто, устал,
познал, что не о том дурак мечтал!
С не;бжитых небес, как бес, спустился...»
«Какая глупость!» «Что же, Птябль, желал
добиться от глупца?.. Уйди... устал


   XXXIX
сегодня я...» (И я, сознаться, тоже,
Читатель мой, вот накатал главу
пустопорожнюю... помилуй, Боже,
коль я еще когда-нибудь совру,
наобещавши уймищу событий,
и протреплюсь, бог-весть о чем... Сей прыти
уж боле я... я не... Я на Неву
пойду да полюбуюсь: как, проснувшись,
она в залив несет обломки льдин...)
И Глеб затих, бездарный господин,
желаний раб... Сам на себя надувшись,
ушел во мрак, сам по себе, один:
Джин немощный и нищий Аладдин...

   XL
Вот и еще одна глава... Читатель...
ответь мне честно... впрочем, может ты
уже давно не мой ... а Я — мечтатель —
намалевал неброские цветы
на розовых листках; твое вниманье
хотя привлечь... Напрасное старанье,
хотя, как знать... Все! сожжены мосты48,
путь к отступлению давно отрезан...
«А будет продолженье?» Как не быть!
А может нет! Мой Друг, все может быть...
Конец и мне премного интересен...
Не стану я о планах говорить,
мне надо малость все переварить...


ГЛАВА ПЯТАЯ

     «О, доколе ты по свету будешь кружить,
  Жить — не жить, ненасытному телу служить?»
                Омар Хайям

     I
Вчера, бродя по старому кладб;щу —
где склепы мрачны, бюсты и кресты;
где псы бродячие, как волки, рыщут;
где вороны сидят, раззявя рты...
Искал покоя я в сим тихом месте,
но лишь печаль со скорбью горькой вместе
испытывал... Все милые черты
умерших мне мерещились во мраке,
черты друзей и родственников... Боль
точила сердце: «Почему мир столь
несовершенен?..» Выбежав собаки
из сумрака, на полумысли: «То ль...»
мои прервали думы... Рвань и голь —

   II
мужчина-бомж за ними появился
и клянчить стал: «...хотя бы на кусок...»
Его узря, я малость удивился,
и показалось мне, помилуй Бог,
что это Ткач... И снова сердце боли
сдавили жутко... «Глеб же на атолле!
Он — выдумка... как б ни хотел — не смог
я оживить... Ведь я — ни бог, ни маг и
ни чернокнижник — властный чародей...
Родив Ткача, как мать, я, как злодей,
могу убить... но только на бумаге.
«Что ищешь здесь ты, убежав людей?» —
Я вопросил у нищего... «Одей

   III
мене и накорми... тады скажу я...»
Я отмахнулся: «Денег лишних нет».
Он, корку черствую жуя иль ж;я,
сморкнувшись смачно, «Э-эээ... я звон монет, —
под нос малопонятно продолдонил, ¬—
в твоих карманах слышу...» Я в ладони
немытые пятерку сунул... «Нет,
ничего неестественного в тома,
што тута подвизаюсь... Ты-то сам,
што меж крестов шукаешь по кустам?
Сидел в кафе б, а лучша, ета, дома...
Аль чаешь стать поближе к небесам?
Аль оборот к земле...» «Поверь мне Там... —

  IV
и мужичок ткнул грязным пальцем в небо, —
мы не нужны, Туда жа... — топнул он, —
Спешить не надо-ть... Ты мне дал на хлеб, а...
а на одежу?..» «...» «Чую, mauvais ton49! —
мужик поет, — молить вторично, только
артельнативы нет...» «Положим... сколько
подать еще?..» «Ну, скажем, миллион...
ты все равно не дашь...» «Червонца хватит?»
«Даруй, чего уж...» «Как тебя, хоть, звать?»
«Запамятовал, як бранила мать,
но величают все мене... а кстати,
тебе-то, верно, ета лучше знать...»—
сказал мужик, да и в кусточки... шасть...
 
   V
...прошло лет десять, как девчонка Глеба
пытала про отца — пристойный срок,
а на бумаге лишь три слова... «Небо
к страданьям глухо... Бог, как ты жесток! —
лил слезы Глеб, оплакивая Птибли,
то бишь Мари. — Все так тебя любили,
я ж полюбить никак, увы, не смог...
За нелюбовь прости...» Глеб удалился,
чтоб не глазеть на траурный обряд.
Но уходя, поймал он странный взгляд
дочурки Птибли... Очень удивился.
Так только на отцов своих глядят,
когда просить о чем-нибудь хотят.

