Любимый камень пролетариата

Здесь было всё. Золотые флорентийские кольца с пламенными агатами, голубыми бриллиантами и колумбийскими изумрудами «зелёный лёд». Кровавые чешские гранаты, азиатские топазы. Готовясь к коварному броску кобры, в витрине затаился браслет из авантюрина с вкраплениями чешуек слюды. Заколки с переливчатыми лабрадорами будто намеревались вонзиться в голову.
Яркие бусы нашептывали мелодию волн. Такие кораллы Поль Гоген собирал на Таити для своих статуэток из дерева таману и самшита.
Русскоговорящая продавщица начала раскладывать перед Мартой бархатные коробочки с жемчугами размером с крупный горох из маманиного фирменного супа с копчёностями, запах которого Марта помнила с раннего детства...

Ведь вроде ещё только вчера маманя принесла её из роддома. Марта была такой мелкой, что могла уместиться в коробке из-под зимних ботинок фабрики «Скороход». Только где у мамани была голова, когда она подбирала имя для малышки? Марту Тышкину добрые дети тут же переименовали в Мартышкину. Впрочем, в обиду она себя никогда не давала. Поддразнивания и вовсе прекратились после того, как она резко вытянулась и налилась, как яблочко, в надобных местах. Пацаны с района тут же выстроились в очередь таскать за ней кожаный портфель до занюханного подъезда хрущёвки, в которой Марта ютилась вместе с маманей и рыжей собачкой Лушей. Нет, Луша появилась гораздо позже, зато была ещё жива впавшая в младенчество прабабка, размазывавшая по выцветшим обоям кабачковую икру, которой её кормили с ложки. Маленькой Марте прабабкины шалости нравились.
А вот папани у неё не было. Нет, она появилась не от святого духа, конечно. Но единокровный, оставив за собой тяжёлый выхлоп, испарился на просторах необъятной Родины ещё до её рождения.
Когда у Марты выпытывали, зачем она так рано выскочила замуж, да ещё за такого шалопута, отшучивалась – из-за фамилии. В нагрузку к новой, звучной, прямо исторической, фамилии Марта Скавронская, помимо своего Васи, заполучила добродушного, но бестолкового добермана Ластика.
Никчёмные кобельки поселились почему-то у них, хотя старшие Скавронские, смотревшие на новых родственников сверху вниз, проживали в просторной трёхкомнатной квартире в сталинке на Кутузовском.
Возник вопрос – как вместе содержать разнополых питомцев. Вася неуверенно предложил стерилизовать Лушу. Женщины зловеще поглядывали на мальчиков. Кончилось тем, что маманя потихоньку отвела невинного Ластика в ветлечебницу, где его и кастрировали. Перепуганный зять притих. Ответственная квартиросъёмщица была крайне им недовольна. Ведь он только делал вид, что учился в институте, стипендию не получал, а всё свободное время тренькал на гитаре, надо признать – довольно неплохо. Из института доморощенного гитариста попёрли. В военкомате отмазка про беременную жену не прокатила.
Марта и впрямь залетела. Проревев три ночи, от навязываемого маманей аборта отказалась. Тогда маманя предложила назвать внучку Степанидой. Марта только покрутила пальцем у виска. После рождения Лизки маманя ушла с лампового завода и стала нянчить внучку, и Марта осталась единственной кормилицей.

Ещё после восьмого, по настоянию мамани, она пошла в техникум, где выучилась на бухгалтера, и теперь печатала платежки в Главторге, снабжая дефицитными продуктами всех родственников и знакомых.
Марта курировала сеть магазинов «Ветеран», откуда ей перепадали продуктовые наборы с абхазскими мандаринами (к ноябрьским!), суфле «Стратосфера», болгарскими маринованными овощами, сытной тушёнкой Улан-Удэнского завода и почти импортными рижскими шпротами. Однажды в наборе обнаружилась бутылка текилы.
— «Что это?» – подивилась маманя, разглядывая нерусскую бутылку.
— «Ты чё, не знаешь???!» – озадачилась Марта.
Текилу из голубой агавы заначили за сколотой вазочкой для варенья в румынском серванте, который в своё время был выстрадан в угрюмой очереди в мебельный на Ленинском.
Со съестным как-то обходились. Сложнее было с одеждой, особенно для дочурки, которая быстро подрастала и уже приладилась сидеть на горшке и вместе с Лушей дружно грызть погремушки. Ровно в год Лизка самостоятельно дошла по узкому коридору до кухни!
— Кажись, проголодалась – предположила маманя.
Марта регулярно слала письма проходившему службу на финской границе рядовому Скавронскому:
«Здравствуй, Вася!
Вчера Лизка в первый раз пошла в ясли. Рановато ей, конечно. Купила ей тёплые варежки и красную вязаную шапку петушком. Соседка отдала нам донашивать Юркину пехорку из кролика.