   VI
Ткач н; берег пошел — побыть немного
наедине с собой... Вновь клял себя
и материл, напрасно может, Бога...
«Какая, черт, никчемная судьба
досталась мне... — и распустил Глеб нюни,
как мальчуган сопливый... — Помер б юным,
чем нелюбимым жить и не любя...»
Но, вскорости, нарушив единенье
с природою, явилися вожди:
«Бери девчонку, Ткач, и уходи,
ты есть — не Бог! Не знают боги тленье!
Но Птибли умер, значит... « «Обожди!» —
Глеб запросил пощады... «Лишь дожди, —

   VII
продолжил хмуро вождь, — польют, чтоб боле ж
вас здеся не было, ин до зари
не доживете...» «Дочка, коль позволишь,
именовать тебя, (прости Мари!)
как мать мою — Еленой, Птябль — не имя,
а нас с Олимпа выгнали... Пойми мя,
поверь, ты мне, как дочь...» «Ну, говори...
отец, как думаешь из затрудненья
ты выходить?» «Здесь был когда-то лаз,
в который мы, я помню как сейчас,
на остров сей попали...» «Без сомненья,
я знаю где он, мама как-то раз
указывала мне...» «Что ж, в добрый час!»

   VIII
Дозволь, Читатель, дух переведу я...
Довольно резво н;чал, вдруг, запал
пропал... Устал, над рифмою колдуя.
За окнами Зима прощальный бал
дает. Весна на нем шумит-буянит,
изводит снег да голову туманит:
там на кого-то льда кусок упал;
там кто-то пал на лед... Нетерпеливый,
прости, Читатель... Мой приятель так
же мне плетет (он — кровельщик) все как,
блин, мастерит расшивку, водосливы...
чтоб паузы заполнить. Кое-как
я слушаю, и лыбюсь, как дурак ...

  IX
В Назоле праздник — Дэвиду семнадцать,
сегодня он восходит на престол,
и это потрясающе, признаться,
как Якоб Юдо, что на Энни зол,
сынка Йоргесова в живых оставил,
пятнадцать лет самодержавно правил,
а нынче вот от царства отошел...
Расскажем по порядку: на атолле,
когда его сразил геройски Гир,
Герр Якоб не покинул этот мир;
воскреснув в горестной Назоле,
там править стал, гуляка и транжир,
стал пировать, нагуливая жир...

   X
Народ нищал, ведь даже при Йоргесе
так не жилось прескверно... Злобный Герр
всех разорил и, прибавляя в весе,
лишь недовольство умножал... Уж мер
жестоких устрашенья не хватало —
народ роптал, довольно искры малой
и вспыхнул бы пожар... (Живой пример —
недавняя российская исторья...)
Энн с Вольфом затерялися в мирах,
коль помните, зажатые во льдах,
нырнули в лаз... Ох! нахлебались горя,
скитаясь по чужбинам: во горах
от дикарей спасаясь, на ослах
   
XI
чрез перевал спустилися в долину;
там тр;саксы живут — престранный люд...
Все жизнь, чай, люди ищут половину —
свою судьбу, презрев успех, уют,
достаток и покой; как волки, рыщут —
в пространстве-времени все ищут, ищут...
И, не найдя — страдают — водку пьют,
Или, найдя — страдают — половина,
(да вот, кака входит, черт, беда!)
иль б;льшая, иль худшая... — не та,
короче говоря... А здесь картина
иная, чтоб счастье обрести, (во... красота!)
две части надо отыскать... Мечта

   XII
россейских алкашей — судьба такая!
Но «третьим будешь» здесь совсем иной
имеет смысл... «Свихнешься, постигая
их образ жизни. Тут всего с одной...
с одним супругом разберись, попробуй,
а там с двумя... Знать, склад ума, особый
у тр;саксов... Вот с их бы головой
да на восток, в чест; где многоженство...
хотя, как знать, а вдруг бы прижились,
как сорняки на поле, разрослись...
У них ино понятье совершенства —
(не наша тяга, в одиночку, ввысь) —
стремление, покамест длится жизнь,

  XIII
соединиться, обретя две трети,
в единое могучее Оно!!!
Да, много всяких странностей на свете
не только в книгах глупых да в кино...»—
Прожив у тр;саксов почти три года, Энни:
«Я не пойму нелепейших стремлений
от самости50— которой все дано,
к нечтожности51— хоть та и необъятна,
несокрушима... — молвила не раз
уж Вольфу так. — Но, старческий маразм! —
уму моему просто не понятна...»
А дале вытекала пара фраз —
английской брани русский перифраз...