Я сделала себе химзавивку (фоту прилагаю). А Люська с третьего этажа выпендрилась – смастерила на башке укладку с начёсом. Уже как неделю ночью на кровати вообще не двигается, чтобы не повредить причёску. А её Колька только матерится!
Твой наглый Ластик вчера наделал кучу прямо в подъезде. Луша воротила морду и была очень недовольна.
Как тебе там охраняется покой нашей советской Родины? Ой, уже не советской.
Вчера на работе рассказали анекдот:
Заметка в батальонной стенной газете: «Пулемёт смолк, кончились патроны.
— Но ты же комсомолец – надрывно обратился комсорг к пулемётчику.
И пулемёт снова яростно застрочил!
Да, маманя просила тебе кланяется».
За два года в ответ пришло всего одно отстранённое письмо. Про чувства к Марте – ни слова. Про Лизку – ни единого вопроса.
Зато в письме исполнялись оды портянкам и подворотничкам, описывался внушительный торс сержанта Жжаканаева и сообщалось об интригующих лекциях в красном уголке по соблюдению личной гигиены. Заканчивалось послание историей празднования Первомая: весь взвод, хитрожопо используя клизму, накачался розовым двухрублёвым вермутом, а капитан Наливайко до вечера подозрительно принюхивался – вроде бухие, а не пахнет.
Марта зачем-то блюла себя. Вернувшись, Вася неделю не слезал с неё, от переусердства сломав скрипучую софу в проходной комнате, но быстро переключился на других молодаек. И был решительно вычеркнут из списка столовавшихся. Ластика, конечно, оставили. Луша его не обижала и даже иногда облизывала морду, а маманя по доброте душевной баловала мясными обрезками и серыми кусочками ливерной колбасы.
При разводе фамилию теперь уже бывшего мужа Марта оставила при себе. Алиментов не предвиделось.
Главторг прикрыли в мутной надежде на частную инициативу в полном соответствии с прорицанием из «Золотого телёнка»: «В том, что старое вернётся, Корейко никогда не сомневался. Он берег себя для капитализма».
Марта попыталась интегрироваться в новую реальность. Торговля всякой дребеденью на открывшемся на месте пустыря Черкизовском рынке не пошла – ей дали понять, что без ****ства здесь успеха она не добьётся.
Когда-нибудь весь мир откажется от услуг водителей, обучив автомобили перемещаться с помощью автопилотов. Одетых в ватники нетрезвых дворников заменят роботы с торчащими в разные стороны пылесборниками. Вороватых продавцов – на торговые автоматы. Поваров заменят электрокомбайнами, способными шинковать морковку, забрасывать в собственное жерло телячьи котлеты, а при раздаче борща – приправлять его лавровым листом и сметаной. Официанты станут выступать исключительно в спортивных состязаниях в метании алюминиевых подносов. И даже высоколобые юристы, возможно, переведутся (из кого только будут назначать президентов?). Что же касается ментов и бухгалтеров, то, по убеждению Марты, они будут сосуществовать вечно.
«Если бухгалтер платит все налоги – пусть получает зарплату в налоговой инспекции. Назначаю тебя магистром чёрной бухгалтерии» – сострил директор. Под юбку без спросу он не лез, деньги платил исправно.
Таких деньжищ в семье никогда не водилось. На первые барыши Марта поменяла протекавшую сантехнику и прикупила новую софу. Мамане досталась тёплая шуба из цигейки, а Лизке – куча ранее недоступных дорогих игрушек.
Через три отчётных квартала в офис заявились менты, отжав у директора большую часть наворованного. Контору пришлось прикрыть.
Один из оперов предложил Марте подсобить с трудоустройством. Обещал снять для свиданий квартиру и сделать права.
— Зачем мне права? У меня и машины-то нет – отбивалась Марта от благодетеля, пока он пытался облапать её в своём широком джипе.
Своим трудоустройством она занялась самостоятельно.
В пяти или шести конторах не срослось – то предлагали слишком маленький заработок, то нужно было ездить к чёрту на куличики. Наконец, ей повезло, и она попала в небольшую компанию, занимавшуюся, скорее, не чёрным, а серым бизнесом. Милиционеры-дальтоники всё равно наведывались, но как-то утрясалось.
Вскоре Марта купила скромную дачу возле прославленных ещё Веней Ерофеевым Петушков. Далековато. И нужник на улице. Но если ночью неохота тащиться во двор, то для этого всегда есть многофункциональное эмалированное ведро.
Маманя не нашла ничего умнее, как наварить в этом самом ведре сливового варенья, которое Марта брезгливо выплеснула в выгребную яму.
Как бы наладилась личная жизнь. Прорезался одноклассник Мышкин, тут же оставшийся ночевать на новой софе.
Маманя за стенкой чутко прислушивалась к скрипам, мечтая о новых брачных узах для своей разведёнки.
Мышкин работал менеджером в какой-то строительной фирме. Пил умеренно. Ездил на заслуженной баклажановой «семёрке» с хромированной решёткой радиатора и мечтал об иномарке. Внёс первый взнос за однушку в строящемся доме. И окончательно околдовал будущую тёщу, когда переложил на даче протекавшую крышу.
Дело шло к свадьбе. Жених настаивал, ючтобы Марта взяла его фамилию.
— Лиза, ты хочешь стать Мышкиной?
— «Ты что!» – замахала руками Лизка – «Будут мышкой-мормышкой обзывать».
— Ну, Мышкину мормышка точно понравится.
Новый жених оказался заядлым рыболовом. В доме появились длинные бамбуковые удилища, свинцовые грузила, поплавки «пингвин» и «чебурашка» и жестянки с червяками, которых Мышкин называл добровольцами.
В начале лета маманя с Лизкой были торжественно вывезены на дачу. Почти молодожёны выбирались к ним на выходные.
Однажды, сославшись на дела, Мышкин отвёз Марту на вокзал. «А меня завтра к обеду ждите».
Вагоны замерли сразу после Москвы. Что-то случилось на путях. Долго ничего не сообщали. Наконец выяснилось, что движение восстановят только к вечеру. Чертыхнувшись, Марта подхватила тяжеленные сумки с продуктами и на трёх перекладных вернулась домой.
На софе возлежало голенькое женское тело. Поднялся визг. Мышкин заперся в ванной. Свадьба расстроилась.
— "Как была дурой, так ею и осталась" – упрекнул Мышкин несостоявшуюся супругу на прощание, держа в руках поломанный телескопический спиннинг – "из-за какой-то ерунды всё испортил".
«Мама, а куда задевался Мышкин?» – спросила вернувшаяся с дачи дочка.
— "Этот похотливый гринго затерялся в городских джунглях. Танец «соблазнение розового дельфина» отменён навсегда. На сорока двух квадратных метрах нашей долевой собственности объявляется королевство амазонок. В плен мужиков не брать, уничтожать на месте!"
— "А кто такие амазонки?"
— "Это мы, самые красивые и беспощадные."
— "И бабушка?"
— "Бабушка в первую очередь. Можешь спросить у Ластика!"
— "А зачем ты отдала соседке нашу новую софу?"
— "Она помечена не нашими запахами. Я бы и крышу на даче посдирала!"
Маманя вздрогнула.
Марта опять оказалась беременной. Катька (какая удача, что вновь родилась девочка) по ночам капризничала редко, даже когда зубки стали прорезаться. Памперсы сильно облегчали жизнь.
«Представляешь, Лиза – когда ссалась ты, нам с Мартой приходилось выстирывать тонны пелёнок» – скромно отметила свои заслуги маманя.
Жили не богато, но и не бедствовали.
Подруга Бэлка поддаивала работавшего в Москве немецкого инженера, пытаясь пристроить свои формы на его содержание. Его коллегу Клауса, тоже фрицика, Бэлка порекомендовала Марте.
— "А он западный или бывший гдр-овский?"
— "А тебе-то что?"
— "Гдр-овский должен знать русский".
— "Я со своим больше жестами общаюсь. Потом, ты же немецкий в школе учила".
— "Да чего я учила-то. Eins, zwei, drei. Geben Sie mir bitte etwas Kaffee auf dem St;ck Brot.
— Вот оженишь его, и укатите вместе в Мюнхен.
— "Он что, из Мюнхена?"
— "Не, из как его… Пфорцхайма".
— "Тьфу, не выговорить".
— "Зато холостой".
— "Все они холостые в командировках".
От самодовольного усатого Клауса пахло шнапсом и хорошим табаком. Но он оказался жмотливым, а в постели мелкотравчатым. И трусы на нём были несвежие. Марте Клаус не понравился. В гробу она видала этот Пфорцхайм. А встретилась с иностранцем не корысти ради, а из обычного бабского любопытства. Поглазеть, какие такие они, импортные мужики, вблизи.
Все то же самое между ног болтается. Мерседес недоделанный.
Ухажёры не переводились. Только свиданкалась она теперь исключительно на чужой территории. И к серьёзным отношениям была не готова. Впрочем, к своим тридцати пяти она подошла в хорошей кондиции – как благородное вино из позднего сбора винограда. Как пишут на этикетках дорогих бутылок – Late harvest.
…
Рома в этом случае предпочёл бы французский термин – Vendanges Tardives.