   XIV
Покинув тр;саксов, Волк Вольф и Энни
еще немало поскитались по мирам...
Увы, но мне мой недозрелый гений
не позволяет то поведать вам;
увы, таланта видно не хватает
или фантазии... к тому ж, кто знает,
что станет, коли волю дать словам —
и ста листков, наверно, будет мало!..
Постранствовали, в общем-то, друзья...
Энн плачет: «Так уж жить — нельзя!
Хочу домой, во чтобы то ни стало...»
И вот уже заветная стезя
ведет в Назолу... (Видит Бог, что зря!)

   XV
Вольф — лишь вернулись, время не теряя —
с тираном на борьбу поднял народ...
Опять война, по всей стране гуляя,
солены и кровавы слезы льет...
Но Herr могуч! И вскоре он пленяет
красотку Энн; а Вольфа обращает
обратно в волка; облегчает гнет,
чуток смягчая тягостное бремя
налогов... И народ ревет: ур-рря!
приветствуя любимого царя.
И потекло, как прежде, тихо время...
А Якоб, времени ни тратя зря,
стал к Энни клеиться... та, возгоря
 
  XVI
шальною страстью к свежему герою,
пошла за Юдо... Но не минул год,
а уж приелся он... Герр пир горою
утроил как-то; знатный весь народ
был призван в замок... Бал в разгаре —
забыли гости уж о государе...
  /
Гремит музыка, кр;жит хоровод...
В средина зала с родичем Йоргеса
танцует Энн... Красавец-удалец,
ей что-то шепчет на ухо... «Подлец, —
се видя, мыслит царь, — какой повеса...»
Еще и балу не настал конец —
а юноша в тюрьме... Бежит гонец-

  XVII
глашатай с невеселой вестью:
«Мы —Якоб Царь — разводимся с женой...
...оскорблены развратом и бесчестьем
царицы Энн... Но сын ее родной,
благословенная моя Назола,
останется наследником престола!»
...И вот уж Энни стороной лесной,
в глубокой тайне от всего народа,
ведет конвой — низринуть в тайный лаз...
Но буйный зверь — Вольф-волк, в который раз,
дерзнул ее спасти... «Поди, три года
прошло с тех пор... Никто, поверь, из нас
не в курсе, где она! В тот тайный час,

   XVIII
когда Энн — мать твоя, ушла из замка,
никто ее не видел...» — нагло лгал
наследнику Герр Юдо... «Твоя мамка,
была мне так близка...» «Но ты ее прогнал!»
«Я с ней развелся, разные то вещи...»
«И где она сейчас? ну? где? ответь же...»
«Ах, если бы я только это знал!» ...
(Измыслил я какую-то Назолу,
а нынче шевелю мозгой: пора
вернуться в мир земной, но здесь: жара
и влажность страшная... как бы на з;лу
горячую соседска детвора
мал помочилась... Духота с утра

  XIX
и целый день немыслимое пекло.
И потому се яркое мое
желание утихло и поблекло...)
Что ж было дальше? Празднество свое
окончила Назола. Но законный
наследник в зал не поспешает тронный —
долой бежит из замка... «Е-мое!» —
ругнулся Герр, когда о том проведал.
«Как мать — пригожий, как отец — больной!
Еще дурак на Нас пойдет войной...» —
прикинул Юдо да пошел обедать.
А Дэвид едет стороной лесной...
(Места сии обходит стороной

   XX
любой назолец, после тех событий,
когда пропала здесь царица Энн...)
С Еленой Глеб без радости, без прыти
навстречу ;дут... Страшных перемен,
знать, надлежит нам ждать и, может, вскоре.
А перемены — все равно, что горе!
когда не знаешь, что тебе взамен
размеренной вчеращности предложат:
подымут к небесам святым аль (хрясь!)
швырнут на землю, да и втопчут в грязь;
на трон посадят али в гроб положат?..
Вчерашнее ничтожество и мразь —
именоваться станет: Светлый Князь.