Рома из профессорской семьи. Его с детства окружали казавшиеся скучными разговоры взрослых о языкознании на фоне набитых пыльными фолиантами ореховых стеллажей. А его любимым предметом была физ-ра. Впрочем, маман с малолетства привила ему любовь к французскому. И он поступил на филфак, декан которого еженедельно играл в преферанс в отгороженной от суетного мира плотными болотными гардинами родительской гостиной, заедая коньячок деликатесами из ресторана «Прага». Преферансисты рассчитывали, что Ромин старший брат когда-нибудь женится на дочери декана Зойке, но она странным образом досталась младшему, устройство которого на филфак ещё не оперившиеся птенцы отметили на даче бутылкой белого крымского портвейна. Полное отсутствие опыта юные экспериментаторы компенсировали темпераментом.
Через два месяца к Грибоедовскому ЗАГСу причалила упакованная легкомысленными ленточками «Волга» с плюшевым зайкой на капоте. Родители умилились. Брат сочувственно курил импортный Camel. Рома глуповато улыбался. Невеста в пышном платье и кружевной фате выглядела аляповато, но беспорочно. Новая родственница Циля Мордехаевна многословно растолковывала, что для приготовления пасхального хремзлаха мацу нужно обязательно пропускать через мясорубку с мелкой решёткой.
Гости со стороны жениха основательно налегали на сорокоградусную, но под финиш почему-то самыми пьяными оказались приглашённые со стороны невесты.
Подростковая страсть быстро угасла. Подобие семейного равновесия поддерживалось осознанием необходимости соблюдения ритуалов, предназначенных для родителей.
Жили в доставшейся Зойке по наследству от бабки квартире на Каретном ряду в кооперативном доме Большого театра. За сносное сожительство молодые неплохо поощрялись. Родители подбрасывали деньжат, а старый, пузатый, с замком на ручке, холодильник ЗИЛ как по волшебству заполнялся перчёным айерцвибеле, форшмаком и судками с – как их называл Роман – кислыми тщами (от слова тёща) и, как в ответку острословила Зойка – «свекрольником».
К новорождённой Марье Романовне молодой отец отнёсся с симпатией, тем более что большую часть времени она проводила у «стариков», взявших над ней русско-еврейскую опеку.
Неожиданно достойно окончив институт, Роман вдруг отказался поступать в аспирантуру, и ему светило прозябание в каком-нибудь издательстве на девяносто рублей в месяц. Зойка же, осознав, что ей нужен не Рома, обнаружилась в кровати однофамильца революционерки Клары Цеткин Вадика, обладавшего несомненными преимуществами перед Ромой: он был чистопородным директором обувного ателье на Сивцевом Вражке.
Вновь обретённый статус холостяка сулил Роману много приятностей.
«Ну, ты и бабаёб» – ёмко охарактеризовал этот безмятежный период бывший однокурсник Клумбабянц.
Со Светкой Рома познакомился в коридорах Внешнеторгового объединения «Международная книга», куда его чудом пристроила маман. Новая пассия ежедневно выстукивала в машбюро тексты на электронной печатной машинке «Ромашка» со сменной лепестковой вставкой. По совместительству она являлась племянницей зам. директора конторы. Впрочем, справедливости ради, Рома узнал об этом не сразу.
На столе под портретом Горбачёва клубились два стакана с чаем в латунных подстаканниках с эмблемой СССР, а в хрустальной вазочке ожидали, когда с них сдерут зелёные обёртки, шоколадные мишки производства фабрики «Красный Октябрь».
— "Роман, ты хочешь поработать в нашем парижском представительстве?"
— "На сентябрьской выставке?"
— "Нет. Я решил послать тебя туда годика на три. Поменяешь обессилившего в злобном империалистическом окружении Каминского".
— "Конечно, хочу!"
— "Только есть небольшая загвоздка. Холостого тебя не пропустят наши компетентные органы. Вот и женись поскорее. На Светланке!
— "Как-то внезапно… а может, она не согласится?"
— "Уже согласилась. И во Францию ей охота. Может, там советских парижанят настрогаете".
Между прочим, очень гуманный способ сватовства.
«Пьянство – это форма классовой борьбы» – сострил будущий родственник и предложил вкеросинить за будущую свадьбу, выудив из насыпного сейфа бутылку зелёного шартрёза.
…
В Париже строгалось легко и безмятежно. В первые же выходные Светка, беременная будущей парижанкой Дашюткой, стократно отобразилась в умопомрачительных витринах Galeries Lafayette. Империалистическое окружение казалось дружелюбным. Работа спорилась. На перестроечной волне у французов повысился интерес к нашим печатным изданиям.
Жили сытно и уютно на правом берегу Сены, в шестнадцатом арондисмане. Каждое утро на завтрак Рома приносил из ближайшей булочной тёплые хрустящие круассаны.
Казалось, что эта лафа не закончится никогда. Так и будет Рома до пенсии ездить со Светкой по миру, получая зарплату в свободноконвертируемой валюте, а в промежутках между командировками отоваривать «бесполосые» сертификаты Внешпосылторга в обольстительных магазинах «Берёзка».
На свой очередной день рождения Дарья Романовна получила в подарок голенастую куклу Барби и катание на аттракционах в Jardin d’Acclimatation. В этот же день случился августовский путч. Светкиного дядю ушли на пенсию, Рому вернули в Москву, но в «Межкнигу» обратно не взяли.
Съёжившаяся Родина страшила. С одной стороны, объявлялся курс на пармезан с ветчиной, с другой, путь к изобилию не казался таким очевидным. Нагулянный за период загранкомандировки «жирок» быстро растрясли. Статус отца-профессора унизился. Семья перешла в режим выживания.
Роман подрабатывал переводами и написанием литературоведческих статей. Когда денег совсем не хватало, бомбил на льготно растаможенном «пыжике». Пассажирки неопределённого возраста стреляли подведёнными чёрной тушью глазами и дразнили оголёнными коленками.
Яна подсела в районе Таганки. Подтянутая, одетая в чёрный приталенный плащ. Похожая на Ирину Печерникову.
— "До Плющихи подбросите?"
— "Avec grand plaisir."
— "Что входит в плезир?"
— "Сейчас кассету с французской эстрадой поставлю".
— "Магнитола на салазках?"
— "Через набережную я вас не повезу, там вчера танки по Белому дому пуляли.
— "Ну и колдобины.
— Лучше после обеда здесь не ездить. Растрясёт".
Оказалось, Яна несколько лет преподавала французским студентам русскую литературу в Лионском Университете.
Она знала по-французски не только как будет колдобина, но и могла фантастически передать нюансы производного «колдоёбина».
— "Mon chapeau!" – поразился Рома.
Всю неделю изменник ходил сам не свой. Ему было не то чтобы совестно, но как-то не по себе. Он был убеждён, что по-прежнему любит Светку. Но в следующий четверг сам напросился к Яне в гости.
Яне было уже 45. Но выглядела волшебно. Она не могла иметь детей, и это упрощало ситуацию. Яна пристроила Рому на французскую фирму. Светка была счастлива. Материальное благополучие семьи постепенно восстановилось. Муж регулярно ездил с Яной в командировки во Францию. Та не жадничала и не ревновала тайного возлюбленного. Её это даже забавляло.
Рома приспособился лишь слегка страдать от раздвоения личности. Чтобы откупиться от самого себя, стал чаще дарить цветы обеим женщинам. Светке обычно доставались нежные тюльпаны или оранжевые герберы, Яне – длинноногие персиковые розы. Даже в своей низости хотелось выглядеть эстетом.
Треугольная жизнь оборвалась после того, как у Светки обнаружили рак.
— Яна, прости, я нужен Светлане теперь без остатка.
…
Светка сражалась с болезнью пять лет. От химиотерапии у неё повыпадали волосы, кожа стала похожа на пожелтевший египетский пергамент. Парики она не носила. Только косынки. И никогда не жаловалась. Когда стало совсем невмоготу, отказалась вновь ложиться в больницу.
Рома взял билеты до Парижа. Погода плаксивилась. Местному небу идут приглушённые тона. Когда немного просветлело, прихватив на всякий случай зонтик, Рома потащил Светку на бульвар Saint Germain des Pr;s.
На перекрёстке закутанный в пёстрый платок негр жарил на широкой дырчатой сковороде каштаны.
Светка минорно улыбалась и с неубиенным интересом разглядывала витрины модных бутиков.
— "Давай зайдём?" – предложил Роман.
— "Зачем мне это?"
Он всё же уговорил её приобрести шерстяной свитер в цвет тростникового сахара.
— «Ладно, Дашутке сгодится».
В гостинице она вдруг попросила об интимной близости, которой у них не было почти год. У Ромы ничего не вышло.
— "Это я во всём виновата" – вздохнула Светка. Потом она угнездилась в кресло напротив окна и долго смотрела на улицу. А Рома молча держал её за правый мизинец.
На следующее утро её не стало.
Работавший в консульстве знакомый помог быстро уладить формальности: оформить справки, организовать цинковый контейнер, договориться с таможней.
Рома запил.
— "Папа, если ты будешь продолжать квасить, я сбегу из дома" – буднично сообщила Дарья Романовна.
«Обещаю!»… и к собственному удивлению он своё слово сдержал.
Его вдруг прорвало на «писательство». Первые рассказы получались грустными, как брошенные собаки, привыкшие к домашнему содержанию. Строчки то, как хвост, нерешительно виляли незнакомым читателям, не сильно доверяя их добрым намерениям, то набрасывались с неистовым лаем.