  XXI
А принц наследный станет грязным нищим
по прозвищу: Вонючее Дерьмо!
В истории примеров тыщи сыщем49
таких же перемен... «Хочу домой! —
Елена ноет. — Ищешь что в глуши?»
«Шукаю сына...» «Ну и иди, ищи —
здесь погожу пока...» «Ах, ангел мой,
здесь не атолл, здесь нечисть зла в засаде
таиться, даб кого-нибудь пожрать...
Ты без меня погибнешь...» «Но, как знать,
с тобою, может, окажусь во аде
я раньше, чем...» «Да прекрати стонать!»
И дале молча следуют опять

  XXII
два спутника, два нищих, два подранка —
не нужных в этом мире никому...
«Устала, девочка?» «Угу...» «Полянка,
гляди... до ;тра переждем...» Во тьму,
как в черный и густой туман, шагнули
и вмиг пропали, а верней уснули...
А часом раньше Дэвид... Не пойму,
как приключилось все, толь дух сосновый,
толь бес лукавый им глаза закрыл...
И сонных в небеса вознес без крыл;
и там оставил... («Поворот не новый,
се где-то я читал...» Ну удивил!
Читатель, чай, Америку открыл?!

  XXIII
Да знаешь ль ты, что рифмоплетов тыщи,
чтоб угодить, согласны повторять,
одно и тоже?.. Ты напрасно ищешь
здесь новизну... А хочешь коль пенять —
то, что же ты так низко пал, ей-богу?
Пеняй, брат, сразу выше, то есть Богу,
он создал нас — ему и отвечать!)
Иные сны — нескладные виденья —
грядущего недальнего гонцы.
Но мы порой — невежи и глупцы —
не придаем особого значенья
тому... Хотя, скорее мы слепцы,
пришедшие на представленье в цирк —

  XXIV
незрячий разум разгадать не властен,
что значит чудодействие сие...
И вот, приснился Глебу сон ужасен:
он едет на хромом, больном осле
по каменной, безжизненной пустыне,
кружат стервятники... Навстречу на машине
летит, горланя песни, пьян и е...
(прости, Читатель, бранное словечко
сорв;лось с уст...) Властитель грязных душ,
Герр Якоб Юдо — царственный сей муж —
а рядом, как невинная овечка,
сидит царица Энн... («Какая чушь!»)
То, правда, снилось Глебу, я не лгу ж...

   XXV
Еще чуток — и будет столкновенье,
Но Глеб с паршивым со своим ослом,
вдруг провалился, их землетрясение
начавшееся поглотило. В горле ком,
дрожат коленки... «Боже, что же будет?»
Но Бог молчит, он хорошо — лишь судит,
а вот спасать... Тьма, едкий дым кругом —
развеялись. Что видит Глеб? Сторонку
родимую — деревню, то бишь, Куть;
свой сеновал, на коем тискал грудь,
зажав в углу соседскую девчонку...
И та его просила: «Не забудь,
када уедешь... Ну, а коль навруть

  XXVI
че про мене — не верь...» Глеб Ткач когда-то
давно об Оле Самофал мечтал,
но подступить боялся... И разврата,
как в этом сне, тогда не допускал.
Он даже и не помышлял об этом,
ведь Глеб, того, маленько был поэтом,
и растоптать не мог свой идеал...
Елена — непорочное дитя —
спала без снов... (Пардон, я крошку вру...)
Пригрезился ей, где-то по утр;,
нелепый сон — не сон, на сон хотя
похож... Она — березка на яру —
стоит одна, качаясь на ветру...

  XXVII
А Дэвиду причудились сраженья...
Вот он — герой, шутя, врага разит;
Вот на коне — красивые движенья —
друзьям на помощь п; полю летит...
Вот во дворце отплясывает с дамой,
Вот за столом острейшей эпиграммой
он псевдомудреца легко срамит...
Все пробудились... «Боже! Что же с нами?»
Что видят? Трон во мраморном дворце,
на троне Энн... (Сменился что в лице,
Читатель мой?) Вот чудеса! С годами,
все краше Энн... как царь Кащей, в яйце
сокрыла старость? или панацей,

  XXVIII
да средств магических и эликсиров
испила сотни? В;на как цветет,
что маков цвет... А Вольф? Его скосило
последнее геройство... через год,
его душа отправилась на небо...
«Я рада видеть пред собою Глеба! —
сказала Энн, — а это что за сброд?»
«Как можно, мама? не признала сына?» —
надулся Дэвид... «Это ты, сынок?
Помилуй, сын, протек изрядный срок...
А это что за славная дивчина?
Твоя невеста, Дэвид?» ...На часок,
оставлю их... Кольнуло левый бок —

  XXIX
припомнилась российская глубинка,
где вырос Глеб. Назола хороша —
но не родн;, лубочная картинка —
не более. А русская душа...
Но, впрочем, о душе потом поспорим,
не то мы с западом восток поссорим...
Ни те, ни те, в душонках ни шиша
не разумеют... Впрочем, и России
взять в толк не могут или не хотят;
и мне напоминают тех котят,
которые рождаются слепыми...
Они, бишь, чужеземцы — да простят —
не в тех условьях души, знать, растят...