Его напечатали в нескольких толстых журналах. Рома стал плодиться в интернете, получая разношёрстные читательские отзывы. За одобрительные сдержанно благодарил. К умным прислушивался. На бесцеремонные огрызался.
«Что за ходульные образы. Ваш главный герой так же плох, как Шварценеггер в своём дебютном фильме «Геркулес в Нью-Йорке».
«Самое сложное в йоге – это расстелить коврик. А в текстах – это первая фраза, которая задаёт ритм и характер будущему повествованию».
«Особенно понравилась кульминация Вашего сюжета: «Пенсионер в байковой пижаме курил возле форточки и внимательно наблюдал за меняющейся мимикой соседки, когда нахальный порыв ветра сорвал с её балкона разноцветное одеяло, теперь планирующее прямо в вонючий мусорный бак».
«Ваш рассказ какой-то пьяный получился. После прочтения самому захотелось кирнуть. Опять надрался в хлам. Жене предложил переадресовать все претензии к Вам».
«Вы про весёлое, вроде, пишете и читателя своего смешите до колик, а сами при этом как будто даже не улыбаетесь». Марта Скавронская.
Рома, было, решил, что это псевдоним с претензией. А вдруг действительно полячка, да ещё и благородных кровей.
Отклики «полячка» оставляла на хорошем русском языке, да ещё и без ошибок. Рома, как филолог, это заценил. Марта действительно редко ошибалась, обладая врождённой грамотностью. Вдобавок, с раннего детства она читала запоем всё подряд и постепенно интуитивно научилась различать добротные книги.
Он пригласил её в театр на «Дядю Ваню». Всамделишная Марта внешне оказалась сильно похожей на голливудскую актрису Мег Райн. Она и гримаски такие же умилительные строила. Только жопка потощей.
В буфете Рома угостил её шампанским и горьким пористым шоколадом, а потом проводил до дома. И даже чмокнул в щёчку, хотя было очевидно, как ему хотелось впиться в её черешневые губы.
«Ну что, писака тебе глянулся?» – поинтересовалась маманя.
— Как там у Раневской… после свидания, вернувшись домой, разденься и подбрось трусы к потолку. Прилипли? Значит, нравится".
— "Ну, прилепились?"
— "Ща проверим" – хмыкнула Марта и резко подбросила кружевной лифчик, смешно повиснувший на итальянской люстре.
— «Значит, показался» – приговорила маманя.
Следующее рандеву завершилось в кровати нового ухажёра. Повзрослевшая Дарья Романовна недавно съехала с квартиры к своему парню.
Через пару недель Рома предложил Марте слетать на выходные в Будапешт.
…
Трижды чихнув, из тупичка выполз грузный грузовичок с ободранными боками. Сидевший за рулём венгр был такой же упитанный, чихающий, провонявший бензином, с помятым рыльцем. Равнодушно скользнув взглядом по Роману и запнувшись на Марте – ничего себе фемина – шоферюга резко вдавил на газ.
«Mon Dieu, quelle beaut;!» – воскликнул Рома, когда они вынырнули из переулка прямо на местные «Елисейские поля» – широкий, парадный, причудливо застроенный вилами, проспект Андраши.
— "Знаешь ли ты, ma ch;rie, что после войны проспект носил имя товарища Сталина?"
Неспешно направились в сторону Дуная. «Андраши, Андраши, светлого мая привет» – беззаботно фальшивил Рома на мотив когда-то популярной песни Гелены Великановой.
Венгерский ветерок навевал романтические грёзы. Даже краткосрочное обладание такой красивой женщиной бодрило и крепило самооценку. От энергичных встреч с Мартой он уже похудел на пару килограммов.
Здание местной оперы напоминало уменьшенную копию венской. Говорят, здесь изумительная акустика. Почти как в Ла Скала.
На площади Героев архангел Гавриил  держал в руках увесистую корону и двойной апостольский крест. Ансамбль зданий парламента в неоготическом стиле вызывал почтение. Королевский дворец исповедовал классицизм.
«Что это?» – удивилась Марта, обнаружив на набережной стайку проржавевшей металлической обувки. — "Сколько тут ботинок!"
— "Можешь не считать. 53 пары. Мужской, женской, детской. Это памятник евреям, расстрелянным тут в годы войны».
Рома импульсивно вспомнил старшую дочь, уехавшую на ПМЖ с матерью в Израиль.
На набережной сфоткались возле люксовой гостиницы Sofitel.
«Эх, в такой бы пожить» – помечтала Марта, представив скромную обстановку их низкобюджетного номера с протёртым плюшевым диваном, на котором они прокувыркались всю прошлую ночь. Смешной он, этот Ромашка. В самый неподходящий момент начинает сочинять стихи.
На улице Ваци от магазинных соблазнов потекли потребительские слюни. Хотелось дорогих вещей и комфорта.