  XXX
Оставив принца Дэвида с Еленой,
Энн с Глебом, молча, ;дут в зимний сад.
«Присядем, может...» «Сядем непременно...»
«Мой милый друг, Герр Якоб — древний гад!
Мне подсоби расправиться с злодеем,
с сим гнусным подлецом-прелюбодеем
с обжорою, наевшим пышный зад?..»
«Помилуй, Энни, я уже немолод,
дабы за что-то драться-воевать.
Мне было бы в обед что пожевать;
да где всхрапнуть... да с кем. А голод, холод
и неустроенность?.. Дак, енто, мать —
мне сызнова ни хотца испытать...»

  XXXI
Энн только головою покачала:
«О сыне не радеешь?» «Чей он сын?»
«Бесспорно твой...» «Ты лучше бы смолчала,
чем лгать без н;жды... Впрочем, он один
мне нужен здесь... я мыслю воротиться
с ним и Еленой...» «Полно торопиться... —
Энн усмехнулась. — Сам се господин,
за всех решил... А Дэвид ли захочет
идти с тобой, пес ведает куда?
И что он — там? А здесь — король!» «Беда, —
промолвил Глеб, — в тебе бурлит, клокочет,
вулканом жажда власти...» Энни: «Да,
а почему б и нет...»— ответила. «Тогда

  XXXII
зачем тебе твой сын?» «Я может счастья
ему желаю... Станет он царем
и — съеденив разрозненные части
Назолы — мы отменно заживем,
воцарствуем...» «Наивное мечтанье —
не Юдо, так такой же, в два касанья,
вмиг все разрушит, все спалит огнем...
Сия Назола проклята богами —
и мира здесь не будет никогда,
а только горе, лихо да беда!
Быть мож, и ты вернешься, Энни, с нами...»
«Беда — Назола, что за ерунда!»
«Короче, Энн, ты хочешь без труда

   XXXIII
жизнь скоротать... С тобою дело боле
иметь я не желаю...» — Ткач уходит прочь
из сада — нет ни радости, ни боли.
Почти что Глеба сын... почти что дочь...
почти что по Шекспиру на балконе...
почти что влюблены... но не в Вероне
они; и день в разгаре, а не ночь;
и не Монтекки — он, не Капулетти —
она... Глеб входит: «Дети, поскорей
сбирайтесь, отбываем...» Но детей
его слова не трогают — ах, дети!
«Куда? Назолы ничего родней
ни будет вплоть до окончанья дней...»

  XXXIV
Спешит Ткач к лазу, будто бредит (боже!) —
не видит и не слышит ничего;
прыгн;л, как умер... (Умер? Ну и что же...
Мне самому не менее легко —
событья развиваются мгновенно.)
Энн едет к Юдо — преклонив колена —
молить пощады; застает его
во гробе... Наконец, он в Ад на муки,
обратный не успев достать билет,
отправился... Но восхищений нет,
как нет и сожалений... К небу руки
воздевши, клянчит Энни Ри совет:
«Как жить мне дале?» — тишина в ответ...

   XXXV
Уж двадцать лет прошло, как Оля Глеба
вид;ла... С мужиками не везло
ей после... Яков часто дома не был;
Пров много пил; Стас часто бил и зло...
К тому ж детишек ни одна скотина
не пожелала... «Глеб вот был — МУЖЧИНА! —
один такой, поди, на все село.
Ах, дура — я! тогда на сеновале
с ним повалялась бы, глядишь, сынок
родился бы у нас... Он счас бы... мог
жениться... на соседской девке Вале...»
Учила мама жизни... да урок
пошел мне не на пользу, мать, не впрок...»

  XXXVI
Поплакала да побежала к речке,
нет, не топиться — Оля не глупа —
а просто там паслись ее овечки...
Зрит: собралась немалая толпа.
«Ужель утоп кто? — горе-то какое! —
спешит на берег, «Что же с ним такое?» —
слышны обрывки фраз... «Нехай упал
с моста...» «Утоп?» «Да, нет жа, дышит вродя...»
Тут Ольга, вовсе, близко подошла:
«Ну, мужичье! Ну, ще, блин, за дела?
За фершелкой послали?» «Кузькин Родя
побег за ней...» «Покуда ж не пришла,
тащите в баньку... Та еще тепла,
 
  XXXVII
с утра топила, простирнуть хотела...»
И мужики, взяв на руки, несут
еще не труп, но и уже не тело...
Поклали на пол;к, грудь, ноги трут —
ожил немного да прип;днял веки:
«Где я? В какой стране... столетье-веке?»
«Чай, бредит горемычный...» «Дома... Тут!»—
шепнула баба... а сама смеется:
«Ево мне голос оченно знаком...
но вот лицо... Ему б с таким лицом
да вечерком на тракт... Но обстрижется
да ежели оскоблится станком —
то может стать отменным мужиком...»

  XXXVIII
«Кто ты?» — недоутопший молвил. «Оля!»
«Сон в руку...» — улыбнулся и заснул.
Продрых три дня... Он, может, спал и боле;
да растолкал его Степан Пичул —
Анискин53 деревенский, вездесущий...
«Кто ты таков?» — как клоп кровососущий
он присосался, рядом сев на стул.
«Теперь не знаю, был когда-то хлипким
мальчишкой, деревенским болтуном...
Потом студентом, изучал бином
Ньют;на под английским небом липким...
Любовником был пылким... А потом
стал заклченным, смертником притом...


  XXXIX
Потом освободителем народа,
потом безумцем, а потом отцом...
Теперь никто! Я даже точно рода
какого? — знать не знаю...» «Во! дурдом, —
бранится Степа. — Что же делать, Оля?
Везти в район?..» «Куды? Он, чаешь, болен...»
«Ну ладно, ладно, Оленька, потом...»
Остался жить у Оли, для порядка,
все стали звать его: Найден Иван.
Был даже в сельсовете паспорт дан
ему на это имя... Но загадка:
откель явился он — не зван, не ждан? —
загадкой и осталась... Мой роман

   XL 
к концу идет... Мне жалко расставаться
с героями... Душою прикипел
я к ним... Кто знает, очень может статься,
(всего поведать, все равно ведь, не успел)
я к ним вернусь... Про Дэвида с Еленой,
про их любовь, убитую изменой,
но воскрешенную, я недопел...
Да и про Глеба ничего неясно,
хоть стал Иваном, все ж не перестал
любить он Энн... Но жутко я устал...
Хотя и разумею все прекрасно —
никто на то мне права не давал,
чтоб я на полуслове оборвал

  XLI
роман... Но и никто, никто! не вправе
мне это, как ни странно, запретить...
Еще...— себя я малость позабавив —
загадку вам намерен предложить!
. . . . . . . . . .  . . .
. . . . . . . . . .  . . .
. . . . . . . . . .  . . .
...и минул срок... «Великий или малый?»
Какой нелепый, милый друг, вопрос...
По осени... аль в пору майских гроз...
зимой ли... Письмоносец — славный малый —
в деревню Куть пакет-письмо принес
из Лондона от Mrs Weaver54... (Всё-с!!!)


ГЛАВА ШЕСТАЯ

 «Хватит ребячиться, ступайте царствовать!»
                П.А. фон дер Пален
               I
Устав чрезмерно, лёг я нынче ране,
наивно полагая отдохнуть
от накопившихся проблем — желанье
осталось лишь желаньем. Мне уснуть
не дал оборванный на полу фразе
роман. Я понял, что ни в коем разе,
мне от него не отвязаться... В путь,
чуть боле года... я пустился с Глебом,
на ощупь пробираясь сквозь туман
кой в голове поныне. (Экий дан
мне был совет, быть может даже небом...)
Но неизвестный я — словесный хулиган —
обстряпал из романа балаган,

       II
а позже, внегда всё мне надоело,
взял и закончил... глупым словом «всё-с»...
А нынче понял я, что ТО не дело,
что не имею прав на ТО... что не дорос;
недоучёл, поди, что мне без Глеба
не жить теперь, как лётчику без неба,
как нищему без хлеба и без слёз.
Чтоб не казниться, я за продолженье
с сего же дня немедленно сажусь,
быть может я под тяжестью загнусь,
быть может... («Сделай одолженье», —
беснуется Читатель снова.) Ну-с?
(«Избавь меня от лишних слов... Сей груз

         III
излишен, только кренит бриг...») Ну, ладно...
я постараюсь... («Что ж, тогда вперед...
ведь прежде ты занятно врал и складно...»)
Ну, что же... друг ли? враг ли? мой? идет...
Бриг белокрылый в новый рейс отходит,
(сердечко так волнительно... колотит)
с заходом в деревеньку Куть... Где в странном
обличие (с тех пор уж минул год)
явился страстотерпец наш. И вот,
приял его и окрестил Иваном
великодушный кутьевский народ.
Как у него дела? Чем он живет?