— "Ой, какие часики!"
— "Tissot. Made in Switzerland. Эх, гуляй, рванина".
Покупка пробила серьёзную брешь в Ромином бюджете.
Обновку отмечали в ресторане. Заказали по кружке местного пива, овощной салат и перчёный паприкаш.
Вернувшись из сортира, Рома обнаружил за столиком сидящего рядом с Мартой крупного породистого мужчину в дорогом светлом костюме. Его сопровождала медовая спутница в остродекольтированном платье, своими формами напоминавшая недавно замелькавшую на экранах телеведущую Анфису Чехову.
— «Алекс» – представился обладатель светлого костюма. Он оказался выше Ромы на очень большую голову.
— "Алекс – это Алексей или Александр?"
— "Алекс – это просто Алекс".
— "Тогда я Юстас. Шучу. Меня Романом родители назвали".
— "Мы с Алексом бывшие коллеги" – слегка смутившись, пояснила Марта. – "А это его подруга Жанна".
— "Да, мир тесен. И чем неожиданней встреча, тем она приятней. А не поланчевать ли нам вместе?" – бодро предложил Алекс.
— "Pourquoi pas!"
Для закрепления знакомства заказали бутылку абрикосовой палинки.
Алекс рассказал, что приехал в Будапешт на встречу с партнёрами, торгующими недвижимостью.
— "И как цены на недвижимость?"
— "Растут, как пенис подростка при виде статуи Афродиты".
Обменялись впечатлениями от города. Бутылка обнулилась в один присест. Впрочем, Алекс сам много не пил, а больше подливал быстро пьяневшему Роману.
Рома потребовал подать ему рюмку изумрудного абсента:
— «Знаете ли вы, что этот удивительный напиток, настоянный на экстракте горькой полыни и аниса, был когда-то повсеместно запрещён, поскольку дружественный нам европейский пролетариат от него окончательно спивался».
— "Ты только сам не спейся" – попыталась попридержать его изрядно захмелевшая Марта. Таким пьяненьким она Рому ещё не наблюдала.
С готовностью разоблачённого шпиона на допросе Роман вываливал на своих слушателей всё, что знал о стране бывшей народной демократии. Восхитился музыкой Ференца Листа. Пересказал трагическую судьбу шведского графа Валленберга. Поведал о 15-летнем добровольном заточении в здании американского посольства Архиепископа Миндсенти. Похвалил жёлтые Икарусы и консервы марки «Глобус».
Когда он дошёл до описания боёв молниеносного боксёра Ласло Паппа, Алекс, оживившись, поделился впечатлениями о встрече Леннокса Льюиса с Холифилдом в Лас-Вегасе.
«Билет стоил полторы штуки баксов» – похвалился он походя.
Цену билета Рома, в отличие от Марты, пропустил мимо ушей. Заспорили о болевых приёмах, один из которых Роман, вспомнив свои занятия в клубе «Самбо – 70», тут же и продемонстрировал, так неожиданно и резко заломав Алексу правую кисть, что тот грохнулся со всего размаха со стула на пол.
Сидевшие за соседними столиками посетители испуганно притихли.
Марта напряглась. Жанна обидно захихикала. Официант раздумывал, не пора ли вызывать полицию. Нечаянный обидчик стал извиняться.
«Всё путём» – возвратился в нормальное положение Алекс, – «Ну, ты и шутник».
Марта разрядила обстановку анекдотом:
«После второго раунда боксёр спрашивает у своего тренера:
— Ну, как я смогу его победить?
— Конечно! Если ты будешь так махать руками, он, в конце концов, схватит воспаление лёгких».
Посмеялись. Затем Алекс предложил:
— А поедем кататься по Дунаю?! Посидим в баре, полюбуемся на розовощёкий закат".
— "А что, отличная идея" – поддержал его Роман. Ему хотелось реабилитироваться.
— "Ну, я даже не знаю" – засомневалась Марта.
— "Всё решено" – воскликнул Рома – "L'addition, s'il vous pla;t!"
Упредив его, Алекс сунул официанту свою кредитку, а на возражения Романа отмахнулся – "да ладно, на корабле за всё платишь ты".
Когда компания выходила из ресторана, Рома в довершение больно отдавил Алексу ногу. Тот в ответ только странно ухмыльнулся.
Роман, конечно, не слышал, как Алекс напористо прошептал на ухо Жанне:
«Мы с Мартой никуда не поплывём. Делай, что хочешь с этим сусликом. Напои его до чёртиков, изнасилуй в туалете, но он должен забыть обо всём на свете на ближайшие пять часов».
— "Ещё одна измена мужу?"
— "Считай, что ты продолжаешь изменять ему со мной! С меня, конечно, причитается. То кольцо, которое ты у меня вчера выпрашивала, считай, уже твоё".