              IV
Мне самому премного интересно.
Вы помните, наверно, про письмо,
оно, как вам доподлинно известно,
пришло из Лондона... Но, бог ты мой,
попало в руки Ольги... Та лукаво
не мудрствуя, решила: «Я, еть, право
имею знать: чаво в сей заказной
писуле писано? Чаво английской суке
от Ваньки надобно?..» И, вскрыв ножом,
прочла письмо... «Пущай со словарем,
но все прознаю. Зря што ли науки
во школе проходила...» Да-аа... с трудом
эпистолу прочла... Ну, что ж в ём?

              V
Я приведу дословно так, как Оля
письмо перевела... «Любимый... Tkach...»
«Не тот ли Ткач, с кем обучалась в школе?» —
так мыслит баба... «...жажду встреч,
ответь, любовник мой горячий,
куда пропал? Что очень... длинный значит
молчанье... твой? Иль затупился меч,
что столь голов... срубить?.. Люблю, как прежде,
не спать... ночами — жду... ты приходить!
Я быть... мой друг... ещё сильней любить...
Просить... не дать... мой ... погибать... надежде...
Я без тебя не очень сладко жить,
вернись, мой Glebb, я склонна всё простить...»

              VI
«Нет, — мыслит Оля, — я тебе Ивана,
не дам так просто... Глеб он — для тебя,
а мне Иван...» Наверно было б странно,
когда бы Оля, позабыв себя,
Ивана-Глеба в Лондон отпустила.
«Я тока-тока счастья мал вкусила,
всем сердцем Ваньшу крепко полюбя...»
И строго письмоносцу приказала,
чтоб мужни письма он вручал лишь ей...
(нет в мире зверя русской бабы злей)
И в Англию по-русски отписала:
«Мадам, прошу: до окончанья дней
не трогай Глеба. А не то... ей-ей...»
   
              VII
А что «ей-ей»? — без толмача понятно...
А как же Глеб, ужели он совсем
утратил память?.. Нет! Но, вероятно,
без толкований это ясно всем:
зачем блаженного мой Глеб играет?
зачем он прошлое своё скрывает?
чужое имя взял себе зачем?..
А впрочем, я того не понимаю
и не хочу нисколько понимать.
Коль человеку хочется скрывать —
пущай скрывает. Я уж не мешаю,
своим героям без меня решать:
как жить им; что любить и чем дышать...

        VIII
Вот так... философ оксфордский в деревне
хлеб добывает новым ремеслом —
профессией столь грязной и столь древней —
пропахнувшей веками и дерьмом,
пардон, навозом, ибо Глеб на ферме
ишачит скотником... Вернемся к теме,
озвученной в начале... Мне сынком
болезненно-строптивым Глеб мой мнится.
Как тяжело глядеть, когда дитя
изводится-страдает не шутя,
как тяжело, поверьте мне, учиться
на собственных ошибках... да простят
мне мудрецы, они напрасно говорят,
               
        IX
бравирую учёностью своею,
что учатся на промахах чужих.
За мир не буду, токмо за Расею
отвечу точно, ибо на своих
мужик российский учится промашках…
А женщины гадают на ромашках,
(И те, и эти в мой попали стих,
Читатель родный, токмо рифмы ради,
без мысли задней и передней без.
На то меня подбил, сдается, бес,
грозя мне представлением к награде,
зовется коя: дамский интерес…)
мужчину вожделея и чудес!