— "Ладно. Не впервой".
Рому по дороге к причалу пошатывало как во время сильного шторма.
— "Идите на палубу" – махнул Алекс Жанне – "А мы с Мартой купим в соседней лавке марципаны. В марципанах главное – правильное сочетание сладкого и горького миндаля".
В магазине была очередь. Марта нервничала. Алекс успокаивал: «Успеем, ещё двадцать минут до старта».
Когда они вернулись на набережную, корабль успел допыхтеть до Цепного моста.
— "Михаил Светлов у-у-у!!! Неужели мой Rolex меня подвёл? А твой-то такой тёпленький, что, подозреваю, даже не заметит пропажи".
— "Не лги мне! Это ты всё подстроил. И напоил его умышленно. Что он обо мне теперь подумает?!"
— "Да не переживай ты. Жанна его в обиду не даст. По-моему, они сильно приглянулись друг другу. Пусть поплавают. А мы пока посидим в кондитерской и поговорим".
Чёрный кофе отдавал изменой.
— "Ты знаешь, я всё-таки развёлся с женой".
— "Ты же уверял, что не можешь расстаться с ней, потому что она больна. Что там у неё было?"
— "Астма".
— "Прошла?"
— "Почти. Но это не имеет сейчас никакого значения. Твой брошенный зелёный шёлковый халат дожидается тебя в моей ванной комнате. Я, наконец, доделал ремонт. Возвращайся!"
— "Что было, то прошло. С тех пор многое переменилось".
— "Не неси чепуху. Всего полгода, ну семь месяцев. Кто он тебе, этот хлопчик? Что он может дать? Телеграфист Карандышев, претендующий на Ларису Дмитриевну! Только на «Ласточке» плывём не мы, а этот драчун проветривается.
— "А я не бесприданница. И ты не строй из себя Никиту Михалкова".
— "Пойдём ко мне в Sofitel. Номер с панорамными окнами. Знаешь, какой оттуда вид на Королевский замок!»
«Какое на мне сегодня нижнее бельё» – мелькнула предательская мыслишка.
— "Только завернём сперва в одно местечко. Я хочу сделать тебе нескромный подарок".
Он завёл её в грандиозный ювелирный магазин. У простой русской женщины от названия брендов закружилась голова. Cartier и Chaumet, Chanel и Buccellati, Palmiero и Autore.

...Так вот. Здесь было всё. Флорентийские кольца с пламенными агатами и колумбийскими изумрудами. Кровавые чешские гранаты и азиатские топазы. Аквамарины цвета морской волны. Голубые сапфиры, которые в древней Индии дозволялось носить лишь представителям высшей касты.
Продавщица разложила перед Мартой бархатные коробочки с жемчугами размером с крупный горох. Марта нерешительно примерила элегантное колечко из белого золота и с испугом посмотрела на ценник.
— "Нравится?" – улыбнулся Алекс – "А хочешь, обручальные посмотрим?"
— "Что-то перлы мелковаты" – попробовала отшутиться Марта.
Продавщица приняла её слова за чистую монету и бросилась доставать новые коробки с драгоценностями.
— "Обратите внимание на этот жёлто-зелёный камень. Это змеевик, считающийся символом искушения и коварства. Согласно легенде, вкушавший яблоко Адам поперхнулся и выплюнул именно такой. А какой Ваш любимый камень?"
— "Кирпич!" – резко выдохнула Марта, вспомнив про своё пролетарское происхождение.

Она исчезла так внезапно, что Алекс даже не смог её догнать.
В номере не стала включать свет. Плюхнулась в полумраке в раздолбанное кресло и стала молча пялиться в окно. Её пробирала дрожь.
Дверь отворилась, и в комнату протиснулся Рома, почему-то весь мокрый.
— "Ты здесь?! А я было уверена, что твой круиз с красоткой Жанной в самом разгаре".
— "Она скрашивает одиночество в корабельном баре с коктейлем «венецианские брызги». Я сбёг от неё на первой же остановке. Так спешил, что свалился в речку. Зато окончательно протрезвел. А ты чего делаешь в этом затемнённом царстве вместо того, чтобы развлекаться в компании знакомого магната? Он не допустил по отношению к тебе «нахалите вопиянт»?
— "Наш Гарун аль-Рашид остался охранять свою пещеру с несметными сокровищами. А я, по-видимому, досталась на ужин весёлому и нищему Ходже Насреддину".
Рома присел рядом с креслом на колени и взял Марту за правый мизинец.
— "Когда вернёмся в Москву, переезжай ко мне насовсем".
— "А как же Лизка и Кэт?"
— "Так вместе и перебирайтесь.
— "А Луша с Ластиком?"
— "Да чего уж там… а что, маманю вы тоже с собой возьмёте?!"