        X
(«Что ж дальше будет с Глебом?» Кабы ведал!
Посмотрим...) Вот, в один прекрасный день,
под вечер ли, аль опосля обеда,
а может ночью, коль гадать не лень,
определяйтесь сами … Суть не в этом!
Скопился как-то перед сельсоветом
народец деревенский — ну, «трень-брень»,
балакают да сплетни маракуют.
А в енто время свадебный кортеж
подъехал. От расфранченных одежд
в глазах рябит аж. Бражники ликуют,
возрадуясь от подлинных надежд
надраться в дым… Злоречие промеж

        XI
злосчастных баб — супружниц этой пьяни…
Из свадебной кареты вышел муж,
в том смысле, что мужчина, рек: «Селяне!»
И городил, чай, боле часа чушь,
из коей люд не понял даже части.
Вел разговор о королевской власти,
де он – король, и человек к тому ж.
Что женится сегодня и на свадьбу
явился звать отца, по званью Глеб.
Сельчанка поднесла монарху хлеб
да соль на рушнике. «Эх, знать ба,
что вы прибудете, да я бы, мне б…» —
начав, закончила бабенка. «Где б… —

        XII
ее взбодрить незваный гость решился. —
Где был я принят так?.. Нигде!» И «ох!» да «ах!»…
«Я счастлив!» - самодержец прослезился.
«Как жаль, что в разных мы живем мирах.
По воле рока здесь я очутился,
и рад я, что конфуз сей приключился!» —
так молвил венценосец весь в слезах.
Из предвкушающей обед оравы
другая баба вышла… «Это что ж,
ты у мене Ивана заберешь?»
«Какой Иван? Вы женщина не правы,
нам нужен Глеб… Глеб Ткач!» — «Ядрена вошь,
Найдён Иван и Глеб одно и тож…»

        XIII
Все замолчали… Будто проглотили,
не языки, вестимо, а ежа…
Внутрях зажгло… «В своем умишке ты ли?»
«Ёрш твою медь…» — «Вот ет, блин, ни шиша!»
…


КОММЕНТАРИИ

 1. Перифраз стиха Н.А. Некрасова
 2. Ничего, ничто (церковнославян.)
 3. Сети (церковнославян.)
 4. Король Йоргес (нем.)
 5. Наш Герой! (нем.)
 6. Герр [господин] (нем)
 7. Заткнись! (нем.)
 8. Очень хорошо! (нем.)
 9. Сэр Дэвид (англ.)
10. Чья клиника? (англ.)
11. Мадам Фродди [Fraud — мошенник] (англ.)
12. Соверен [sovereign] — монарх, независимый (англ.)
13. Фефела — большого роста, неопрятно одетая и некрасивая женщина (прост.)
14. Мисс [девушку] Ри (англ.)
15. «Я молю Бога хранить мою душу. Я—не Грешница! Я—заблудшая овечка. Мой Бог...» (англ.)
16. «Извините, господин Ткач, где мисс Энни?» (англ.)
17. «Я не знаю, Сэр!» (англ.)
18. Строчка из популярного шлягера 90-х годов
19. «О! Извините меня...» (англ.)
20. «Да! Он мой отец!» (англ.)
21. Комедия окончена! (итал.)
22. Господин Эрик Грегори Джон Гир (англ.)
23. Дословно: «Я обнаружил гнездо кобылы...» (англ.)
24. «Что случилось, Герой?» (нем.)
25. Наверняка (англ.)
26. Господин Якоб Юдо [Jude — жид] (нем.)
27. Товарищ (нем.)
28. Что есть... (англ.)
29. Предлог «на» (нем.)
30. Госпожа (девица) Мари (нем.)
31. Вперед! (нем.)
32. Писано, памятуя о книге эксмэра Петербурга г-на А.А.Собчака «Хождение во власть»
33. На[д]зола — обида, огорчение (устар.)
34. Мой Гир (англ.)
35. Превыше; хуже (церковнославян.)
36. Энни Ри (англ.)
37 см. главу первую, XXXV
38. Черт возьми! (испанск.)
39. «Но я не понимаю!» — любимая фраза сатирика М. Задорнова, поэтому и стих глупый.
40. Мальчик, парень (англ.)
41. Сэр Дэвид Ткач (англ.)
42. Спасибо (фран.)
43. Я сожалею (англ.)
44. см. главу вторую, VIII
45. см. комментарий 35
46. «Не бойся, любимая!» (англ.)
47. см. главу четвертую, XXI
48. слова Юлия Цезаря: «Рубикон перейден, мосты сожжены!»
49. Моветон, дурной тон, невоспитанность (фран.)
50. Перифраз стиха И.А. Крылова из басни «Волк и Ягненок»
51. В данном смысле — индивидуальность. Хотя в буддизме это больше, чем простое «Я».
52. Нечтожность — совсем не ошибка — а неологизм от слова «Нечто».
53. Герой популярного в 70-х годах фильма «Деревенский детектив».
54. Миссис Вивер [ткачиха] (англ.)